Девятнадцать лун-обманщиков. Пролог и первые главы

Поскольку завтра буду лежать на операционном столе, дабы пресечь риск развития раковой опухоли, на всякий случай публикую кое-что, что приспичило написать. Жаль будет, если все сначала пойдет по, а потом и в известное место, и ничего из мира псевдоосманов-христиан, псевдовизантийских огнеметчиков и псевдоперсидской псевдосассанидской псевдореспублики так и не увидит свой первый Священный Поход.

Пожелайте мне выжить, благодарю.

N.B. Завтра мне лежать под общим наркозом, так что отвечать на комментарии смогу в лучшем случае в среду.

В дни, предшествующие концу времен, зло... отказалось наступать дальше.

В канун собственной победы гессы, безликие чудовища, рожденные из человеческой порочности и грехов, не перешли бурное течение Мингрии, а остались в оскверненном их поступью Хедоное. Теперь, спустя почти пятьсот лет, новая вера уверенно марширует по континенту. Церковь, чьи Священные Походы покорили большую часть человеческих стран, обещает Спасение для душ подлунного мира. Однако не все согласны с ее словом и гегемонией.

Юный рыцарь святого ордена, чья лояльность принадлежит многим. Дочь ведьмы в мире, где наука для женщины является колдовством. И умирающая принцесса, чей брак должен спасти последнюю независимую от церкви державу.

И когда на севере в лесах, населенных чудовищами, объявляются загадочные чужаки, под кожей Юрдаля, Святого Города, разворачивается борьба тайных фракций.

Грядет новый Священный Поход, который навсегда покончит с угрозой подлунному миру.

...но против кого он будет направлен?

Auferre, trucidare, rapere, falsis nominibus imperium, atque, ubi solitudinem faciunt, pacem appellant.[1]

Тацит, «Агрикола»

Керонойский фронтир, осень, 477 год Сошествия Вестника

Перекованная появилась оттуда, откуда ее прежде всего и ждали. Выплыла из-за угла разрушенной кельи как угорь, осторожно ступая по камням, кирпичам, по остекленевшей обожжённой земле. Когда она добралась до фонтанной площади, солнце только начало проклевываться над просыпающейся гемигилеей[2].

Перекованная шла, озираясь по сторонам, и опиралась на длинный меч, так некстати подаренный ей человеком. Дурное оружие. Из металла и грубой работы, из-за чего на клинке оставалась кровь. Она ненавидела этот клинок, так напоминающий об отсутствующем в мире идеале.

«Ненавижу смертных. Ненавижу, когда они умирают!»

Копия посмеялся бы над этой ее сентиментальностью, но Копия был по природе своей абсолютным циником, и смеялся над всем, даже над сущностью самого смеха. Поэтому ее бы это не тронуло. Наверное. Не было времени выяснять.

Осколок ждала ее за пределом обители, а она знала, насколько опасно провоцировать на гнев Осколка.

«Слабый ум ― это разум, отказавшийся признавать преступления собственных рук», ― так накануне говорила хозяйка, отправляя Перекованную на очередное задание. ― «Однажды я попрошу тебя совершить то, чего Ойкумена в лучшие годы никогда бы не потребовала от своих потомков. Это отяготит мою сущность. И поселит еще большие беды в твою. Но с того дня, как мы встретились, мне все не терпится узнать: проявили ли наши «сородичи» мудрость, избрав тебя правой рукой абсолюта?»

Память пробежала по спине холодком, вопреки жару руин, догорающих костей, тлеющей как лучины скадрангской шерсти, дым которой щипал глаза.

Эти же слова, сказанные год назад. Вскоре после того, как Перекованная осталась одна. Она все еще считалась правой рукой абсолюта. Но теперь, оторванная; в тысячах миль от общего тела; и после всего, что произошло этой ночью…

Воительница как никогда страшилась данного ей обещания, и потому торопила ноги и мысли. Ведь страх понимания не шел ни в какое сравнение с потерей контроля за своей и чужой судьбой.

Наверное, от того удивительнее, что прямо у фонтана Перекованной пришлось остановиться. Напрячься. Принять боевую стойку.

Среди треска огня, среди казавшихся украденными из иного мира трелей ручьев, ухо уловило звериный надрывный стон. Проклятье. Ненавистный меч блеснул в воздухе, отразив хоровод огня и зари.

Фонтан, рядом с которым очутилась Перекованная, был большим достоянием местного жречества Ягведы, девятой богини-луны. Именно у его вод оземитские послушницы и монастырская стража приветствовали искателей приключений, древностей или просто расхрабрившихся пилигримов, шедших на север к оставленным городам кероноев. Добрые, сочувственные лица.

На их беду, в эту ночь пришлось поприветствовать кланы скадрангов.

Перекованная взглянула на обглоданную ногу мужчины, одиноко валяющуюся на земле; на латников, исполосованных выщербленной ржавой сталью; на человекоподобных тварей, чья косматая белая шерсть розовела от успевших засохнуть ран. Стражники застрелили и закололи несколько десятков того, что считали отголосками Хедонойского Рока, но все же эти усилия оказались лишь каплей в море.

В живом море, затопившем монастырь, гарнизон.

Потребовалась пара ударов сердца, прежде чем Перекованная обнаружила источник своего беспокойства.

Там, где вчера красовались ворота обители, теперь издыхала двенадцатифутовая гора мышц.

«Миг’ху»

Плохо. Мозги этих громадин работают медленно ― настолько, что синапсам порой нужно несколько минут, чтобы понять, что оба сердца давно были вырваны из груди. Возможно, то, что происходило сейчас, тоже было остаточной нервной реакцией. А возможно и нет. Перекованная решила не испытывать судьбу.

Движение, такое быстрое, такое мгновенное, что показалось бы иллюзией на грани рассудка. Перекованная ринулась вперед, ступая, плывя по избитой мозаике, грациозно, как призрачная пантера. Клинок, так недавно служивший ей тростью, обрел былое величие, выбил искры опаснейшим острием, рассек мрамор, добытый в каменоломнях западного Кероноя. Люди называли его металл святым и небесным ― для Перекованной же такое определение было насмешкой над замыслом его великих создателей.

За это она тоже ненавидела клинок.

Когда миг’ху заметил ее, огромная серая масса с детскими глазами-бусинками издала полный гнева и ужаса рев и попыталась отогнать нападавшую чудовищной лапой, достаточно сильной, чтобы ломать вековые стволы дерев-чав. Удар прошел низко. Слишком низко. Перекованная перелетела через отмашку с изяществом птички, и резко развернулась над локтем, блеснув в воздухе четырьмя футами завораживающе-черной, переливающейся… нет, не стали. Сплав был совершенно иного состава.

Перекованная приземлилась на спину миг’ху и едва не оглохла от вопля, полного недоверия и резкого непонимания. Вряд ли чудовище успело осознать боль, однако вид выплевывающего кровь обрубка и нижней половины руки, волшебным образом полетевшей по незапланированной траектории, должен был подсказать монстру, что агония уже подкрадывается к его сознанию.

Она не пришла.

Лезвие рассекло шершавую, истрескавшуюся кожу и вошло глубоко в то, что у миг’ху по недоразумению могло зваться шеей. Потом вышло. Перекованная проследила за тем, как массивная, похожая на кустистый холм голова прокатилась по ступеням предвратной лестницы и уставилась на нее тупым взором.

«Все-таки мертв», ― решила Перекованная, потом посмотрела на фонтан. Наверное, изящная резьба. Наверное, красивые барельефы людей и мифов, и нижайших из созданий божьих. Возможно, он был настоящим шедевром, прежде чем на него рухнула сторожевая башня, но не это заботило Перекованную.

«Шестьдесят ярдов. Так много времени... так медленно...»

Она преодолела это расстояние быстрее, чем отряд шамерейнский саваранов[3] на полном скаку, но все равно недостаточно быстро. Жаль. Значит, ее тело и доспех сломались в слишком большом количестве мест, когда над головой сломалось несколько этажей храма-монастыря.

Копия ждал ее на склоне холма, присев у огромного валуна, у ручья, у высокого тростника и бамбука. Когда воительница подошла, он поднял голову, укрытую резным белым шлемом.

― О, смотрите. Закончила! ― У рыцаря был такой же меч, как и у Перекованной, только по руке человеку. ― А что такая кислая мина? Съела что-то не то?

Она живо представила, как он лыбится под этим своим шлемом. И как у него лопнут кости от удара ее кулака.

Копия заржал:

― О, даже не думай. Они очень не любят, когда нужно делать новую плоть.

Его плоть она представила тоже. Человеческая, когда-то бывшая человеческой, и человеческая на взгляд человека. Она знала, что эта плоть была рождена по меньшей мере две сотни раз.

Перекованная отвернулась и посмотрела на руины обители.

― Я и не думаю. ― Устало проговорила она. ― Просто не люблю разрушения.

Дым, поднимавшийся над некогда раем. Ручей, ставший ржавым от пепла и крови. Горели яблоневые сады, виноградники, языки пламени тянулись к сахарному тростнику, будто огнем вдруг овладел дух-сладкоежка. Дранги насиловали недоеденное.

― Что ж, тогда не причиняй разрушения! ― Копия захохотал так искренно, будто это было самой веселой шуткой на свете. Она решила не убивать его в этот раз.

― Где Мудрая Сестра?

Копия на мгновение вздрогнул. Потом указал на холм, где стояла одинокая девичья фигурка, закутанная в алый бархат и плед. Как если бы они были на Юге, а не на жарком субтропике Севера.

― Не люблю, когда ты называешь ее «Сестрой».

― Знаю, ― ответила Перекованная. ― Вот и называю.

Она оставила его одного, пораженного тем, что у нее вообще имеется чувство юмора. Две тысячи лет назад, когда Перекованная была на шесть столетий моложе, это не вызвало бы такой бурной реакции. Тогда ее сердце было раскаленной лавой, огнем.

Год назад она сделала его черным камнем.

Осколок даже не шелохнулась, когда Перекованная взобралась на холм, ступая по листве, по грязи и распугивая мелких падальщиков. Семейство бурозубок спряталось под землю, когда она подошла очень близко.

― Сколько огня и дыма... скоро будет больше. ― Голос был задумчивым и мелодичным. ― Они все мертвы?

― Да.

Осколок повернулась, явив прелестное лицо, глубокие голубые глаза почти ребенка, волосы цвета зимней ночи. Будь перед ней человек, Перекованная уже давно бы выпустила свои феромоны, уложила ее на траву, прикоснулась бы к бархату, сокрытому у женщин меж ног…

Мудрая Сестра не была человеком.

― Ты лжешь.

Часть сущности, которым была Осколок, чуяла неверность, как гончая.

― Да, лгу.

― Сколько?

― Одна. Моя. Отпустила. Ты знаешь, что я не смогла бы убить ее.

Осколок посмотрела на Перекованную испытующе. Они выдержали взгляды друг друга.

― Что ж… Если она расскажет, если люди узнают, что кто-то в их землях способен вести скадрангов… ― Сестра говорила медленно. Перекованная чувствовала, как ее разумы просчитывают вероятностные пути и все выгоды нерожденного хаоса. ― Хм, возможно, мы сможем это использовать...

