Как жить вместе с «Мастером Муси»

Здесь есть существа между небом и землёй; небольшие простые вещи; единицы; таинственные рассказчицы; ногти, волосы и пищеварение; страшные растительные тела; прожорливые мамаши; унылое северное сияние; и как со всем этим жить.

Упоминаются: анимизм; теория ужаса Липавского; по касательной — абъектное; unheimlich и его злой брат-близнец.

В 1999-м году замечательная мангака Юки Урусибара впервые познакомила мир с приключениями Гинко — путешественника и знатока муси, загадочных существ, соседствующих с людьми в сеттинге альтернативной Японии. Всего манга насчитывает 10 томов, экранизация покрывает все. Мне интересна именно анимированная версия истории, но сначала об отсутствующем — о влияниях.

Чаще, чем хотелось бы, в разговоре о сверхъестественном в аниме и манге критикообразные субстанции автоматически пытаются натянуть любые авторские идеи на синтоизм или буддизм. Видимо, все японцы рождаются не только носителями загадочного восточного менталитета, но и вдумчивыми последователями одной из двух религий. И синтоизм, и буддизм с их многовековой историей и внутренней неоднородностью при этом сводятся к каким-то поверхностным характеристикам, сопоставлению тёплого с мягким недостаёт конкретики, зато несостыковок оказывается в избытке. «Мастеру Муси» как раз не повезло с любительскими рецензиями, к счастью, в книжке Ёсико Окуямы есть отличная глава, посвящённая аниме и манге.

По словам исследовательницы, удивительные создания Юки Урусибары — не материальные жуки или микроорганизмы, но и не синтоистские божества, ками. Манга полна адаптированных заимствований из традиционных японских сказок, и статус муси в ней напоминает скорее ранние анимистические верования, чем синто.

«Жучиная» интерпретация появилась из-за путаницы со словом, обозначающим муси. На японском оно звучит как известное современному человеку слово «насекомые», но для записи Урусибара выбирает архаичный кандзи, который использовался как собирательный термин для обозначения всех видов живых существ. Однако невидимость обычному глазу и другие признаки указывают на особый статус муси в царстве жизни: не просто животное или природное явление — душа. При этом муси и не божества, на что указывает непочтительное отношение Гинко, уничтожающего самых опасных из них и разгоняющего сигаретным дымом самых липучих. С ками так себя не ведут.

Меня, в отличие от Ёсико Окуямы, интересуют другие вопросы. Так что мы поговорим о действенной простоте сериала и решим некоторые противоречия. Во-первых, о чём «Мастер Муси», о людях и людях с их маленькими трагедиями или о людях и природе, то есть об экологии? Во-вторых, почему один из лучших страшных аниме-сериалов считается одним из самых уютных? А он и правда страшный и уютный одновременно.

Итак.

В реальности, где производство текстов (фильмов, сериалов, книг, комиксов, аниме, манги, музыки) поставлено на поток и мало чем отличается от любого другого массового производства, легко пропустить нечто особенное. Да и если не пропустишь, ценность находки растворяется в нынешнем ритме потребления. Некогда возвращаться, думать, пересматривать и перечитывать, ведь по трубке контента в рот уже стекают новые одноразовые стимуляторы центров удовольствия. Самые необычные вещи исчезают в информационном шуме.

Сами тексты — шум. Чтобы отвоевать свою долю аудитории, нужно дать ей больше, чем дают другие. Больше шуток, меташуток, цитирований, колоритных персонажей с минутой экранного времени, скорости, фантастического оружия, сверхспособностей, цвета, сюжетных линий и поворотов, насилия, экшна, спецэффектов, локаций, эмоций, деталей, пасхалок, секса, аполитичной политики, смешных антропоморфных животных, похожих издали на мух, драмы, комедии, смешения жанров — и ещё. И ещё. И ещё немного? Если в фильме про супергероев не будут хотя бы дважды деконструированы супергеройские штампы, дважды — пошучены шутки про предыдущие части франшизы и не будет сверхсильного формально непобедимого антагониста, я не стану его смотреть.

