Ул. Несбывшихся Надежд

#будеткровь

2015 год;

27 октября;

9:03;

Солнце безжизненно светило. Холодный ветер конца октября задувал. Он вносил ясность, что город стоит на пороге зимы. Время года, которое знаменует смерть природы уже здесь, пришло, ему осталось только снять верхнюю одежду и поздороваться со всеми.

В конце концов и он дошёл. Не верил, что сделает это, но он здесь. У Ивана Игнатьевича действительно были основания полагать, что он не доберётся до своей цели, но отнюдь не из-за жуткого ветра, который как будто не замечал его потёртый и местами дырявый балахон бледно-синего цвета и впивался прямо в тело. Причина была в другом.

Это рекламное объявление (к которому он шёл, прикладывая невероятные усилия) находилось на каменной обшарпанной стене рядом с остановкой очень давно (он уже не помнил этих улиц, без многочисленных братьев этого объявления) висело, не просто висело, оно практически развивалось на ветру. Иван, каждый раз проходя мимо него, в безвозвратно ушедшие дни, никак не мог взять в толк, почему объявления вокруг меркли, покрывались новыми слоями информации, но это ничуть не блекло. Оно даже мятым не выглядело, несмотря на пронизывающий ветер, который добирался и до этой бумажки. В ней, казалось, теплилась своя, особая разновидность жизни. Путь до стены с этим объявлением, сейчас, был одним из самых трудных путей в его жизни. На дороге к нему, сердце билось с невероятной скоростью, ноги практически сводила судорога (он останавливался два раза), казалось, что через его залысину проходят не пульсирующие вены, а натянуты фиолетовые верёвки. Что-то красное капало на асфальт, а телефон, который он нёс в руках, готов был выпрыгнуть в любую секунду из-за тряски. По правде говоря, телефон, что он держал в руках ему не принадлежал.

За все свои десять лет проведённых на улице, Иван ни разу не крал ничего серьёзного. Он отчасти гордился этим. «Человеческое достоинство, это то немногое, чем остаётся гордиться, когда у тебя ничего нет». Эти мысли хоть и не смогли бы согреть его надвигающейся зимой, но иногда определённо заставляли улыбаться. Конечно, без мелких краж (как ему казалось на тот момент), обойтись не могло. Торговцы на рынках не любили его, и это мягко сказано. Овощи, фрукты и хлеб были его главной добычей. Однажды он прихватил с прилавка целую вырезку свинины, которая плохо лежала. Он уходил дворами, надеясь, что никто не увидит и не позарится на добычу. Тогда Иван устроил себе прекрасный ужин (не на один раз), даже самопальный мангал в лесу, по такому случаю соорудил. Правда потом мучила совесть, но жареное мясо было таким вкусным, что плакать ему не пришлось. С того момента он перестал красть. До этого утра.

27 октября

03:47

Этот день для Вани (так его, кажется, уже лет сто не называли, но думаю нам можно) начался не этим утром, день начался ночью. Он проснулся на скамейке в одном из уютных дворов… от холода. С того момента не смыкал глаза.

На самом деле стоит отдать ему должное — он пытался снова уснуть, но холод, ветер, снег и голод мешали ему. Снег в меньшей степени. Он застревал в его одежде супер-эконом класса, как альфа частицы в листе бумаги. Главной бедой был ветер, неспешный ночной ветер. Он тянулся по земле мёртвым дыханием, доставая собой и до скамейки, где и располагался Иван. Когда его глаза открылись, они были уставлены в небо. Дыры для Небесного Света. Звёзды. В последнее время, он видел их всё чаще. Они становились его, практически постоянным, молчаливым спутником.

В детстве, звёзды были одними из немногих вещей, которые его, по-настоящему, завораживали. Однажды (примерно в том же детском возрасте), уходя, после чтения сказки, его мама, с удивлением обнаружила, что сыну не нужен ночник. «Свет мешает видеть звёзды». Это фразу он произнёс тогда с таким трепетом в голосе, в ночи, которая совсем немного разбавлялась светом звёзд, что стоя в дверном проёме, ведущем к ещё более тёмному коридору, его маму начали пробирать мурашки. Взгляд, с которым он смотрел на звёзды. Лёжа позже в кровати, она не могла уснуть. Думала. «Возможно ли смотреть так на что-то не живое? Но были ли звёзды не живыми? Если нет, то мой сын, определённо, разгадал их древний молчаливый язык и откликнулся на зов из пучины космоса.»