Их взгляды разошлись и сомкнулись на руинах обители. Перекованная вздохнула. Огня и дыма действительно было много. А крови и слез еще больше. Она до сих пор помнила мольбы женщин, когда ненавистный меч рассек панцирь последнего стража, и дранги набросились уже на них.

«Как же им страшна смерть...»

Перекованная этого не понимала. Не могла понять. Когда кто-то из ее народа рождался, тысячи и сотни погибших вскрикивали в сознании новой жизни, кто о славе, а кто об исполненном долге.

«Есть вещи страшнее смерти. Есть вещи мучительней крови. Стать одним, внезапно осиротеть... умереть для собственного народа, когда он называет тебя семьей…»

Это то безумие, что сделало ее Перекованной.

Копия взобрался на холм:

― Пожары догорают.

«Нет», ― подумала Перекованная. Пожары по всему материку разгорались.

Часть первая. Принцессы, ведьмы и Полукороли

В Юрдале место трем богам:

Лжецам, Убийцам, Подлецам.

«Арад в сутане», памфлет, автор похоронен в земле за ересь

Земля Юрдаля, ранняя весна, 478 год Сошествия Вестника

Снова запели трубы войны.

Низкий протяжный гул в угрюмой торжественности пролетел над полем песка и пыли, заглушил остаточные пререкания и унылую песнь жреца-гильгорита. Хемригер запрыгнул на Чистокровного и поводил по воздуху копьем, приноравливаясь к весу оружия. Стоял день, и жара в окрестностях Юрдаля, как всегда, выжимала живущих досуха.

«Ну, хоть не обмочусь», ― стер пот со лба светловолосый южанин и направил Чистокровного к своим братьям.

Мадресол уже был на месте и на коне, так что белый доспех ордена Младших Сыновей сиял на солнце так же глупо, как и вечная улыбка на тонких губах.

― Покатаемся и согреемся! ― задорно провозгласил Мадресол, и меч его трижды описал над головой круг. Рыжий рыцарь был кероноем по крови, так что жара оказалась для него морозом.

Хемригер закатил глаза:

― Убери эту штуку, поранишься.

― Бах! Я? Поранюсь? Лучший рубака на всем Итхеоне?!

Мадресол бодро подбросил меч в воздух и поймал рукоять своими зубами. А хотел в ладонь. Бровями Хемригера задвигал скепсис.

― Какая же ты угрюмина, Полукороль! ― Рыжий рыцарь фыркнул и потер губы, ушибленные в акте божественного правосудия. Мад всегда был таким, шутом. Он убрал меч и взял копье ― оружие, больше подходящее для удара плотным кавалерийским налетом.

― Юдвин уже здесь? ― спросил Хемригер.

Мадресол сначала отчаянно застонал, потом проклял Вселенную за обилие личностей с отсутствующим чувством юмора. Затем указал туда, где, по его мнению, как раз находилась одна из них. Юдвин сидел на коне, впереди, в формирующемся центре, в сером с плащом доспехе ордена Старших Сыновей. Будущий рыцарь-комтур[4] был рослым, его поза была королевской. На кирасе красовалась рельефная чаша и орнамент из восемнадцати лун.

Когда Хемригер подъехал, Юдвин разглядывал будущее поле боя.

Да, равнина и белый песок, но, к несчастью, ни единого преимущества. Все-таки их противники тоже были в доспехах и на конях. Хемригер прищурился. Семеро на семеро, как того требовало правосудие седьмого бога.

― Волнуешься?

Юдвин выпрыгнул из сосредоточения ― в смысле, подпрыгнул от удивления в седле, ― и нервно закашлявшись, поднял забрало. У него были короткие черные волосы, красивые голубые глаза и непривычная к жаре кожа брегоев из бывшей Исстрии.

― Да-брат-прости-брат. Фух, редко бывает со мной такое.

Вообще-то Юдвин волновался всегда и по любому поводу, но в этот раз причина все же была достойная.

Хемригер потрепал друга и военачальника по плечу, ободряюще улыбнулся и устроился на Чистокровном по правую руку. Мадресол встал чуть поодаль, слева, как и условились. Формально? Позиция чести, потому что они с Хемригером первыми приняли сторону Юдвина. На самом деле? Просто не хотелось убивать его, если тот снова начнет нести чушь.

― Если выживем, плачу за бордель.

Юдвин покраснел, Хемригер понял, что рассудил верно, другие рыцари построились в клин.

Трубы пропели во второй раз.

***

Кони сорвались как ошпаренные.

Подбадривающие крики людей, топот копыт, вражеское улюлюкание. Хемригер прижался к струящейся гриве Чистокровного, пальцы сжались на древке копья. Кавалькада устремилась вперед, поднимая к ветрам пыль и песок, бурля кровь.

Враг оказался перед ними в мгновение ока. Кипящий поток железа и конского пота ― все блистало в лучах беспощадного керонойского солнца.

― Давай, давай, не размыкать строй! ― в последний момент успел крикнуть Юдвин, и на мгновение показалось, что былая нервозность его покинула.

А потом они налетели на врага.

Раздался треск и конское ржание. Человек на другом конце копья Хемригера с руганью вылетел из седла, что-то огнем опалило руку, будто вынутый из работы кузнечный молот огрел ладонь и предплечье рыцаря.

«Вот дерьмо…»

К кому или чему была обращена эта мысль, наверно, не смог бы сказать даже Озем. Два клина прорвались друг через друга как призраки, оставив на земле несколько очумевших, но по большей части не пострадавших бойцов. Самое удивительное, противники неожиданно обнаружили себя на бывших сторонах-позициях друг друга.

― Сколько на конях? ― крикнул Юдвин. На кирасе бросалась в глаза жестокая вмятина, но, судя по всему, на исстрийца сделали ставку боги.

Прозвучал нестройный хор голосов, в том числе обнаружился и ругающийся, клянущийся интимными частями сестры Мадресол. Уцелело пятеро, понял Хемригер. Половина его копья осталась в чьем-то щите, а собственный теперь можно было использовать в городских потасовках как баклер[5]. Другие выглядели не сильно лучше. Мадресол выхватил меч. У Хемригера была булава.

Сбитые с коней рыцари поднимались на ноги и старались отковылять подальше, в стороны от надвигающегося повторного натиска. Юдвин с удовлетворением подметил, что несмотря на схожесть доспехов, он легко различает в пыли три черных наручных повязки. Значит, враг пострадал сильней. Хоро…

Из пыли выскочили четыре всадника!

Сверкая обнаженными мечами и уцелевшими щитами, они неслись на остолбеневший отряд Юдвина и вопили как стая скадрангов.

― Вот дерьмо… ― озвучил общее настроение Мадресол.

Если они столкнутся, одной инерции будет достаточно, чтобы опрокинуть орденских рыцарей. А еще…

В желудке Хемригера заледенел завтрак. Меч главаря не просто сиял на солнце. Он казался почти стеклянным.

― Бесплотный клинок! ― завопил Юдвин, тоже заметив угрозу. ― Врассыпную! Ради Озема, врассыпную!

Поздно.

Главарь налетел на них вспышкой молнии, взмахнул дважды тем, что могло показаться хрусталем с удлиненной рукоятью из позолоты. Один из Младших Сыновей попытался прикрыться обломком щита, но с таким же успехом он мог выйти на битву в одном исподнем. Коснувшись побеленного прочного дуба, клинок на мгновение замерцал и, будто обман сознания, прошел сквозь дерево, сталь, кость, саму плоть. Человек завопил и рухнул как марионетка без нити. Ни ран, ни следа на железе. Бесплотные клинки оттого и бесплотные, что не связаны законами мироздания.

Второй удар едва не застиг Мадресола врасплох, однако тот вовремя пригнулся и одновременно пришпорил коня.

― Араду в зубы ушло преимущество… ― кисло констатировал Хемригер, и развернулся, когда сразу двое всадников бросились на него волками Гозары. Чистокровный взвился на дыбы и пустился в галоп, прочь от хаотичного ритма сражения.

К счастью, не везде все было печально. Мадресол, избежав удара, проявил неожиданную смекалку и тут же накинулся на замешкавшегося четвертого всадника. Разразилась буря финтов, контрзамахов, ударов…

«А он и впрямь неплохой рубака», ― оглянувшись, подумал Хемригер. И отстегнул от запястья останки щита.

В детстве, когда у Младшего Сына была сестра, они часто играли во дворе замка и строили из палочек замысловатые крепости-домики. А потом что есть силы бросали в них камни, другие палки. Ноги лошадей не сильно отличались от подобных конструкций.

Когда щит полетел в их сторону, преследователи сначала изумленно ахнули. А потом повторили свой звук на октаву выше, ибо один из коней споткнулся, рухнул и налетел стремглав на товарища. Вторая лошадь забила копытами и закрутилась на месте ― настолько сильно ей в круп вцепился потерявший транспорт ездок.

― Не хватай моего коня за задницу! ― завопил оставшийся в седле всадник.

― Да? А чью мне хватать? Твою?

Ответа услышать не довелось. Хемригер ринулся на них, замахнувшись обеими руками, будто сам Гильгор, Карминовая Честь, захватил и поглотил его душу.

За мгновение до удара рыцарь подумал, что в детстве они с сестрой очень любили сбивать яблоки черенками лопат.

Когда более удачливый ездок стал менее удачливым и отлетел от седла достаточно далеко, Хемригер замахнулся во второй раз.

― Э, нет, Полукороль! Я сам.

― Уверен?

― Да-да, не утруждай себя.

Рыцарь с черной повязкой отсоединился от конского крупа и мешком повалился в песок. Младший Сын перевел взгляд на остатки боя.

Главарь рубил бесплотным клинком направо и налево. Один из защитников Юдвина рухнул. Мадресол взвизгнул, когда рука, державшая меч, превратилась в безжизненный кнут. Сам Юдвин уже давно стоял на земле, у парализованного коня, и отражал уколы и выпады. Поверхность его щита сияла. Небесный сплав ― великий символ святости церкви и дар познания Вестника Неба. Если что и могло совладать с бесплотным клинком, то оно.

«Я могу броситься на него, спасти Юдвина!»

Хемригер взвесил булаву. Шанс был, но велика вероятность, что он просто распластается на земле, как другие несчастные. Его заметят на подходе. Его…

― Эй!

― Что? ― Лежащий рядом рыцарь отвлекся от пересчета облаков и изумленно воззрился на Младшего Сына. Его броня тоже была матово-белой.

― Да так, ничего, ― проговорил Полукороль, спрыгивая на землю. ― Просто хочу узнать, как на мне будет смотреться твоя повязка…

***

Чистокровный летел стрелой. За спиной столбом поднималась желтая пыль, поток воздуха проникал под забрало, слезил глаза.

«Быстрее! Быстрее! Быстрее!»

Юдвин принимал на щит нереальное лезвие, пыхтел. Его шлем давно валялся неподалеку ― слишком бесполезный, как и большинство других методов обороны.