Гиперпотребляя, мы каждый раз требуем чуть больше, чтобы удовлетвориться чуть меньше.

«Мастер Муси», в свою очередь, сделан очень просто, медленно, компактно. Он весь о единичном — как целом и как отдельном.

Для меня ключом к сериалу, то есть образом, как бы схватывающим и объясняющим всё происходящее, стала именно единица. Не математическая, а символическая. Она означает и целое, целостное, и отдельное, отделённое. Если продолжить два разнонаправленных ассоциативных ряда, то мы придём либо к самодостаточности и завершённости, либо к одиночеству и изоляции.

Природа в «Мастере Муси» как раз гармонична, целостна и самодостаточна (по большей части). Её главное воплощение — вечный золотой поток чистой жизни. Мир человека — мир неполноценности и утраты. Каждый раз, каждая серия о людских потерях: зрение, слух, память, ребёнок, матерь, возлюбленная. Между «я» и Другим пролегает бездна, пустота, в которой и сосредотачивается всё значение. Имеет смысл лишь отсутствие.

На фоне единства природного, во взаимодействии с ним углубляется контраст, включается этический элемент — насколько жертвенной может быть попытка преодоления разрыва, насколько она может быть извращённой. Вот девушка годами посылает письма в чудовищный лабиринт, куда затянуло её сестру. Вот жители деревни скармливают воде своих возлюбленных, родственников и друзей, чтобы выносить их заново, потому что не в состоянии отпустить.

Один из моих любимых эпизодов, демонстрирующих контраст между миром природы и человека, посвящён островной секте. Девочка, в горло которой подселили муси, живёт вместе с циклом необычного цветка, якобы излечивая подносящих дары своим дыханием (на самом деле, пыльцой, на самом деле, не излечивая). В финале серии она, спасённая, выбирает остаться с муси, и остаться в цикле значит утратить не столько связь с другими людьми, сколько способность переживать утрату связи.

Я бы с удовольствием пересказала каждый второй эпизод, но, наверное, интереснее посмотреть на некоторые общие моменты, на устройство аниме в целом, на то, как поддерживают друг друга разные элементы повествования.

Сюжет «Мастера Муси» — вереница не связанных между собой историй. В обобщённом виде почти каждый эпизод выглядит так: есть нерешённый внутренний или внешний конфликт, после судьбоносного вмешательства муси конфликт подходит к эскалации, Гинко находит разгадку, зритель получает полную информацию о ситуации, после чего она разрешается. Зачастую — с трагическими последствиями.

Обычно набор ключевых фигур состоит из того, кто теряет; того, кого теряют; муси и сквозного персонажа — Гинко. Посвящённые Гинко серии ничем существенно не выделяются, сюжет возвращается к нему ровно в тех же случаях, что и к остальным героям: он расстаётся с матерью, с наставницей, с почти обретённым домом. Неприкаянный человек в мире поселений, затерянных в складках гор, у океана, посреди лесов.

В ряду сквозных персонажей потерялись не только Адасино и Танъю, коллекционер связанных с муси редкостей и потомственная носительница запретного муси, но и рассказчица.

Введение рассказчицы, с одной стороны, придаёт сериалу ещё более литературно-сказочную форму, с другой стороны… В аниме её озвучивает сейю с голосом Нуи — наставницы Гинко. Голос за кадром — буквально голос из темноты, в которую отправляется её персонаж. Для людей её больше не существует, однако она продолжает присматривать за повзрослевшим учеником, остаётся рядом, не будучи рядом, когда даже память о ней стёрта. Их совместная история, если подумать, красиво накладывается на первый эпизод «Зелёная чашка»: о бабушке, заботившейся о внуке даже после смерти.

Возможно, проблема с утратой состоит в том, что Другой никогда не покидает нас насовсем — он остаётся раной. Чёрным провалом вместо глаза Гинко, где живёт муси-темнота. Или кто-то ещё.