После той странной ночи, его мама была уверена, что он станет астрономом, возможно, выдающимся. Но позже, когда астрономия появилась в школе, она его нисколько не заинтересовала. Он просто смотрел на них. Это пугало маму. Иногда она ловила себя на мысли, что боится того, что они заберут его. Но потом осекала себя тем, что у таких мыслей одна дорога — в дурдом. Через какое-то время мысль терялась среди более насущных вопросов, не звёзды, которые где-то далеко могут забрать её сына, гораздо более насущное — приставы которые могли забрать их всех, если она промешкает с кредитом. Но потом. звёзды возвращались.

Проснувшись в ту холодную октябрьскую ночь (перед тем утром, когда он всё-таки решится доковылять до того самого объявления), Иван сидел на скамейке пробудимый холодом. Ветер тянулся по земле и огибал его ноги. Звёзды смотрели на него. Да, в эту безоблачную ночь они именно смотрели. Грудь наполняло то самое чувство, которое в детстве заставляло его выключать свет по ночам и пугало маму. Оно возвращалось. Это обновление заставило глаза Ивана раскрыться шире. Не просто странное чувство; его наполняло второе дыхание. И благодаря этому дыханию он мог не просто встать и, например, быстрее побежать: он мог совершить поступок, на который не решался прежде.

То, что происходило в следующие часы для Ивана было как в тумане, и этот туман уже начал проникать в его голову.

Он обвёл взглядом тихий холодный двор. Панельные многоэтажки. Возможно они сделаны из гранита, бетона или чего-то другого, но в звёздной темноте это абсолютно неважно. Они были высечены из скал и горной грядой окружали его со всех сторон.

(ты знаешь, это единственный вариант)

Он смотрел в густую темноту — проход в одной из скал. В голове что-то зарождалось.

(единственный выход)

Точнее сказать это было не зарождение идеи; кто-то (или классический в данный момент вопрос ЧТО-ТО), стягивал одеяло, которое так удобно скрывало в его сознании разлагающийся труп (идею, которая являлась мертворождённой). Сознание кричало, умоляло, чтобы одеяло осталось на месте. Но очень бледная рука (кажется от неё идёт тусклое белое свечение) неуклонно тянуло одеяло. Запах разложения ударил в нос сознанию. Компанию ему составляли грязь и сырость. Именно эти запахи ассоциировались с идеей позвонить ТУДА. Звонок в это место означает капитуляцию перед обстоятельствами. В голове он лежит перед помойкой, в грязи, которую начинает заносить снегом.

РАБОЧИЙ ДОМ

А что? Звучит неплохо. Там наверняка ждут каждую заблудшую душу. Каждого, кто сдался. Но вот кто?

БЕСПЛАТНОЕ ПРОЖИВАНИЕ

РАДУШНЫЙ ПРИЁМ

Этого не знает никто. Но зато все вокруг знали, что история тех, кто отправлялся туда, навсегда выпадает из жизней остальных. Кто-то делал это из любопытства, кто-то из-за очень острой нужды. Но все они подходили к этому объявлению и их обдавало холодом.

ДОМ, В КОТОРОМ ВАС ЖДУТ

В холоде был шёпот, который вливался в глубины подсознания. Он вызывал дикий ужас у несчастных, но было слишком поздно — пальцы набирали номер. Об этом страхе не знал никто, из тех, кто ещё не спустился на такую глубину отчаяния, чтобы позвонить самому, но не столько из-за того, что те, кто на это решились, чаще всего, до своего отъезда впадали как будто в какое-то предкоматозное состояние, которое исключало возможность контакта с другими людьми, а скорее из-за того, что передать его словами невозможно.

Но в любом случае — всё. Он сам решился на это. Если до этого момента с прошлой жизнью его что-то соединяло, то теперь мосты не просто сожжены — они взорваны.