Оба комбатанта услышали топот копыт, повернулись, заметили на плече Хемригера кусочек тьмы. Лицо Юдвина сравнялось в цвете с доспехом.

А потом обе стороны обратили внимание на булаву.

― Хем!

Рыцарь с бесплотным клинком выставил свое оружие, стараясь укрыться.

Младший Сын прыгнул.

Много хорошего можно было сказать о бесплотных клинках. Они были смертоносны, могли парализовать, оставить калекой. Но они точно были не лучшим выбором, когда на тебе летит окованный в железо снаряд весом порядка шести пудов.

Несмотря на резкую боль в бедре, ― там, где клинок обжег беззащитные нервы, ― Хемригер обнял рыцаря, как давно потерянную любовницу, и они кубарем покатились по жесткой земле.

― Сдавайся! ― завопил Хем. Его кулаки замолотили по шлему с плюмажем. ― Сдавайся! Сдавайся! Сдавайся!

― Да, сдаюсь! Сдаюсь, дурья твоя башка! Проклятье, Полукороль. Ты мутузишь, как пьяный мигху.

Голос был старческий, но по-своему древний и мощный. Хем упал с рыцаря и растянулся на горячем песке. Вскоре приковылял Юдвин. Его доспех был сильно помят, но чаша и луны на груди Старшего Сына по-прежнему твердили о величии и важности оземитской веры.

Старик поглядел на орнамент без впечатления. На его кирасе красовался точно такой же.

― Мастер-наставник Элкос, ― отрапортовал юный рыцарь, припадая на одно колено. ― Как ваш ученик и последователь, спешу сообщить, что с честью прошел испытание Судом Гильгора и отныне готов быть верным защитником матери-церкви. Благословите?

Зрители на трибунах кричали: «ЮДВИН!».

***

Коридоры Великого Ипподрома Юрдаля многое повидали за три сотни лет своего бытия. В них бегали люди-грумы и люди-оруженосцы, над ними на трибунах сидели люди-толпа. Торговцы, извозчики, работники мануфактур и мастеровые последовательно убиваемых прогрессом цехов ― все приходили сюда в дни религиозных празднеств, или когда жрецы на Площади Истины провозглашали начало церковных ордалий. Военные игры и турниры между рыцарскими орденами были главным развлечением Святого Города, и каждый раз места на помостах затопляло рекою тел.

Да, коридоры Великого Ипподрома повидали многое. Их стены были выполнены из розового керонойского мрамора, украсившая потолок мозаика была собрана великим Феороклом Витенским. Пыль, кажется, предшествовала оземизму и сохранилась с тех лет, когда этой землей владел Шамерейн.

Тем не менее, Хемригер сомневался, что они хоть раз становились свидетелями настолько абсурдной походки.

― Знаешь, Полукороль, ― невесело хохотнул Мадресол, ― я торжественно клянусь не говорить об этом, если ты тоже поклянешься не говорить об этом!

Они с Мадресолом шли, опираясь друг на друга в самой несусветной манере. Один боялся шевельнуть рукой, второй, звеня доспехом словно в лавке жестянщика, скакал на одной ноге и с трудом сдерживал ворочающиеся на языке богохульства.

― Я бы поклялся, ― сквозь зубы процедил Хемригер, ― если бы мне кто-нибудь объяснил, каким образом может болеть напрочь парализованная нога!

Другие рыцари шли рядом, побитые, ведущие своих лошадей под уздцы. Проигравшая сторона также тащила носилки с полумертвыми после бесплотного клинка победителями.

― К тебе просто возвращается чувствительность, ― пояснил мастер-наставник Элкос. Он держал Хема с другой стороны и старался не отставать от других. ― Перестанет, когда снова сможешь ходить.

― Хорошо.

― Заметь, ― добавил Мадресол, ― он не уточнил, когда ты сможешь ходить.

Элкос хмыкнул уголками губ, хотя, возможно, это боль исказила зрение и восприятие. Старик-наставник был смугл, как и все прочие потомки абрегов, и заплетал промасленную бороду в трубочки на знатный шамерейнский манер. В свои шестьдесят он все больше напоминал чернослив, так что ученикам все сложнее становилось читать его.

― Я бы лучше задал другой вопрос, мастер-наставник, ― Юдвин, возглавлявший процессию, наконец вступил в разговор. ― Как так вышло, что на Суд Гильгора вам разрешили взять бесплотный клинок? Это святое оружие. Разве церковь поощряет его использование против инициатов?

Хемригера этот вопрос интриговал не меньше. Как бывший капитульер[6] Старших Сыновей старик действительно имел право применять оружие церкви. Но использовать его на экзаменации, а не настоящем суде поединком… оземиты не просто так именовали своего бога войны Карминовой Честью.

Юдвин не сводил со старика цепких глаз. Элкос остановился.

― Мне приказали.

Это прозвучало столь обыденно, будто рыцарь говорил не о жесточайшем нарушении протокола, а о стоимости апельсинов на Рынке Пряностей. Юдвин наклонил голову.

― И кто это был?

Элкос не ответил.

― Сир Леордин?

Взгляды двух рыцарей пересеклись, и между ними произошло столкновение воли, два флота встретились в шторм. Хемригер видел, что руки его друга чуть-чуть подрагивают. После того, как шестнадцать лет назад ранящая чума божьей карой опустошила Юг и Равнину, Исстрия разбилась на слишком большое число осколков, чтобы о них нельзя было не порезаться. Юдвин, младший сын одного из исстрийских князей, был именно таким осколком.

Элкос первым отвел глаза.

― Это не то, что ты думаешь, Юдвин…

― Значит, старший капитульер и ландмейстер[7] Исстрии в этом все же замешан, так?

― Да, но…

― Хем, брат, тебе удобно?

Вопрос застал Хемригера врасплох. Ввязываться в политическую грызню до обеда ― и так такое себе удовольствие. Но когда в трясину затягивают, ни много ни мало, твой друг и учитель…

Юдвин не стал дожидаться ответа, а просто подошел к Младшему Сыну и занял место престарелого рыцаря.

― Идем, ― бросил он не по-своему резко. ― Нужно доставить тебя… хоть куда-то.

Когда они отошли достаточно далеко, Хемригер незаметно обернулся. Мастер-наставник Элкос, бывший капитульер Старших Сыновей и человек, видевший ужасы Восьмого Священного Похода, по-прежнему стоял на том же месте и смотрел вслед повзрослевшим ученикам. Полукороль не мог сказать, кто из тройки друзей нанес ему сегодня самое жестокое поражение.

***

Восточные конюшни были ровно тем, что и представляешь при словосочетании «восточные конюшни» в величайшем городе известного мира. Загоны тянулись покуда смертным хватало глаз. Сена приволокли столько, словно назавтра Озем пообещал сжечь все поля. Повсюду сновали конюхи и конюшонки. Аромат жизнедеятельности постояльцев напоминал живущим, что страдание ― составная часть идеи Спасения.

Юдвин, дувшийся всю дорогу, усадил друзей на единственную незапятнанную скамью, наорал на грума, чтобы тот поскорей привел лекарей, и когда те, наконец, явились, проявил себя на удивление сдержано: лишь один раз залепил кулаком по самой близкой стене.

― Эй! Полегче! ― возмутился Мадресол. ― Будешь так со всей дури звенеть, на кухне решат, что пора разогревать баранину!

Все обернулись. Юдвин глянул на друга как на умалишенного:

― Ты правда думаешь, что меня волнует обед?!

― Тебя? ― Мадресол пожал единственным рабочим плечом. ― Пф! Кто тут говорит про тебя? Речь про вселенскую несправедливость, Юд. Никогда не надо вставать между человеком и его единственной истинной страстью ― едой!

― В этот раз вмешательство ландмейстера взбесило тебя сильнее обычного, Юдвин, ― Хемригер заговорил с тем балансом сочувствия и укора, коего всегда хватало для успокоения друга.

Результат не заставил себя долго ждать. Старший Сын взглянул на Младшего как на заносу, открыл было рот, чтобы гавкнуть. Закрыл. Сел на ту же скамью и пнул грязь, нечаянно угодив комками в пробегавшего мимо грума.

― Этот человек ненавидит меня, ― буркнул Юдвин, превратившись из Старшего Сына в младшего отпрыска дома Галар. ― Хадран делает все, чтобы меня не выпустили из инициатов, и следит за каждым проделанным вдохом. В смысле, он думает, я слишком много дышу.

Юдвин выглядел так, будто капитул уже принял решение о его посвящении. Их вражда с ландмейстером Леордином Хадраном шла две трети из девятнадцати лет жизни юноши. Из них ― два года, что Хемригер прослужил под его началом. Сам Младший Сын с нетерпением ждал наступления своих восемнадцатых именин.

― А казалось бы, мы должны оставлять мирское, вступая в культ или орден…

― Хех, скажешь тоже. Наши семьи ведут войну за трон Исстрии, Хем! Галары вот уже пятнадцать лет противостоят узурпаторам из дома Алвдаров, но их южные дружочки-ублюдки… ― Юдвин вдруг побледнел и как побитый пес посмотрел на Хемригера.

Полукороль флегматично пожал плечами.

― Не каждый бастард ― ублюдок, не каждый ублюдок ― бастард, ― заметил он с миной философа из Витены. ― То, что мой всевеликий отец постоянно забывал, зачем на бриджах нужны тесемки, не означает, что я сразу начну адресовать каждое сказанное при мне слово своей персоне, ― тут Хемригер паскудненько сверкнул серыми глазками. ― Так что не беспокойся. Я ничего не скажу, если ты вдруг усомнишься в целомудрии матери Мадресола.

Рыжий рыцарь, которому как раз лили в рот какую-то жижу, плюнул ею обратно в лекарей и ошалело уставился на южанина.

Юдвин против воли хохотнул:

― Надо будет поблагодарить дядю Рагвальда, коль уж он одарил тебя легендарным остроумием дома Морагов. Хотя нет, вру, Арад меня побери. Лучше попрошу отца выкупить всех вангхередских бастардов и засуну их в свиту к каждому самозванному исстрийскому корольку. Нашей знати нужно научиться смеяться, Хем, или в мире будет еще одна опустошительная война.

Полукороль кивнул. Он как никто другой знал, насколько цепко Юдвин ухватился за истину.

Лекарь приблизился к Младшему Сыну и при помощи грума начал осторожно отстегивать поножи с больной, засунутой в раскаленный свинец ноги.

Хемригер зажмурился.

«Пустота и река, пустота и свеча», ― так их с Разией наставлял учитель. Боль не была для тела врагом, лишь иллюзией зла, под которой скрывается жизнь. Нужно было сорвать полотно. Его внутренний взор ― та часть души, которой Хемригер мог при необходимости контролировать каждое движение своих мышц и мыслей, ― эта часть его «я» разделила сознание на компоненты.

Река ― эмоции, бурный поток, который воля приструнила и обратила в ручей, ― отошла в глубины внутренней тьмы. Мысли стали целостными и дисциплинированными, взяли под контроль обостренные органы чувств. Вскоре Хемригер без труда мог определить, где находится его враг и союзник. «Я» стало пустотой, нулевой сутью бога, и подуло на бушевавший на окраине ощущений пожар. Пламя сжалось до размеров свечи и Хемригер схватил его. Теперь оно только жгло и не могло сжечь.