Главный герой и его наставница визуально выделяются цветом волос и глаз. Причём Гинко, наверное, в принципе обладатель одного из самых узнаваемых аниме-чардизов. А вот остальным персонажам с узнаваемостью не повезло, но на самом деле всё сделано как нужно.

Привычка зрителя к избыточной цветовой маркировке и убеждённость в том, что узнаваемость и различение единственная функция дизайна персонажей, это проблема зрителя. И всей индустрии, и состояния культуры в целом. Но не сериала. Во-первых, адаптация сохранила узнаваемый стиль Юки Урусибары, выделяющий «Мастера Муси» из массива других работ. Во-вторых, функционал чардиза не сводится к созданию запоминающегося образа для каждого из сотни одноразовых персонажей. Наоборот, большая часть героев сериала — обыкновенные люди с одной трагедией на всех, вот и нарисованы они примерно одинаково. В-третьих, помимо людей в сюжете есть кое-кто ещё — муси: существа в виде огоньков, радуги, змей, червей, лоз, улиток, птиц, теней, облаков и т.д. Среди них и стоит искать (био)разнообразие.

В «Мастере Муси» преобладают сдержанные цвета и приглушённые тона. Пастельные зелёный, серый, коричневый, голубой. Как правило — холодные. Тяжёлая, но не безрадостная земная жизнь, без громкого смеха и громких слёз. Приглушённые палитры хороши тем, что позволяют при необходимости ввести яркий цветовой акцент: в основном жёлтое свечение, глубокий зелёный, изредка насыщенный розовый.

Цветовые акценты создатели используют, чтобы указать на вторжение в повседневность аномалии. Ярко окрашены не только муси, но и люди, вступившие с ними в контакт. В случае с Гинко его палитра, белый и зелёный, неотделима от его прошлого, связи с Нуи и профессии.

Мне очень нравятся здесь задники: мало где встретишь больше одной версии времён года, лесных и морских пейзажей. Для задников характерен ещё один тип цветовой маркировки. Иногда прописанный фон уступает полностью белому или чёрному: след невидимки, важная деталь, минута крайнего отчаяния требуют пустоты.

Вообще, детали, жесты, мимика здесь приятно анимированы и ещё лучше работают за счёт тайминга и саундтрека. Никто никуда не торопится. Иногда камера сосредотачивается на отдельных жестах: и письмо, курение, взмах руки завораживает. В мгновения шока, когда герои сталкиваются с ужасом неизбежного, у них очень медленно расширяются глаза и меняется выражение лица. За моментом истины следует краткий одинокий звук или перезвон.

Саундтрек «Мастера Муси» дарит аниме где-то треть его очарования. Оба опенинга сочетают видеоряд, изображающий размытую природную поверхность, текст песни, посвящённый либо поиску другого человека, либо воспоминанию об ушедшем, и полный светлой грусти мотив.

В самих эпизодах используется инструментальная музыка. Традиционные инструменты (или их имитация) здесь указывают не на этничность, а на давность происходящего — ещё один сказочный элемент. Треки медленные, пустотные, ненавязчивые, но при этом не похожие на музыку для лифтов. Как правило, это гудящая, низкая, но не объёмная мелодия с вкраплениями акцентных звуков. Она может стать фоном важного разговора, где резкая высокая нота или удар будут сигнализировать о столкновении с судьбой, о погружении в отчаяние или о проблеске надежды. Она может придавать глубину природному ландшафту и предупреждать о невидимом присутствии там перезвоном или перестуком, похожим на перебирание лапками насекомого. В саундтреке много звукоподражаний, считываемых как шум дождя, течение воды, шорохи, стрёкот и т.д.

Интересно, что совет муси звучит как нечто среднее между гудением и хоровым пением, т. е. они — это ещё не кто-то (отдельный, конкретный субъект), но уже некто. Удачное локальное решение, однако выбор между неопределёнными местоимениями критически важен для понимания того, как устроена страшная сторона сериала.

