VR, нацисты и Тарковский: обзор фильма «Фея» с Константином Хабенским
Запутанная психологическая драма, амбиции авторов которой явно перевесили их возможности.
30 апреля на «Кинопоиск HD» выходит фильм «Фея» с Константином Хабенским в главной роли. Его режиссёр, Анна Меликян, известна как автор незамысловатых романтических альманахов «Про любовь», но в новой работе она ушла в сложную философскую драму с элементами мистики — как когда-то в «Русалке», получившей приз на Берлинском фестивале.
Хабенский здесь играет владельца студии, выпускающей VR-игры. Прямо перед выходом их нового проекта, третьей части франшизы «Коловрат», он случайно спасает от полиции странную девушку-активистку, которая сильно к нему привязывается.
В это же время в Москве появляется неонацистская группировка, члены которой записывают видео с убийством невинных людей. При этом они тоже называют себя «Коловрат», а в качестве особого знака используют жест из игры — чем, естественно, привлекают внимание к герою Хабенского и его компании.
Ещё у главного героя проблемы с дочерью: она вечно молчит и отказывается с ним как-либо контактировать. Зато хорошо ладит с той самой активисткой (именно её в один момент обзывают «Феей», очень нелепо оправдывая название фильма) — и поэтому они все вместе отправляются во Владимир, чтобы сфотографировать расписанный Андреем Рублёвым собор и затем восстановить его внутри игры.
Если вам кажется, что фабула (ещё даже не сюжет, именно фабула) «Феи» звучит как что-то, что придумала нейросеть, вы удивитесь — ведь с развитием событий это подозрение будет только усиливаться. Куча сюжетных линий, перечислять которые нет никакого смысла, движутся здесь параллельно и никак, в общем, не взаимодействуют друг с другом.
Меликян с какой-то особой амбициозностью решила уместить в своём фильме примерно все социальные и психологические проблемы общества, что, видимо, кажутся ей актуальными. «Фея» — это и семейная драма о вечном конфликте отцов и детей, и политическое высказывание на тему мнимого экстремизма, и критика капиталистического мышления (узнав о неонацистах, герой решает «похайпить» на этом), и метафизическая религиозная притча, в которой смешиваются буддистские и христианские идеи.
И в то же время «Фея» — ничего из этого. Каждую тему фильм фиксирует поверхностно, а режиссура Меликян совершенно не соотносится с глубиной тех вопросов, которые она так тщательно выводит. Например, когда Фея начинает рассуждать о том, как малы их проблемы на фоне Вселенной, режиссёр ничтоже сумняшеся берёт и показывает нам кадры космоса, в котором Земля выглядит маленькой-маленькой точкой.
Настолько твердолобый киноязык не даёт серьёзно воспринимать мысли о перерождении, силе искусства и социальном значении Творца. Именно Творца, да, с большой буквы, ведь в один момент фильм неиронично и почти открыто заявляет, что персонаж Хабенского — это реинкарнация Христа (и ещё Андрея Рублёва, но это так, мелочи).
«Фея» вообще очень самонадеянна, и особенно забавно наблюдать за тем, как нескромно она определяет свое гипотетическое место в кино. В первом же диалоге тут вспоминают про Ларса фон Триера, а постоянное упоминание Андрея Рублёва как некоего символа несгибаемой силы искусства очевидно отсылает к фильму Тарковского (на всякий случай Меликян это подтверждает в одной из реплик героев).
На работы Андрея Арсеньевича намекают и сновидческие похождения Хабенского по храму, визуально почти дословно копирующие «Ностальгию», и, вероятно, сцена общения героя с собакой — именно пёс был одним из самых загадочных символов в «Сталкере». Конечно, кроме этих навязчивых референсов ничего общего «Фея» с творчеством Тарковского не имеет, но сам факт этой мнимой преемственности много говорит о претензиях картины.
В то же время вся линия с VR-играми и жестокостью современного маркетинга пытаются зацементировать фильм в сейчас, в настоящем, нащупать нерв тревожной современности.
Хабенский бросается фразами о «мыльных текстурах» (причём в его характере это как-то умещается с дедовскими претензиями типа «у тебя вместо мозгов инстаграм»), Андрея Рублёва тут рифмуют с Рублёвкой, а в визуальном решении используются пижонские техники типа бади-кэма (это когда камеру привязывают к актёру).
«Фея» очень хочет быть всеобъемлющим, таким ультимативным российским или даже «русским» фильмом (не зря же национализм здесь — одна из центральных тем), где Тарковский может сосуществовать с кислотными клубами, а метафизические метания души Хабенского — со сценами, где герою делают минет.
В каком-то смысле это даже делает её интересной. Не как фильм, но как своеобразный искусствоведческий кейс, наглядную попытку российского кино нащупать новый язык — где-то между неловкими поклонами старым мастерам, оглядками на именитых западных современников и обращениям к сложной действительности.
Просто так вышло, что конкретно на эту попытку уж слишком больно смотреть.