Лекарь освободил ногу Младшего Сына и начал осторожно втирать мазь, параллельно читая молитву. Песня благодарила и увещевала Хизруна, лунного хранителя врачевания и разложения. Воздух наполнил едва уловимый аромат мирры, куманики, ночецвета, ягеля… Хемригера заинтересовал последний.

― Откуда, сир? ― лекарь, походивший на серую мышь, удивленно глянул на пациента. ― Да с Юга, вернее те запасы, что у нас есть. Аптекари в последнее время берут за южные товары втридорога. Можно сказать, вам повезло.

― Повезло?

― Мало что идет с Тироноя в последние дни, сир. По крайней мере, так говорят. Вот, все готово.

Лекарь убрал от его конечности маленькие цепкие ручки, и Хемригер ощутил, как в ногу начала потихоньку возвращаться жизнь.

― Не знал, что ты разбираешься в лекарственных травах, ― удивился Мадресол. Тонкие шутовские черты лица приняли изучающее выражение.

― Двоюродная бабка была знахаркой, ― и глазом не моргнул Хем. И тут же подбросил другу наживку. ― Ты не представляешь, какой дряни мне в детстве довелось перепробовать.

Кероной проглотил и не подавился:

― Крысятинка?

― Ты правда думаешь, что я стану есть твоих родственников?

― Пф! Я думал, ты мне друг, Полукороль. Мог бы и подсобить.

Краем глаза Хем видел, что Юдвин наслаждается их перебранкой.

Как случайный удар простого солдата способен перевернуть ход сражения, так и неверно оброненное слово способно расколоть крепчайшее государство.

Будучи воином, я считал политиков безвольными идиотами. Теперь, как дипломат, я понимаю, что разница лишь в содержимом наших пайков.

Хосров зул-Богаш, озарийский посол в Лезердене, 323 С.В.

Тем временем, когда многие инициаты живо обсуждали события проходящего дня, в другом месте Великого Ипподрома Юрдаля другие люди занимались в определенной степени тем же самым. Разумеется, как и младшие воители церкви, они получали от этого смешанное удовольствие.

― В который раз! ― Прохрипел высший прелат культа Гильгора Голтьер, и Терим решил, что старик вот-вот со скрипом выхаркает себе легкие. ― В который раз нам приходится терпеть проклятые недомолвки!

Голтьер стукнул кулаком по столику с закусками, и лицо его стало таким же красным, как подпрыгнувшие от удара ягоды земляники. Терим шутки ради подумал, что это знак. Красный был традиционным цветом гильгоритской сутаны, и идеально подходил тем самым старческим пятнам, что старательно заменяли прелату волосы.

― Я понимаю твой гнев, милейший Голтьер, ― Терим наполнил кубки хеядским отборным и выверенно улыбнулся, обезоруживая оппонента. ― Но что ты в таком случае ожидаешь от ордена? Старшие Сыновья находятся в таком же неведении относительно планов Озарии, что и ты.

Это было не совсем правдой, конечно. Как недавно избранный великий магистр Старшего ордена, Терималька Хеттар, законный наследник Тиронойского царства, как никто другой был посвящен в планы Озарии и Потустороннего Хора. По крайней мере, насколько это было возможно для члена рыцарских орденов.

Они стояли на нижней части балкона-кафисмы, предназначенной для тех, кто хотел на время удрать от скребущих горло жажды, жары или хуже того ― пропитавших воздух интриг. Великий Ипподром был огромен даже по меркам древней Хеяды и вмещал до восьмидесяти тысяч душ. Эта его часть ― больше похожая на кафедру судебной процессии, ― однако никогда не предназначалась для простых, лишенных сана юрдальцев.

«И я стою здесь на вершине мира», ― подумал Терим, оглядывая скандирующую «Ника!» толпу. ― «Но не среди высот, что положены мне по праву».

Иногда они снились ему, какими он их запомнил: Хеттские хребты, ветер, сдувающий шапки с заоблачных пиков, ледник, от которого волнами уплывали моренные холмы. Среди всего этого превосходства природы величественный замок отцов вырастал из серости дряхлеющих скал. Вряд ли прошлое действительно было таким, каким сны любили показывать: разум, что опытный фехтовальщик, проделывает интереснейшие маневры с памятью.

Но в чем Терим был уверен, как в Оземе, так это в том, что там точно не было никого, сравнимого по настырности с Голтьером.

― От вашего ордена, люди прежде всего ждут соблюдения установленного порядка, сир, ― прелат не только внешностью напоминал грифа. ― Оскорбление наших братьев в Последнем Оплоте ― это преступление против морального облика церкви и малых культов. И вы продолжаете утверждать, что не имеете представления о случившемся? Мой отец торговал в Лезердене рыбой, и я знаю, как воняет два дня протухший товар!

Голтьер топнул ногой с парадоксальной для своей тщедушности громкостью и вперил в Терима взгляд, острый как комариные носики.

Все началась с того, что утром в Юрдаль прискакал гонец с новостями из Последнего Оплота, и никому эти новости решительно не понравились. Из-за усилившейся исстрийской войны и мобилизации шамерейнских сатрапий комтур-комендант Оплота запросил подкрепления для гарнизона, но при этом абсолютно не подумал, где эти подкрепления следует разместить. Как итог, на следующий день жрецы-гильгориты внезапно обнаружили, что внутреннее убранство их храма ни с того ни с сего начало походить на полгода нечищеные казармы, а вещи почему-то складывает на телеги рабочее мужичье. Стоит ли удивляться, что Голтьер в бешенстве? Пожалуй, нет. Магистр сам хотел спустить шкуру с осла, санкционировавшего такую сочную головную боль.

«Из-за игры света и тени даже глаза Голтьера кажутся алыми», ― думал Терим. ― «И он смотрит на меня как сержант, обнаруживший соплю на кирасе гвардейца»

В разуме Терим улыбнулся шире. Таким взглядом можно напугать клирика, но не того, кто видел свое отражение на окровавленной косе наклави.

― Уверен ваш отец может вами гордиться, Голтьер.

Терим прижал к губам один из кубков, искренне моля Озема, чтобы этот маневр скрыл ухмылку, захватившую власть над его рассудком. Лицо Голтьера меняло ярость и недоумение с поразительной для старого грифа скоростью.

― Магистр, вы смеете…

― Я преданный слуга церкви и Бога Богов.

― Я имел в виду…

― Я следую воле Озарии, Его избранника.

― Какое это имеет отношение…

― Клятвы рыцарей церкви требуют повиноваться Озарии беспрекословно и с честью, и не задавая лишних вопросов. И то же самое скажет любой из Старших и Младших Сыновей. Возможно, мои люди были грубы по отношению к вашим, Голтьер, но действовали они сообразно долгу, требующему охранять Оплот от посягательств людей. И не только людей.

И чтобы подчеркнуть свои слова, Терим опустил кубок на стол с характерным звоном.

Несколько секунд оба молчали. Голтьер следил за тем, как плещется в сосуде вино, красное, как свежая венозная кровь.

― Мой культ в ярости, магистр, ― наконец проговорил прелат. ― Вы возможно не осознаете всех последствий по молодости, но даже такая мелочь может спровоцировать в рядах церкви раскол.

― Я осознаю это, ― Терим многозначительно кивнул. ― Кто бы ни отвечал за случившееся, он действовал без моего разрешения.

Прелат поднял глаза, пытаясь прочесть в лице Терима фальш. Бессмыслица, даже если бы таковая была. Терим учился у лучших мастеров фехтования и священников, так что лицедеем он был отменным.

― Хорошо. Я вам верю, магистр.

Терим едва не поднял в изумлении бровь. Такого он не ожидал.

― Однако вы должны понимать, что важность имеет не только действие, ― продолжал прелат, ― но и наша реакция на него. Что вы собираетесь делать с ситуацией? Что предпримет орден, чтобы загладить свою вину?

«Ах, вот оно что!»

Честно говоря, удивляться тут было нечему. Разумеется, такой старый гриф как Голтьер, попытается обустроить гнездо своим выводкам.

― Мы проведем расследование. Беспристрастное, ― не сомневаясь, ответил Терим и снова взял в руки кубки. В конце концов его ждала дама. ― Уверен, справедливость удовлетворит обе стороны.

И с этими словами магистр развернулся, ощущая на спине взор самого бога войны.

Он начал подниматься по лестнице, когда радостный вздох пронесся по полным жизни трибунам, и почти тут же заглох, повинуясь звучной команде озарийских легатов. Терим, прекрасно знавший расписание, ― он участвовал в его составлении, ― вопреки всему тоже повернул голову.

Он знал, что увидит.

Два рыцаря, пешком, вышли с разных сторон Великого Ипподрома Юрдаля. Два рыцаря Внутреннего Круга ― вершина Младшего и Старшего ордена.

Два рыцаря в полных небесных доспехах.

Какая-то женщина упала в обморок, кто-то издал звук, больше подходящий для занавесок и спален. Незабываемое зрелище. Невозможное. Терим не знал ни одной души, способной сдержать благоговение при виде такого великолепия. Броня, сделанная из небесного сплава, в идеале своем цвета платины, будто покрытая паутинкой узоров-шрамов, блистала на солнце силою самой веры. Говорят, сам Вестник научил пророка-кузнеца ковать доспехи и оружие из своей жертвенной плоти. Черные, хищные клинки в руках рыцарей служили напоминанием всем еретиками и язычникам, что Спасение мира грядет.

Один рыцарь добавил в свой доспех пурпура, а забрало окрасил в белое. Другой оставался чистым и незатронутым. Гесс и Сайшиа[8]. Воин Безликих, что обрушились на Хедоной Роком, против Спасителя, что, как обещал Вестник, очистит человечество от грехов.

Герольд прочитал молитву, сложил пальцы кругом ― знаком луны, ― и свет, льющийся из его посоха, спроецировал голос и лицо владельца на облака.

Публика затаила дыхание.

― НАЧИНАЙТЕ!

Спаситель и демон ринулись друг на друга.

Пыль, ветер, неумолимая скорость. Рыцари неслись навстречу противнику, за секунду преодолевали расстояние, непосильное разгоряченной коннице. Толпа ахнула. Они жили с рыцарями Внутреннего Круга в одном городе, но вряд ли среди них найдется десяток, видевший чудеса веры своими глазами.

А потом оба мифа столкнулись в отражении легенды.

Два удара. Один из проклятой земли, другой ― с вершины священных небес. Клинки столкнулись с синей вспышкой и грохотом. Меч «гесса», отскочив, снова пронзил грунт и песок, рассек их, будто ус заточенной бритвой, и снова устремился ввысь обратным хватом, грозя навсегда бросить человечество в пучину зла и отчаяния.

Он промахнулся.

За мгновение до удара, способного рассечь шею и повергнуть рассудок, платиновый Сайшиа подпрыгнул на невозможные без доспеха дюжину футов и приземлился обратно. Почти. За спину порожденного Преданным богом противника.