Из арки в отвесной скале, которая только что была до краёв наполнена густой темнотой, сейчас вылетал циклон искр, казалось с другой стороны арку наполняют воздухом заводские меха перед огромным костровищем. Искорки пробивались в его сознание, через предрассветную дымку, которой оно было окутано, оранжевыми кружками (или они также являлись его частью?). В то же время, в этих искрах, с оранжевым, было нечто звёздное. Они мерцали. Оранжевые звёзды падали на холодную землю и затухали.

Он рывком поднялся и двинулся (бросился) к арке. Она была освещена дрожащим оранжевым изнутри. Свет маленьких звёздочек тянулся через неё, и там, где проход заканчивался, сворачивал направо. Он ступил в этот полумрак и пошёл следом за искрами. Этот путь казался ему вечностью. Пока ноги сами шли под каменными сводами, он смотрел на оранжевые переливы на стенах и потолке. Они танцевали. И смотрели в ответ.

Иван вырвался из двора, не только на другую сторону дома (крутой скалы), но и на другую сторону своей жизни. Улица, не очень большая, но и не очень маленькая, спала перед ним (или она всё-таки мертва?. Кто нибудь, проверьте пульс, наконец!). Людей не было, пара машин припаркованы под окнами дома, они притаились. Оранжевых раскатов не было и в помине, но дымка его сознания по-прежнему сгущалась. Он смотрел на безжизненную улицу, как будто через подзорную трубу. Она была устелена пеленой тусклого белого света. Искры. На этой стороне он ожидал увидеть тёмный силуэт, который мчится вверх по улице и высекает искры из мощёного тротуара своими чёрными ботинками (автомобиль, у которого вместо выхлопного газа — оранжевые звёзды). Его плащ бы просвечивался оранжевым светом, который напоминал бы свечение радиоактивной оранжевой краски. Но незнакомца, который бы на бегу развернул голову на сто восемьдесят градусов и уставился бы на Ивана оранжевыми глазами из мрака улицы не было. Вместо него было понимание одной истины, которое пугало Ваню ещё больше.

Телефон. Мне нужна звонилка.

В объявлении, которое сейчас множилось и роилось у него голове, однозначно было что-то сверхъестественное, однако оно не было порталом к тому самому дому. Нельзя было протянуть в него руку и сорвать затхлую траву, которая росла на его подъездной лужайке.

Он шёл по тротуару, плёлся. Он будет бродить по этим бесчисленным дворам и улочкам окраины, как неприкаянная душа (которой он на самом деле являлся в этот момент), пока без четырёх минут восемь на своём затуманенном горизонте не увидит человека.

Мужчина среднего роста шёл ему навстречу. Под его курточкой бежевого цвета скрывалось не самое спортивное тело. В левой руке он нёс портфель коричневый, из искусственной кожи, он переливался в лучах молодого, почти уже зимнего рассвета. Его правая рука была поднята к голове. Он отдаёт мне честь? Ваня на секунду представил себя генералом армии, в которой никогда не служил. Телефон. Головные боли, дымка и туман стали рассеиваться, возможно отчасти причиной стали лучи, которые добрались до его измученных глаз (почти четыре часа брожения в холодной пустоте!), но скорее дело в телефоне. Теперь Иван видел каждую мелочь в прохожем. Жирные угольные волосы, синяки под глазами. И он хромает. Он так пялился на владельца вожделенной вещицы, что если бы наш телефонист бы не был так увлечён разговором, то обязательно обошёл бы стороной прохожего бездомного вида, с безумными глазами.

Начался последний этап на пути Ивана. Его тело вышло из дрёмы. Дымка в голове и стекло в глазах пропали, кажется их вытряхнули. Сердце начало биться с невероятной скоростью, в кровь ударил адреналин. Он был жаждущим, который бродил по пустыне месяцами и вот наконец увидел колодец полный прохладной артезианской воды. При этом он не просто видел этот колодец — колодец сам шёл ему навстречу. Среди всех его НАДО, которые двигают людьми, реальная жажда существовала, но она вместе с голодом плелась далеко позади того НАДО, которое отвечало за телефон. Оно в этот момент буквально тянуло на себе всё существование Ивана, со всеми его остальными надо, как тройка лошадей тянет на себе колесницу, по древнему гладиаторскому Колизею.