До сих пор речь шла только об одной интерпретации «Мастера Муси», и в центре неё находились люди с их внутри- и межличностными конфликтами. Но есть в аниме и другая история — о человеке и природе. Постоянно подчёркивается, что, несмотря на опасность муси, Гинко, в отличие от собратьев по ремеслу, предпочитает решать проблемы мирным путём. Не всегда мирное решение возможно, и предпочтительно оно не потому, что герой твердолобо верит в гармонию сосуществования удавов и мышей. Просто мы, убеждённые в собственной исключительности, живём здесь не в одиночку, и не нам решать, достойны ли своего места под солнцем непохожие на нас создания.

Две трактовки сериала скорее дополняют друг друга. Мы стремимся к близости с людьми, потому что только во взаимодействии с ними способны понять, кто мы есть, обрести индивидуальность, выделить себя из массы. Однако угроза нашей субъектности тоже исходит извне — мы стремимся обрести форму в глазах Другого и отмежеваться от него. В контексте аниме в человеческом мире мы сталкиваемся со страхом и трагедией утраты, а в природном мы испытываем ужас перед поглощением и диссоциацией. Так что давайте наконец не о грустном, а о страшном: о месте человека в царстве жизни, формах жуткого и матери-природе.

Чуть раньше мы наивно разделили мир человека и мир природы, но, как ни крути, они существуют не параллельно, каждый — в своей плоскости, а неразрывно. Более того, человек, хочет он того или нет, всё ещё живое существо.

По словам Гинко, его место находится дальше всего от центра жизни, но не за пределами её власти. Мы рождаемся, дышим, растём, едим, испражняемся, умираем. Нам необходимы свет, воздух, вода и питательные вещества, и никакое торжество разума не избавит нас от потребности в обмене с окружающей средой, от потребности в экосистеме.

Способность человека выделять себя из среды и противопоставлять всему остальному немому, живому и неживому, миру — это предмет его гордости и его трагедия. Мы действительно получили небывалую способность изменять среду по своему желанию, но забыли, что слабости органических созданий распространяются на нас самих. Если вымирают пчёлы, сгорают леса и давятся пластиком морские черепахи, это проблемы не только пчёл, деревьев и черепах.

Но и сама природа не так непорочна и гармонична, как кажется диванным идеологам возвращения к корням. Приторная метафора цикла, где рождение и смерть помещены на разные полочки — и за счёт этого очищены от смешения, тоже… не совсем корректна. Мы непрерывно разлагаемся и разлагаем, чтобы разлагать и разлагаться дальше. Ногти растут и отмирают, желудочно-кишечный тракт расщепляет мёртвые организмы, обеспечивая тело энергией. Гниение и рост кружат в постоянном танце.

Мне кажется, здесь неплохо срабатывает батаевское превращение избытка жизни в смерть: поскольку человек максимально удалён от центра рождающей и питающей всё субстанции, приближение к ней угрожает не только его физической оболочке, но и самому «я», противопоставленному природе. В одной из серий Гинко пытается покончить с собой, вступив в золотой поток. Во всех остальных сериях угроза людям исходит от наиболее приближенных к потоку существ.

Есть в деревьях, животных и природных явлениях что-то нехорошее, но мы же не боимся каждой ёлки или помойных голубей. О том, какими именно средствами пугает нас «Мастер Муси», сто лет назад писал великий энтузиаст жуткого Леонид Липавский.

Липавский считал всякий ужас ужасом перед «безличной жизнью», перед кипением первичного бульона, не наделённого сознанием, перед тем фактом, что он продолжает кипеть в нас самих, несмотря на все уловки забывчивого разума. Его «Исследование ужаса» написано очень… литературно, с обилием метафор и сравнений. Образом безличной жизни зачастую становится растительное тело, противопоставленное человеческому. В «Мастере Муси» много растительных тел: хлопковые дети, женщина-черенок, бамбуковая семья. Что отличает их от людей, как проявляет себя «личная» жизнь в противовес «безличной»? Наши тела ограничены в росте, разделены внешними и внутренними барьерами, оформлены, направлены, иерархически упорядочены. Эти свойства отражаются в характеристике нас как субъектов: границы, воля, целеполагание, иерархичность действия и т.д. Путаница, смешение внутреннего и внешнего, инверсия иерархии или нарушение порядка, исчезновение границы — угрожают самому субъекту.