― Гесс! ― Слова Спасителя разнеслись по Ипподрому грозой, небесный доспех усиливал голос носителя. ― Ты и твои мерзкие братья осквернили собой Итхеон! Вы убивали, насиловали, разрушали. Но вы… вы лишь симптомы истинных злодеяний. Вы отражение Арада, луны, впитавшей зло и павшей от нашей греховности. Прими слово Озема и исцелись. И мир вернется к положенной ему чистоте!

― Никогда! ― Взревел «гесс» и резко развернулся, стремясь рассечь своего противника наискось, поперек груди.

У него не вышло.

Как и любая пуля, любая опасность, метившие в небесный доспех, клинок «гесса» внезапно остановился и отскочил от невидимой стены с ослепительной вспышкой ― все, как если бы наткнулся на бога.

Безликий уставился на меч, не веря той силе, что «заменяла» ему глаза. Лишь другой такой же доспех, не клинок, мог причинить вред небесной броне.

― Что ж, ― драматично произнес Сайшиа, ― тогда да прольется же на тебя металл!

Кулак Спасителя отправил погибель человечества в короткий и со стороны кажущийся очень неприятным полет.

Толпа ревела. Терим взглянул на скамьи, различая местами веселые, а местами и полные религиозного экстаза лица. Большее же лицо на небе декламировало строки Ханата и делало вид, что облако не прошивает его голову через уши.

«Такая легенда, такое пророчество… Интересно, отец. Если бы это я оказался Спасителем? Что бы ты сказал на это? Что?»

Пальцы сжались на ножке кубка. Отец и дед. Это и за слабости одного и жестокого вероломства другого ― из-за их страха перед войной с Севером Терим был отправлен заложником в Сыновья.

«Вы думали использовать меня. Хотели купить мною мир. Но я превзошел ваши страхи, отец. Я теперь магистр церковного ордена. И одно из воплощений священной войны»

Терим понял, что руки трясутся, только когда увидел, как дрожит отражение на гладкой поверхности его напитков. Из вина на магистра смотрел человек лет двадцати шести, с правильным царственным профилем, с восемнадцатилетним загаром-бронзой, убившим хрестоматийную тиронойскую светлокожесть. Магистр казался в отражении почти черным, лишь волевые глаза цвета мха напоминали, что худощавое лицо принадлежало снегам, а не солнцу.

«Глаза, а еще это», ― подумал Терим и повернулся, чтобы в каштане волос промелькнул пепел, прядками ложившийся на висках. Будучи оруженосцем, он пытался срезать их. Кровь хеттов, кровь язычников-извращенцев. Они всегда отрастали напоминанием другим оруженосцам, что матери горцев, по слухам, берут в наложницы собственных дочерей, а отцы передают силу сыновьям, впрыскивая в них свое семя. Его предок, Тиралька Великий, видать, побился головой о ветки в Окаянной Глуши, раз уж для зачинания южной державы женил сына на принцессе каменных дикарей.

― Терим! Терим!

Голос отвлек магистра от мрачных мыслей. Голос, всегда умевший отвлекать магистра от мрачных мыслей.

На верхних ступеньках лестницы на задних лапах стояла и махала рукой химерическая помесь медведя со львом.

― Я тоже рад тебя видеть, Шапур, ― сказал Терим и улыбнулся. ― Будь добр, не зарься на мою выпивку. Я не хочу объяснять Озарии, почему кто-то отколошматил половину столь тщательно подготавливаемой арены.

Шапур лан-Папак, магистр ордена Младших Сыновей, поднял забрало своего легендарного львиного шлема, чтобы хохот его не напомнил рычание соответствующего животного:

― Да по какому праву ты говоришь такое?! Я трезвым справляюсь с двумя Ипподромами!

Если и можно было сказать что-то о Шапуре лан-Папаке, так это то, что улыбка, широкая и всегда искренняя, удивительно шла его грубому и простому лицу. Решетка пышных, пусть и коротких усов, никогда не могла сдержать ее. Кожаный обруч, туго стягивающий черноту волос, не позволял последним покуситься на губы, как они уже давно своей длиной наступали на стык шеи и челюстей. Шапур был смугл, немного желтоват, но его род, пусть и владевший малой сатрапией Шамерейна, восходил не к оседлым абрегам-шамам, а к их устрашающим воинственным родственникам ― луговым кочевникам-пардам. Большая часть последних присягнула царям царей Тироноя много позже крушения Пардии.

Терим находил забавным, что здесь, так далеко от южного царства, его отношения с магистром Младшего ордена идеально повторяли взаимосвязь родных им неоземитских народов.

Шапур спустился, по-дружески и аккуратно обнял Терима, как в те дни, что они оба истребляли на фронтире порождения Рока. Потом устроился рядом, тоже глядя на ратное поле. Из-за неположенного орденом шамерейнского бехтерца и того, что Младший магистр стоял на одну ступень выше, Терим, одетый в серый дублет, едва дотягивал до плеча товарища.

― Когда ты вернулся? ― спросил он. День по ощущениям стал чуточку лучше.

― Пару часов назад, ― Шапур загибал пальцы, видимо пытаясь выдать конкретику. Потом мотнул головой. ― Думал, что обгоню кероноев на пересечении Бакитранского тракта, но ты же знаешь их щуплых димахов[9]. Пролезут всюду, хоть задницу прикрывай.

Младший магистр фыркнул. Как и все потомки абрегов, он считал легкую кавалерию бабами, а на конную пехоту и вовсе смотрел как на вошь.

― Из-за них конюшни в городе переполнены, ― хмыкнул Терим. ― Мог бы и предупредить, что здесь будет половина императорской гвардии.

― Ща! Керонои были моей головной болью на Акайваше. А ведь это ты и церковь послали меня помочь им резать язычников. Так что нечего на меня дуться. Сам разгребай свое дерьмо. Я обижен!

Озорной блеск в глазах подсказывал, что никакой обиды отродясь не было. Шакорийские пираты-язычники в последние годы стали большой занозой для хеядской части империи, и ее северо-западные морские пути просто кишели жителями архипелага. Имперский сенат в Витене пытался убедить тлатоани и его старейшин разобраться с ретивым молодняком, на что те ответили, мол, ренегаты находятся вне контроля федерации городов-государств и что это ниже достоинства живого бога ― мыть ноги по утрам своими руками. Разумеется, после такого за мыло взялись керонойский флот и десяток имперских полков.

― Зря обижаешься, ― хохотнул Терим. ― Ты исполнял священную миссию, помогая нашим союзникам, и выигрывал для Юрдаля имперское расположение. А что как ни это является величайшей наградой для воина-праведника?

― Я могу назвать с десяток вещей, начиная с шести бутылок вина и заканчивая двумя бойкими красотками на вороной кобылице. ― Шапур внезапно повернулся к верхним ступеням и несколько «покислел». ― Разумеется, если они не носят алые платья. В Витене, знаешь ли, я немного невзлюбил этот цвет.

Сверху донеслось веселое контральто и ответный смех в приторно-сладкой манере лизоблюдов и евнухов при всех монарших дворах. Терим понял, что Шапур имеет в виду.

― Поверь, ― он сделал глоток, и немного подумав, протянул свой кубок магистру, ― здесь ты бы невзлюбил этот цвет еще больше.

Шапур приподнял пышную бровь.

― Тебя посадили на поводок к Алой Суке?

― Хуже, ― Терим сжал кулаки. ― Голтьер.

Когда Шапур выслушал его исповедь, пить магистру Младшего ордена уже не хотелось.

― Тер, это… плохо, ― магистр смотрел в вино, будто в нем надлежало искать не вкус, а великие ответы на загадки вселенной. ― Ссора с культом войны накануне… Если мы не разберемся с ним быстро, все наше предприятие проглотит Арад.

Терим мрачно кивнул. Он представил монархов, съезжающихся в Юрдаль с Севера и Равнины, и Голтьера, прерывающего выступление Озарии в Храме Храмов. На месте Сошествия Вестника. В самый ответственный момент. Вопреки жаре магистр поежился.

― Голтьер угрожал мне расколом церкви, ― наконец проговорил он.

― Кишка тонка, ― Шапур мотнул головой. ― Схизма нужна культам, как хаметтейцу мочалка с мылом… но он может саботировать гильгоритские проповеди и посвящения инициатов. Никто не захочет идти за нами, если не получит благословение кровавой луны.

Терим тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Солнце и синева помутили божественный лик, но испещренный кратерами контур владыки угадывался легко. Озем, отец мироздания, Бог Богов, Все-во-Всем. Жрецы-озиты утверждали, что луны не являются богами сами собой ― лишь их отражением в материальной реальности. Однако человек был слишком слаб, чтобы осознавать даже собственную греховность, и потому сознание упрощало имеющиеся картины.

Терим не был жрецом, и потому теологические аспекты воспринимал поверхностно.

«Боже, дай мне сил. Дай мне мудрости, как Вестник даровал такую пророкам. Я лишь хочу справедливости, и ничего более».

― У тебя есть мысли, как с этим справиться? Хоть что-то. На фронтире ты давал мне хороший совет.

Шапур закис пуще прежнего.

― То, что я хорош в выборе мест, где можно побольнее уколоть скадрангов, не означает, что я сразу стану хорошим политиканом. Проклятье, Тер. Это ни плато Двурогого и не тропа Пилигрима. Тебе в этом деле нужен Хадран, а не я, ― Младший магистр встал в позу оскорбленной невинности. Стоял долго. Очень долго. Недостаточно, чтобы выиграть в гляделки у потомка Тира Великого. ― Ах, что б тебя.

Шапур вернул кубок победно улыбающемуся Теримальке.

― Ладно, послушай. Ты обещал старому грифу расследование?

― Беспристрастное.

― Мог бы заодно посулить симаргла[10] или мир во всем мире, ― Младший магистр хмыкнул. ― Кого собираешься отправлять?

― Ну…

― Вижу, ― Шапур воздел очи горе. ― Тогда мой совет: подбери кого-нибудь уважаемого. Уважаемого в ордене и среди культов. Возможно, ветерана Восьмого Похода. Только выбирай не самого высокого звания, ведь если опростоволосится такой, мы станем посмешищем всюду от Кероноя до Вангхереда. Можешь даже подобрать несчастному свиту исстрийцев. Оплот же формально на территории Исстрии, верно? Слуги-миряне будут сговорчивее, если кто-то будет говорить с ними на одном языке.

Терим взвесил сказанное в голове.

― А ты точно не собираешься становиться политиком?

Шапур захохотал.

― Скорее я засуну себе копье в задницу. Вообще я намеревался забыть о делах и выйти на поле один к семерым, но тут мне на дороге попался ты.

Терим улыбнулся:

― «Один к семерым»? Такого нет в программе сегодняшнего турнира.

― А меня это когда-нибудь останавливало?

Они пожелали, чтобы на головы обоих не пролился металл.

***

Когда Терим забрался на амфитеатр кафисмы, даже воздух в этой части Ипподрома показался магистру иным. Солнечный свет нагревал желтеющий вечность мрамор, и зной, поднимавшийся с поверхности камня, губил ноздри, проникал в легкие, плавил лед, который, по слухам, составлял тиронойскую кровь. Терим думал, что давно привык к этому, но где-то в глубине души часть его находила такое положение дел инородным.