— Из-з-з-звините — Он крикнул это прохожему, который в этот момент был уже в пяти метрах от него. Иван заикался, когда был невероятно взволнован и напуган, последний раз с ним это происходило в конце этого февраля, когда его друг и брат по несчастной судьбе… (воспоминания в данный момент заблокированы).

Прохожий остановился и исступлённо уставился на него. Ваня тоже остановился. Незнакомец вытянул руку с телефоном ладонью вверх и продолжал смотреть. Его глаза в этот момент были настолько пусты, что казалось в них может засосать весь их не очень большой город.

— Возьми, это тебе нужнее — Он всё протягивал руку с телефоном вперёд. Его коричневый портфель вывалился из разжатых пальцев лёвой руки. — Мы уже заждались тебя. Ты долго был непослушным парнишей. Какое счастье, что ты бросил свои дурацкие игры и понял, что мы единственные кто у тебя есть. — Прохожий говорил это голосом, который звучал как синтетический голос гугл-переводчика – в нём не было ничего человеческого. С каждой секундой слова вырывались из горла прохожего всё труднее, с бОльшим кряхтением. Это выглядело, как будто человека душили или пинали в живот, но он из последних сил пытался что-то выкрикнуть, а когда договорил, сделал последний выпад (практически прыжком), вытягивая телефон вперёд, как лезвие рапиры. Перед его падением, Иван еле успел выхватить телефон из его валящихся на землю рук. Он падал плашмя, лицом вниз, и в этот момент из его груди вырвался спёртый глухой звук, который по задумке должен был быть истошным криком, но что-то не срослось.

Иван Игнатьевич в шоке смотрел на лежащее перед ним тело. Из ступора его вывел звук сообщения, которое брякнуло в утренней тиши. Он поднял руку и посмотрел на него. Капли крови стекали по телефону и обеим рукам.

«Ты в порядке?… Надеюсь да, тогда жду тебя на месте, дорогой»

Ему хотелось заплакать и выбросить телефон на дорогу. Нет. Его путь ещё не закончен. Финишный этап — один из самых трудных путей в его жизни.

27 октября;

9:04;

Он опёрся правой рукой о стену, буквально в пятнадцати сантиметрах от объявления. След из начинающей засыхать крови размазался по ней в форме ладони. Правая рука дрожала и набирала номер.

(восемь девять четыре три — аааа — заново)

Он набрал номер с третьей попытки. Гудки (один два три).

Щёлк

— Ал-л-ло! Это рабочий дом?!

— Здравствуй.

— Ох, даа! Я сдаюсь, всё, заберите меня пожалуйста!

— Конечно, мы скоро приедем, Ваня.

Трубку повесили на том конце провода. Пальцы разжались, и телефон со звуком треска стекла упал на плитку. Иван молча развернулся и облокотился на стену. Он простоял так пять секунд глядя вперёд, а потом начал плакать, скатываясь по ней. Когда оказался на земле, руки прижали колени к груди. Вокруг разлетались плач и стоны. Кто-нибудь наверняка должен был подойти к нему и поинтересоваться в порядке ли он. Но никого не было. Только в семи кварталах отсюда лежало тело телефониста, он видел его. Иван бился в истерике, пока не потерял сознание.

27 октября;

не известно;

Иван проснулся в очень большом обшарпанном автобусе. Движущемся. Он сидел у треснутого окна в задней части салона. Коричневые старомодные тона, сидения, которые кажется когда-то были обтянуты кожей такого цвета. Кроме него этим рейсом безнадёги ехало ещё восемь человек. В этом большом салоне они все казалось такими маленькими. Кто-то всхлипывал, но по большей части люди спали (пребывали без сознания).

Город уплывал вдаль. Леса вокруг, только леса, сгущались. Он сделал это. Солнце садилось со стороны города. Оно разливалось невероятно красивым оранжевым, по низким пушистым облакам. Сейчас он думал о своём друге (или скорее брате), который остался в том февральском морозе. Он бы мной гордился (или скорее проклял). По щекам вновь текли слёзы. Мир снова затянула серая дымка. Он снова уснул.