Липавский выделяет три эстетических аспекта, перед которыми мы испытываем страх: консистенция, форма и движение.

Пугающие субстанции — полутвёрдые, полужидкие, тягучие и ползучие, равномерно растекающиеся в стороны, но всё-таки не совсем бессмысленные — движимые чем-то. Желе, слизь, сопли, слюни, жир, иные биологические жидкости, обнаруживающие внутреннюю бесформенность человеческого существа. Муси в аниме зачастую именно такие: крадущие слух улитки вытекают из ушей, разумное болото стремится к морю, женщина рожает зелёную кашицу и нянчит как своё дитя.

Неприятные глазу формы — радиальные, обтекаемые, пузырящиеся, шевелящие равной длины отростками, составленные из повторяющихся сегментов. Кишечнополостные, членистоногие и другие обитатели земли. В «Мастере Муси» сразу вспоминаются крадущая память тень и угри в опустевших глазницах девочки.

Страшное движение — неупорядоченное движение, отсутствие рычагового принципа с чётким разделением на воздействующую силу и поддающуюся ей материю. Судороги, спазмы, разнообразные шевеления неправильными частями тела, шевеление мёртвых тел. Перебирающий ножками палочник, пульсирующий цветок в горле, стаи птиц, потому что стая — это целое, координированное движение которого направляется сразу всеми его частями.

Хуже всего, что свидетельства «безличности» жизни вообще заставляют усомниться в себе самом. Бен Вудард в «Динамике слизи» пишет о мнимой видовой исключительности человека и слепой уверенности в разуме как свойстве, эмерджентном по отношению к системам, его составляющим. Мы, наша эмоциональная и интеллектуальная жизнь, не сводимы совокупности органов и тканей, не равны сумме биохимических процессов.

Но вот забавный недавний эксперимент показывает следующее. Несколько посаженных вместе грибов-слизевиков способны к «целеполаганию», «запоминанию» и «обучению», т. е. симуляции сознательной деятельности. Их сожительство не позволяет им проявлять никакие по-настоящему новые свойства по одиночке, но позволяет иначе функционировать — именно как сумме отдельных систем.

Что если мы — не более чем кучка слизевиков, имитирующих субъектов? Что если разум ничем не отличается от других эволюционных приспособлений, когтей зверя или рыбьих жабр? Или, если зайти ещё дальше и спросить, откуда возникает сама жизнь? Что скрывается за её тошнотворными движениями? Неужели мёртвое, холодное, космическое ничто? Мне кажется, Липавский во многом об этом, но ужасает скорее не «ничто», а «нечто». Или «некто».

Что это за некто? Может ли в его роли выступать природа? С помощью каких метафор мы представляем наши отношения с ней?

Природа — мать. Не заботливая мамочка из «Короля Льва», зарезервировавшая каждой твари своё место во вселенской гармонии, а хтоническая страшная праматерь, из тела которой мы вылезли всего лишь наполовину. Именно о ней в «Силах ужаса» пишет Юлия Кристева.

Фигура матери многогранна и амбивалентна: она напоминает нам о гармонии пребывания в безопасном пространстве неразличённости, в её утробе; она же становится символом вечной утраты безмятежного состояния; она же — первый значимый для нас Другой и первый объект желания. Именно к матери мы впервые испытываем влечение и от неё же настойчиво пытаемся отделиться. Наши отношения с ней — диалектика очарованности и отвращения. Та, что родила меня, обрекла меня на смерть, бросила, вытолкнула в мир в полном одиночестве, но при этом обладает надо мной небывалой властью — в первые годы жизни я существую лишь по её милости: согреваюсь её телом, пью её молоко, ем еду из её рук. Медленный процесс сепарации, вероятно, не завершается никогда, и потому отвращение, испытываемое нами, это отвращение к тому, что уже не «я», но ещё не полностью потеряло со мной связь (отсюда нелюбовь к соплям, экскрементам, сперме, младенцам, трупам, куклам и т.д.).