«Я даже завидую Шапуру», ― думал он, слушая, как слегка не в своей тарелке герольд объявляет о выходе магистра Младшего ордена. ― «Схватка, взмыленный конь, огонь аркебуз ― вот, где мужчина должен чувствовать жар»

Теперь он был владетелем главной воинской силы церкви. А это значило, что Териму в таких молитвах отказано.

«И как если бы того было мало, сегодня я служу виночерпием на поводке женщины…»

Он начал спуск к нижней части балкона, про себя отмечая, насколько точно амфитеатр демонстрирует нынешнее положение истинной веры. Четыре лестницы, две ограды, возвышенность над толпой. Церковь слишком отдалилась от мирских дел после неудачи Восьмого Похода. Его же гибель у стен Белима подстегнула многовековую грызню. Терим посмотрел налево. Он шел по крайней правой лестнице, а оставшиеся делили амфитеатр на три равнозначных участка.

― Храни вас Бог Богов, великий магистр.

― Вас тоже, легат Гизейрих.

― Мы уж думали вы отправляетесь на турнир, Терим.

― Это нечестно в отношении моих рыцарей, каноник Варда.

― Мерзавцы! Что вы будете делать с Последним Оплотом?

Кто решился крикнуть последнее, Терим выяснить не сумел.

Монолатры, генотеисты [11]и радикалы из уравнителей. Как заметил магистр, последние были крайне пестрой ― в том числе по цвету сутан, ― компанией, а свободных мест в их трети трибун с каждым годом становилось все меньше. Опасная тенденция. Если монолатры боролись за усиление власти Озарии, а генотеисты испокон веков поддерживали статус-кво, то в проповедях уравнителей проскакивало, что Малые Боги не просто аспекты Бога Богов, а суммарно сравнимые с Оземом сущности. Такие слова граничили с униатством Юга, а то и вовсе мерзким язычеством.

«Церковь слабеет. Монархи зарятся на монастырские земли, вода льется на мельницу еретической пропаганды. Среди малых культов все больше разговоров про автономию для себя. Если так пойдет дальше, угрозы Голтьера не будут казаться такими несбыточными»

Мысли магистра были мрачны. Он оглядывал плотные ряды уравнителей, замечая в их рядах даже редких белых озитов.

Кстати, о птичках. Терим обнаружил среди рассыпанного драже малых культов знакомого красного гильгорита, и что тот шушукается о чем-то с жрецом Ягведы в просторных черных одеждах. К ним прислушивался прелат Куронуса в желтых. Глаза Теримальки и Голтьера встретились. Кто-то запихнул магистру в рот уксус вперемешку с лимонным соком.

«Я мог бы зарубить его», ― думал Терим, выдерживая алый взгляд. ― «Один удар. Перерубить трахею. Быстро и безболезненно»

Вряд ли Озария и Потусторонний Хор оценят такое самоуправство, но магистр наверняка почувствует себя лучше.

Гостей устроили в самой нижней части балкона на самых почетных местах, у самого края платформы, там, где открывался самый лучший вид на схватки и выныривающую из-за противоположных трибун золоченную громадину Храма Храмов. Слуги установили для пяти человек два кресла. Впрочем, ничего удивительного. В присутствии одного из них трем другим полагалось стоять. Второе кресло было освобождено для магистра и наследника тиронойского трона.

Когда Терим оказался рядом, один из стоявших ― сухой поджарый старик с волосами настолько жидкими, что подставляй тазик, ― продемонстрировал чуткость многоопытного ветерана:

― Вы задержались.

Терим с трудом подавил желание вытянуться. На человеке были недавно появившийся в керонойских войсках зеленый мундир со сливового цвета изнанкой и сетка шрамов, искромсавшая пергамент лица. Голос его обокрал всех сержантов подлунного мира.

― Прошу прощения, уважаемый стратилат.

Недифон Пайритас, наследный дукс[12] Райменги (а со времен Восьмого Похода еще и маршал-стратилат[13] северо-западных округов Кероноя) нисколько не походил на знакомые Териму портреты в Зале Героев при Храме Храмов. На них человек, разбивший отступников-белимитов на Стеклянных полях Пангары, выглядел пугающей нерушимой скалой.

В реальности он выглядел даже страшнее.

― Я прошу прощения, ― повторил Терим. ― В наши дни политика замедляет даже самые благородные порывы сердец.

Магистр скосил глаза на оставшихся позади представителей клира, и керонойский маршал понимающе… Терим не смог определить звук. Есть люди, не предназначенные для смеха и хмыканий.

― Понимаю, ― ответил маршал с уже меньшей враждебностью. ― В нашем сенате время тоже течет настолько медленно, что некоторые успевают набить не только карман, но и брюхо. Ты согласен, Орцез?

Орцез Сагьятта, секретарь-референдий[14] при имперском дворе Кероноя, положил руку на масштабный живот и издал серию резких смешков, очень похожих на лай щеночка.

― Ох, Недифон-Недифон, в тот день, когда я соглашусь с тобой, боги удалятся от нашего мира и обрекут человечество на медленное вымирание. А это лишит работы наших юрдальских друзей. Я прошу прощения за нашего спутника, великий магистр, ― секретарь поклонился как мог. ― В нем говорит закостенелый мужлан.

Закостенелый мужлан, говоривший внутри маршала-стратилата, фыркнул. Орцез Сагьятта расплылся в улыбке. Партии войны и партии подсчета на нее средств недолюбливали друг друга при всех правительствах Итхеона.

«Ну, у Недифона хотя бы есть то, за что человека можно назвать мужланом…» ― подумал Терим.

Поразительно, но, если не брать в расчет Нарзиса Деву, сберегшего империю в канун катастрофы последних дней Рока, все исторические книги и подробные жизнеописания космократоров[15] Кероноя ― все как один рисовали придворных евнухов с поразительной, если даже не предотошнейшей одинаковостью. Будто не отдельные личности, а один единственный дух-хранитель альянса хеядцев и кероноев, каждый представитель этой особой страты должен был походить на пышную медовую булочку с приделанной к ней напудренной головой младенца. Орцез Сагьятта не был исключением из этой традиции. Единственная странность: на его огромном носу комично умещались крошечные очки.

― Вам не за что извиняться, уважаемый Орцез, ― Терим постарался, чтобы его лицо не выдало отвращения. ― Озем создает нас такими, какие мы есть. И какие бы чувства мы друг к другу не испытывали, нам всегда стоит помнить, что наши души ― часть плана богов.

― В таком случае на Недифона планы составлялись под тремя бочонками браги, ― Орцез прикрыл смех платком. ― Ох, не хмурься, Нед. В отношении некоторых стратегии куда более жестокие и хитроумные и включают такое количество членовредительства, что я порой задаюсь вопросом о реальной численности небожителей. Не сочтите за ересь, магистр. Жизнь лишила меня слишком многих удовольствий, чтобы лишить еще и острого языка.

― Понимаю…

― Что вы обсуждали с прелатом Голтьером?

Терим едва не подпрыгнул. Орцез улыбался. Магистр взглянул на секретаря по-новому. С опаской, что ли.

― Мы говорили о делах веры. Сами понимаете, я воин, а он жрец бога войны…

― Ах, да. Разумеется. ― Орцез повел взглядом по трибунам клира. ― В наше время так сложно отличить между собою слово и дело. Кто сильнее: тот, кто губит мечом десяток, или тот, кто поднимает этот десяток на бой? Кто имеет большую веру: тот, кто говорит от имени бога, или тот, кто готов умереть за него? Знаете строчку из Ханата, магистр? Говорят, «кулак ― это тоже идол». Но возможно, нужно смотреть не на пальцы, а на то, что они сжимают, или на то, что способно проскользнуть между ними? Что вы на это скажете?

Терим посмотрел на евнуха, хотя в глаза резко светило солнце.

― Ваша госпожа, наверно, умирает от жажды?

― Что ж, Ее Величество переживало и худшие покушения на свою жизнь.

Чувствуя себя не в своей тарелке, Терим обошел секретаря по чуть более широкой дуге, чем намеревался… и едва не обнаружил свою шею в латной перчатке, производить которую умели только великие мастера церкви.

― Душечка, спокойно, ― остановило непоправимое прелестное контральто. ― Язык нашего секретаря куда опаснее, чем желание магистра проявить куртуазность.

То, что назвали «душечкой», взглянуло на магистра сверху вниз и опустило взявшийся из ниоткуда небесный клинок. Нет, не на голову Терима. В ножны. Шлем ― как и доспех, ― окрашенный в полосы белого, фиолетового и пурпурного, не позволял сказать, расстроена ли «душечка» отданным ей приказом.

― Расторопность вашего телохранителя, ― Терим поправил горло, когда «душечка», помедлив, убрался с дороги, ― делает ему честь, миледи.

― Ох, помилуйте, ― отозвалось контральто, пока его обладательница принимала из рук магистра вино. ― Вы, мальчики, так часто разглагольствуете о своей чести, что нам, женщинам, в пору задаться вопросом, что именно вы собираетесь в нас засунуть. Но ведь правда в том, что вы до смерти боитесь, если вам кто-то без спросу сломает игрушки. Никогда не понимала, откуда у вас такая любовь что-либо ломать… ― тонкий изящный пальчик указал на ипподромное поле, ― …или смотреть, как что-то ломают другие.

Арена давно уже превратилась в общую свалку. Шапур скакал на огромном вороном жеребце и играючи сбивал накатывающие на него волны противников. Контос ― невозможно длинное двуручное копье, которого до смерти боялись древние враги его народа, хеядцы, кололо будто голодный колет свинину.

Внезапно Терим обнаружил, что «душечка», вставший слева от его спутницы, тоже пристально глядит на схватку. Очень пристально глядит. Потом разочаровано мотает головой. Телохранитель, обманчиво тонкий, огромного роста, напомнил магистру пантеру в прыжке. Терим прищурился. К несчастью, пытаться разглядеть глаза и цвет кожи оказалось невозможно из-за тени под шлемом. Немногие за пределами Сыновей могли похвастаться, что церковь подарила им доспех и клинок. Кем бы этот человек ни был, он или его предки прославили свое имя в веках.

Терим отвернулся и занял кресло.

― Ваши слова мудры, Величество. Но они мудры только в рамках нашего жестокого времени. Вы забываете, что мы, как и вы, трудимся на создание будущего для всех правоверных в подлунном мире.

― Ох, неужели?

Она улыбнулась, и эта улыбка была прекрасна. Озорные губы игриво приподнялись, оголив кристально-чистые зубки. Прелестные ямочки сделали ее невинной, как отошедшую от матери молодую овечку. Румянец придавал задора зелени глаз. Она была медно-рыжей. Рыжей и курчавой. Имперская диадема, инкрустированная агатом и сердоликом, подчеркивала алый бархат платья с золотой вышивкой. Пальчики, игравшие с изумрудным кулоном, притягивали взгляды туда, куда лишь евнух не положил бы глаз.

«Красивые пальчики», ― наблюдал Терим, ― «ловкие». Шесть лет назад они воткнули много кинжалов в претендентов на Порфировый трон.

Марикхена Лазар. Ее всеблагое августейшее величество, космократор империи Кероной.

― Истинно так, миледи, ― Терим склонил голову, как наставляли его каноники перед встречей. ― Как боги несут в себе две сущности: сущность зла и сущность добра ― так и мы, смертные, несем в своих действиях заложенную ими дихотомию. То, что разрушение для одного, не обязательно является таковым для другого. Вы видите стену копий, но не видите, что те, кто их держат, учатся полагаться друг на друга и взаимовыручке.

Космократор хихикнула и посмотрела на арену.

― Не думаю, что ваши люди учатся быстро, Терим.

Это был уже второй бой, и в Шапуре по-прежнему не догорел запал.

«Боже, во что я ввязался?» ― подумал Терим, когда еще один инициат со свистом вылетел из седла. А ведь он должен укрепить союз между Юрдалем и Кероноем.

― Магистр Шапур лан-Папак один из лучших рыцарей и саваранов, с которыми я служил, миледи, ― Терим ухватился за спасительную соломинку. ― Для наших инициатов нет ничего постыдного в том, чтобы проиграть ему. К тому же на Суде Гильгора капитул ордена смотрит не на победы, а на мастерство Старших Сыновей в командовании и реакции на изменяющиеся обстоятельства. Победа и поражение порой отделены друг от друга одной случайностью, и даже хорошему командиру не под силу просчитать все.

Кто-то фыркнул. Видимо маршал-стратилат Пайритас. Терим не придал этому значения.

А вот космократор, кажется, придала.

― Это поэтому дранги до сих пор шастают по северо-востоку?

С таким же успехом она могла пнуть его между ног.

Северо-восток империи был единственным участком земли к западу от течения Мингрии, где после Рока все еще оставалось влияние гессов.

― Фронтир… очень сложная тема, миледи.

― Да? Почему же? Фронтир ― суверенная часть империи Кероной, магистр. А поскольку мой зад греет Порфировый трон, я имею полное право определять, что в моей стране является сложностью, а что нет. ― Она посмотрела на него пристально. В глазах не было и намека на смех. ― Я могу ошибаться ― это было до моего рождения, ― но разве пророки не обещали еще высоким королям защиту от зла? Разве первые ордена не клялись, что порождения Рока будут вытурены с территории старой столицы? Когда же это было… Четыреста? Пятьсот?.. Ах, да! Четыреста семьдесят восемь годков назад!

И Марикхена поставила свой кубок на подлокотник с такой же силой, с какой Терим в разговоре с Голтьером.

Как и в тот раз, в воздухе воцарилось непростое молчание.

― Церковь находится в непростом положении, Величество, ― наконец, проговорил Терим, хотя было очевидно, что этот раунд он проиграл. ― Мы все еще не отошли от предательства белимитов, ересей…

― Белимиты… ― космократор прожевала это слово и выплюнула словно лимон. ― Магистр, не забывайте: фанатики Лжепророка сто шестьдесят лет удерживают имперские колонии на Акреоне. И это красит церковь в еще более непримечательные тона.

― Что ж, ваша правда, Величество, ― Терим решил уступить малое, чтобы выиграть многое. ― Мы действительно допустили ошибку, позволив Белиму бежать. Но ведь… Империя тоже не смогла вернуть территории в одиночку. Острова в Межземелье переходят из рук в руки, а укрепленные поселения ваших предшественников продвигаются к дельте Мингрии медленно. На три построенных, два вырезаются дрангами подчистую.

Это заставило ее задуматься. Губки стянулись в тонкую линию, на лоб взобрались полоски морщин.

Но внезапно все вернулось на круги своя.

― «В одиночку», «взаимовыручка», намеки на то, что у всего есть две стороны… ― Марикхена улыбнулась, в чертах лица промелькнуло немного лисьего. ― Терим, мне начинает казаться, что в ваших словах имеется тайный смысл.

― Церковь никогда не посмела бы скрывать что-либо от своего исторического союзника, космократор. Вы и мы ― альянс духовной и светской власти. А он всегда был залогом Спасения для душ подлунного мира. Подумайте: если бы не благосклонность империи, Шамерейн и Равнина до сих пор бы находились под игом идолопоклонников и джаснаизма. Мы же в ответ помогали вам на плато Двурогого, в каньоне Пилигрима, у священных руин Денолика…

Приятный, подобный пению птички смех выбил магистра из равновесия.

― Ваше Величество?

― Ох, простите, простите. Просто… мне прекрасно известно, кто и когда вел войска Сыновей в тех сражениях. ― Она взглянула на него… так, что у магистра покраснели уши. ― Это весьма нескромно с вашей стороны, Терим. Должна признать, еще ни один мужчина не добивался моего интереса, рассказывая, как он на фронтире убивал скадрангов. ― Ее взгляд, опасно озорной, прошелся по его шее, торсу, рукам… ― Хм… Сильный, разумный и к тому же воин, принесший обеты самому Озему… я вижу так много скандальных концовок этой истории, мой… исторический союзник.

Она наклонилась близко. Неуютно близко. «Не забывай, что она опасна», ― Терим вспомнил наставления самого Озарии. И все же…

Какая-то часть его ― дикая, животная, ― не могла отделаться от мысли, что они притягивают всеобщие взгляды. Орцез, Недифон, Шапур, «душечка», даже старый мерзавец Голтьер. Они все должны были потерять дар речи. Хотя существовали ли они вообще? Болотная зелень глаз утянула половину бессмертной души, а вторая оказалась заперта в изумрудном кулоне, тонувшем в ложбинке между грудей.

Ее пальцы коснулись его плеча. Очертили линию ноготочком. Мужское естество Терима налилось кровью…

…А потом она прыснула, разрушив магию:

― Скандальная концовка, мой дорогой Терим. Но что-то мне подсказывает, что приз не стоит затраченных на него усилий.

Она улыбнулась и пригубила вино, смакуя вкус и радуясь его замешательству. «Вот же мегера», ― подумал Терим. Магистр не был невинным ребенком и в юности, как и многие Сыновья, пользовался тем, что обеты запрещали лишь брак, а не хождение на Кошачью улицу. И все же… Слухи о восхождении Марикхены на трон были один скандальнее другого и вмещали, как минимум, шесть сенаторов, трех генералов и наследников семи из шестнадцати наиболее могущественных дуксов империи. Злые языки даже поговаривали, что не все из этих наследников были мужчинами. Если же женщина уже в четырнадцать лет ради власти была готова так осквернить свое вечное «я», ей ничего не стоит использовать свое тело для издевательств даже над богом.

Терим ухмыльнулся. Ему начинала нравиться эта игра.

― А что, если я скажу, что приз может оказаться больше, чем кажется на первый взгляд?

На сей раз ему удалось перехватить инициативу.

― Я слушаю.

― Я наследник тиронойского трона, миледи.

― У вас есть брат-близнец и отец.

― А еще обет, данный матери-церкви…

― Вы выбираете странную стратегию, Терим…

― Есть случаи, когда этот обет могут снять.

Она дернула головой и уставилась на него с распахнутыми глазами. Толпа гудела, но для этих двоих исчезли все звуки. Впервые он увидел ее без маски игривости, без фальши ― лишь кузница мыслей и горящих амбиций и честолюбие проступили на этом опасном лице. И это сделало ее еще более желанной, чем могло любое из соблазнений.

― Понимаю… ― космократор проговорила медленно. Потом уголки ее губ хищно приподнялись. Она стала походить на лису, которой цыпленок указал на курятник. ― Я ведь не последний монарх, которого приглашают в Юрдаль, не так ли?

― Мы не посмели бы оскорбить керонойских друзей…

― Лезерден? Вангхеред? Шамерейн?

― Узнают обо всем в свое время.

― Есть город, который мы веками оспариваем…

― Пелланор? ― Терим нахмурился. Юрдальская канцелярия надеялась избежать территориальных споров. Но… ― Я думаю, мы можем договориться, миледи.

Их глаза встретились, и воля обоих в этом взгляде слилась.

«Я стану величайшей правительницей в истории Севера!»

«Я наконец-то добьюсь справедливости!»

Алые губы оказались так близко…

― Магистр!

Они отскочили друг от друга, когда вопль перешел в сдавленное похрюкивание.

― Ваш телохранитель всегда такой? ― Терим изогнул бровь.

― Душечка время от времени немного нервничает...

Старший капитульер Леордин Хадран никогда не отличался высоким ростом. Это был похожий на мясника немолодой человек с бычьей шеей, лысой головой, вечной щетиной на немного посиневшем от рук лице и широко раскрытыми в данный момент глазами, сталкивающимися с холодным мраком забрала «душечки». Терим воздел очи горе. Умение летать тоже не входило в перечень талантов капитульера, но телохранитель с лихвой компенсировал его недостатки.

― Миледи, вы не будете так любезны…

― Конечно-конечно. Душечка!

«Душечка» покачал головой, разжал длинные жесткие пальцы, и капитульер внезапно утратил не только умение летать, но и всякое подобие силы и стойкости. Когда Терим подошел, он сидел на полу, потирая ушибленный зад, и проверял на ощупь работу трахеи.

― Если хочешь, попрошу «душечку» принести воды.

― Чтобы он меня утопил? Очень смешно, магистр, ― Леордин сплюнул и, кряхтя, поднялся на непрочных ногах. Это напомнило кабана, выбирающегося из-под гнилого валежника.

― Терим! Терим!

К удивлению магистра, другой голос, запыхавшийся, донесся с верхней части балкона-кафисмы. Старик в серой броне Старших Сыновей летел по лестнице навстречу, на десять шагов опережая более молодых воинов в доспехах белых.

«Почему у меня такое чувство, что добром это все не кончится?»

Будто решив подтвердить эту мысль, «душечка» уже начал разминать кулаки. Один старший капитульер внезапно обнаружил, что желает оказаться где-нибудь подальше в Исстрии.

― Послушай, ― начал Терим, и телохранитель изумленно взглянул на него, ― давай так: ты возьмешь на себя тех, что сзади, а я старика. Только не калечь их, будь добр. Марикхене вряд ли понравится дипломатический инцидент.

Великан оглянулся на космократора, потом кивнул, признавая, что Терим имеет право отдавать ему такие приказы. Видимо с его стороны это был настоящий подвиг самоконтроля.

Когда старик миновал невидимую границу, его преследователи внезапно обнаружили, что благоразумие ― это ключевая частица храбрости. «Душечка» налетел на них обезумевшим смерчем, где-то по пути подхватив большое число коленей, локтей, кулаков. Когда все закончилось, на одного «душечка» положил ноги, а на второго просто уселся, как ни в чем ни бывало.

― А ты оригинал, ― хмыкнул Терим под общее удивление оживших трибун. На это последовало простое пожатие плечами.

Поняв, что больше ничего не вытянет, Терим повернулся к восстанавливающему дыхание старику… и обомлел.

― Э-элкос?..