Природа выступает матерью для всего человеческого вида. И в ней нас пугает то же, что во всём остальном — посягательство на границу между субъектом и объектом. Не окончательное её устранение, поскольку ничто не может испытывать ни страх, ни удовольствие, а именно неустранимая угроза. Неустранимая потому, что без присутствия иного невозможна сама граница. Так что природа напоминает нам о смертности и угрожает нашему «я», но жить без неё тоже не получится.

Остаётся последний вопрос: почему наполненный жутью сериал видится таким уютным большинству зрителей? Как вообще могут сочетаться ужас и уют?

Ответ на этот вопрос, или хотя бы половина ответа, есть у Зигмунда Фрейда. В программном для всех последующих исследований жуткого эссе он анализирует словарные значения слова «уютный» и обнаруживает, что одно из них заключает в себе собственную противоположность. Жуткое возникает там, где прорывается наружу потайной, спрятанный в безопасном месте секрет нашего спокойствия и комфорта. Жуткое — это возвращающееся вытесненное.

Я думаю, справедливо и обратное превращение: из жуткого в уютное, когда страшный Другой оказывается лучше его отсутствия.

Мы живём в городах, стоящих над обмелевшими реками, окружённых вымершими лесами, наполненных разве что голубями, тараканами и крысами. Из природы исчезла всякая «другость», одушевлённость и субъектность. Мы не видим в ней ни космического порядка, ни бога, ни его творения, ни сборника божественных загадок. Не потому, что все тайны разоблачены, они просто перестали быть тайнами. Мы измеряем явления природы в категориях хозяйственной полезности и потребительского удовольствия. Северное сияние может быть оценено по десятибалльной шкале так же, как машина, работа официанта или туалетная бумага. А что такого, люди даже тем, кого вроде как любят, всегда готовы выставить срок годности и снять лишний балл за непривлекательный товарный вид. Это туристический взгляд или взгляд покупателя в магазине: я не хочу трепета, сложных мыслей и неудобных чувств, я хочу удобства, я хочу, чтобы картинка красиво смотрелась на фотообоях и вписывалась в интерьер.

Что плохого в потребительском отношении? Не знаю. Наверное, фрустрация ребёнка-переростка, стоящего в полном одиночестве посреди пустой разломанной песочницы, в которую он превратил весь мир. Нет больше ни мамы, ни соседских детей — ни конфликтов, ни дружбы, ни-че-го нового, зато полный мешок игрушек.

К счастью, остаётся один верный способ вернуть Другого и почувствовать его присутствие. Если кто-то пытается свернуть вам шею, вы признаёте его агентность и существование. Фильмы ужасов — немногие фильмы, в которых можно встретить не одомашненную природу, дремучие леса и зловещие глубины с таящимся в них многоглазым нечто. Таким до мурашек страшным, таким необходимым.

В каком-то смысле, именно благодаря своей пугающей ипостаси, экологический призыв «Мастера Муси» оказывается сильнее сентиментальных картинок с игрушечными вымирающими пандами. Не бывает этики для одного. Только возвращение природе агентности, пускай и жуткой, позволяет выстроить с ней взаимодействие. Экологическая мораль сериала заключается не в восстановлении первобытной гармонии (вряд ли когда-нибудь реально существовавшей), а в сожительстве без потребительства и биоцида. Иногда рядом с нами ползает, плавает, летает нечто странное, бесполезное и потенциально опасное, ну и пусть себе живёт как умеет. Мы ему тоже вряд ли нравимся, и что?