Мастер-наставник Элкос значительно изменился за те годы, что Терим видел его в последний раз. «Тренировки с мечом, падение с коня… маленький плакса, которого успокаивают историями о великих сражениях». Пришлось приложить усилия, чтобы совместить реальность с воспоминаниями. Ветеран Восьмого Похода, герой Стеклянных полей Пангары и человек, зарубивший командующего ингара дангьязи ― Элкос сильно осунулся и постарел, но в облике его все еще угадывался тот, кто некогда стал Териму вторым отцом.

Сила его тоже сохранилась, когда пальцы вцепились в рукав магистра.

― Терим! Магистр! Сир! Выслушайте меня! ― В глазах Элкоса прыгали гнев и ужас. ― Несправедливость! Чудовищная бесчестная несправедливость!

Элкос рвался, метался, его пальцы то сжимались, то разжимались на Теримовом запястье…

― Я уже говорил тебе, Элкос! ― крикнул из-за спины Терима старший капитульер. ― Капитул принял решение и менять его…

«Капитул? Решение?»

― К Араду твои «капитул» и «решения», Хадран! ― Териму пришлось держать Элкоса, чтобы тот не накинулся на толстяка. ― Ты обманул меня! Имей честь признать это, мерзавец, и не прячься за «решениями» «капитула». Проклятье, да ты сам контролируешь капитул!

Это уже выходило из-под контроля.

― Кхм, ― Терим прочистил горло достаточно громко, чтобы его услышал даже глухонемой. ― Могу я напомнить, что вы оба прибежали ко мне? И что я все еще не представляю, какого Арада тут происходит?

Они оба повернулись, и Терим внезапно обнаружил себя под расстрелом двух пар огненных глаз. Одни яростные и знакомые, другие… После смерти магистра Сурены влиятельный сорокапятилетний Хадран был первым претендентом на пост магистра Старшего ордена. Терим же до сих пор не понимал, какая сила его самого закинула на эту должность.

Элкос первым вернул самообладание.

― Они отказывают ему в посвящении, Терим! Несмотря на то, что он прошел Суд и победил меня, они все еще отказывают ему в посвящении!

― Мы не отказываем! ― снова набычился старший капитульер. ― Мы просто проявляем осторожность. Выступление твоего ученика не было выдающимся…

― Меня сбили с коня!

― Тихо! ― «Возможно Ее Величество право. Мы и впрямь обожаем все и всюду ломать…» ― Элкос, кому отказывают в посвящении? Леордин, по какой причине?

Это было непросто, но вскоре с множеством пертурбаций истина добралась до теримовых ушей. Судя по всему, молодой инициат по имени Юдвин победил на Суде мастера-наставника Элкоса ― легенду, вооруженную бесплотным клинком. Теперь же его судьба по какой-то причине находилась в подвешенном состоянии. Капитул постановил провести дополнительные проверки, слушания, ордалии… от дотошности старшего капитульера у Терима начинала раскалываться голова.

― Леордин, ― магистр потер переносицу, пытаясь переварить услышанное, ― разве мы не договаривались, что любой инициат, побеждающий против оружия церкви, обязательно проходит в воинство ордена? Что у нас нет времени на споры и разглагольствования?

Это было непростое решение… но Внутренний Круг принял его после непростых обсуждений. В ближайшие месяцы рыцари понадобятся как никогда.

― Это… правда, ― признал старший капитульер. ― Но как духовному лидеру подлунного мира, церкви необходимо следить и за… более приземленными аспектами своих действий.

Терим прищурился:

― Ты это о чем?

― Он о том, что Юдвин принадлежит к дому Галаров, Терим, ― Элкос тяжело вздохнул и скрестил руки на груди. ― К тем, кто претендует на исстрийский престол.

И тут все встало на свои места. Иметь родственника в такой могущественной структуре как церковь… это не раз переворачивало ход истории.

― В Старший орден принимают всех младших сыновей монархов и князей крови, ― сурово напомнил магистр. ― Нас не должно беспокоить, кому их семьи желают перегрызть глотки.

Терим, наверно, был единственным исключением из первого правила.

― Это относится к мирному времени, ― парировал капитульер. ― Попытка же незаконной узурпации власти делает Галаров предателями и изменниками…

― А кем это тогда делает дом Алвдаров, Хадран? ― Элкос резко ступил вперед. ― Я слышал, сир Сеоман Алвдар тоже участвовал в сегодняшних поединках. И говорят, сейчас он, парализованный, в лазарете.

«Тут он тебя поддел»

Все знали, что Алвдары вошли в коалицию с домом Хадранов. Леордин, краснея, все больше походил на спелую брюкву.

― Сеоман Алвдар ― честный и добропорядочный человек, ― процедил он, ― и капитул…

― …уже постановил вручить ему комтурию в Вангхереде?

― Откуда ты...

― То, что я уступил тебе свою должность, Хадран, не означает, что у меня нет друзей в Круге и капитуле, ― парировал мастер-наставник. ― Возможно, у меня их даже больше, чем у тебя!

― Элкос, достаточно, ― Терим поднял раскрытую ладонь, призывая подчиненных к молчанию. Он посмотрел, на старшего капитульера: ― У тебя есть, что добавить?

Хадран посмурнел.

― Только то, что подчиненный Галару Младший Сын действовал крайне неортодоксально. Это нас позорит. Он сбил мастера-наставника, прыгнув с коня!

― Не в первый раз такое пятно на моей чести, сир, ― Элкос хитро улыбнулся и посмотрел на Терима. ― Те, кто мыслят, как вы выразились, «неортодоксально», порой поднимаются весьма высоко.

Магистр против воли приподнял краешки губ.

«Что ж, дело теперь ясное и простое», ― подумал он. ― «Несправедливо обделенный юноша, сам того не зная, обретает таинственного благодетеля и продвигается по социальной лестнице, вопреки интригам, недругам и политике. Вот бы у всех вопросы решались так же легко»

Терим поднял голову, чтобы огласить решение… и почувствовал, как все его нутро сковал холод.

На магистра с высоких трибун, улыбаясь, смотрел высший прелат культа Гильгора Голтьер.

«Нет…»

Это было плохо, очень плохо.

«Поступи правильно», ― говорил его взгляд, ― «и я сделаю все, чтобы Хадран перешел в наш лагерь. Поступи иначе и живи с презрением старика, которого сам полагаешь отцом»

― Я…

― Терим? Магистр?

Пришлось пару раз моргнуть, чтобы реальность снова обрела привычные формы. Перед Теримом было обеспокоенное лицо бывшего наставника и удивленное ― старшего капитульера.

― Я… простите, господа, ― Терим стер пот со лба, стараясь не чувствовать, что тот холодный. ― Дело, судя по всему, и впрямь непростое, и мне надлежит все обдумать, прежде чем вынести свой вердикт.

― Что? Но…

― Я все сказал.

И он развернулся и пошел так быстро, что это не могло оказаться ничем иным, кроме как попыткой к бегству. Лишь через несколько шагов, Терим нашел в себе силы сжать кулаки.

«Он смеется надо мной! Прямо сейчас он сидит как стервятник-падальщик и клокочет в ожидании моего трупа!»

Это было несправедливо. Боги, как же это несправедливо! Его самого ради мира продали в орден, а теперь он делает с невинными то же самое. Магистр был рад тому, что никто не видит, как пот собирается у него под глазами. Кто-то бы принял это за слезы.

«Отец! Отец, это из-за тебя! Из-за тебя я здесь и иду против всего, что мне дорого. Схизма, политика, орден, исстрийцы, снова политика и ветеран-учитель ― все это из-за того, что я здесь, отец. Все из-за того, что мы оба оказались слабыми…»

Внезапно, Терим остановился. Его глаза распахнулись, а разум стал чистым как лед.

«…исстрийцы, снова политика, ветеран-учитель…подбери кого-нибудь уважаемого… Шапур, пусть боги сияют над тобой вечность!»

Теперь он радовался, что уже Голтьер не различает его улыбки.

Когда магистр вернулся на свое место, теплая рука коснулась его бедра.

― Вы разобрались со своими делами?

― О, да, миледи. О, да!

― Рада это слышать. Маркх.

― Величество?

― Люди, которым я доверяю, зовут меня Маркх.

И он засмеялся. Засмеялся так, как никогда не смеялся, никогда в жизни. Это был смех освобождения, смех, сминающий нервное напряжение и наделяющим таким жестоким и холодным счастьем, которого, он не думал, может даровать женщина.

«Ты слышал, отец? Ты слышал? Союз, Оплот… У меня получилось, получилось все!»

Он посмотрел на нее, и космократор улыбнулась в ответ. Улыбнулась так, как улыбаются люди, судьбы которых связала тайна.

Скоро. Скоро, думал он, другие правители приедут в Юрдаль. Скоро. Скоро Озария выступит перед ними с речью об очищении огнем и мечом. Скоро…

Скоро Терим вернется домой.

Казалось, зависший на небе бог, как и он, ждет Девятый Священный Поход.

Весь отрывок (Пролог и 5 глав) на author.today:

[1] Они убивали, они разрушали, они захватывали под ложным предлогом, и все это восхвалялось как создание империи, пока не осталось ничего кроме пустынь и они не назвали это миром (лат.)

[2] Гемигилея ― Влажный вечнозеленый субтропический лес.

[3] Саваран ― тяжелая кавалерия позднего Парфянского царства и Сассанидского Ирана. Стали прообразом римской, а потом и средневековой тяжелой конницы.

[4] Комтур ― звание рыцаря в некоторых военно-монашеских орденах, эквивалентное одновременно титулу барона и званию младшего офицера. Отсюда же комтурия ― военно-административная единица (феод) под управлением комтура.

[5] Баклер ― легкий кулачный щит.

[6] Капитульер ― глава капитула, собрания рыцарей военно-монашеского ордена.

[7] Ландмейстер ― высокопоставленный рыцарь ордена, управляющий крупной военно-территориальной единицей и уступающий в звании только великому магистру. Здесь ландмейстер ― главный руководитель сил ордена в стране.

[8] Выдуманный термин, производное от Саошиант ― мессия-спаситель в зороастризме.

[9] Димахи ― древнегреческая конная пехота, т.е. мобильная пехота, добирающаяся на поле боя на конях.

[10] Симаргл ― бог славянского пантеона, предположительно пришедший туда из скифо-аланской и иранской мифологии. В оригинале Симург ― царь птиц, в виде пса с птичьими крыльями. Здесь имеется в виду последний.

[11] Генотеизм ― промежуточная форма религии между политеизмом и монотеизмом. При генотеизме имеется множество малых богов и один верховный. Зачастую первые ― часть второго. Монолатрия ― подвид генотеизма, при котором поклонение разрешено только верховному божеству.

[12] Дукс ― глава дуката, военного округа в позднем Риме и ранней Византии. Здесь, аристократ-феодал.

[13] Стратилат ― военачальник в Древней Греции и Византийской империи.

[14] Референдий, выдуманный термин, производное от Референдарий ― доверенный секретарь византийских императоров.

[15] Космократор ― личный титул некоторых правителей Византии и Священной Римской империи. Буквально ― «повелитель вселенной».