Миросозерцание Сэлинджера

Какие вопросы не давали покоя писателю на протяжении всей жизни?

Джером Дэвид Сэлинджер был одним из величайших американских писателей двадцатого века. Его единственный роман The Catcher in the Rye сразу после выхода стал главной симфонией подросткового бунта и остается ею до сих пор. Его читают и перечитывают. Если говорить об изучении, то в основном главными предметами литературоведческих исследований становились Nine Stories и цикл повестей о семействе Глассов. При этом рассматривать эти или любые другие его произведения в отдельности от микрокосма значит лишить их определенного контекста, способного сыграть ключевую роль в восприятии автора. Вселенная JD - одна из самых любопытно сконструированных в мировой литературе. В ее художественной мозаике отражено каждое духовное движение Сэлинджера и его тяжелые поиски.

Конструкция его микрокосма напоминает очень запутанный лабиринт минотавра, постоянно намекающий на то, что за следующим поворотом тебя ждет выход, но неизменно приводящий в тупик. Нитью Ариадны тут может стать лишь интуиция, грамотно откалиброванная метчиком фундамента, на который, предположительно, опирался Сэлинджер. Туда входят ключевые религиозные тексты, индуистская философия, основы традиционной индийской поэтики, рассказы Шервуда Андерсона и многое другое. Своей целью я ставлю выявление его мироощущения, интуитивное воссоздание Сэлинджеровского миросозерцания. Этот текст - попытка нащупать границы лабиринта и отыскать из него выход.

Его наследие можно поделить на две части. Рассказы, написанные до 1948 года, до публикации первых частей Nine Stories, и, соответственно, все, что было сделано после.

Среди главных особенностей прозы Сэлинджера стоит выделить аскетичность и символизм. JD крайне экономен в расходе слов, очень схематичен в драматургии. Наружный слой его произведений обычно включает в себя набор каких-то совершенно условных повседневных вещей. Его дебют, The Young Folks, практически полностью посвящен обыкновенному диалогу между двумя подростками на вечеринке. Фасад рассказа скромен, в нем де-факто не происходит практически ничего, лишь глупые разговоры и кажущееся отсутствие каких-либо акцентов со стороны автора. Все действие разворачивается в междустрочье, о котором мы можем только догадываться. А для того, чтобы в пространстве текста ориентироваться было чуточку легче, Сэлинджер щедро оставляет множество символов, кажущихся ненужными, неуместными, однако на поверку оказывающихся деталями, способными настроить передатчик читателя на нужную волну, заставить его уловить необходимые вибрации, поймать настроение. Прочувствовав это и интерпретировав хотя бы часть символики Сэлинджера, читатель окажется способным приоткрыть занавес текста и увидеть за ним жизнь, очень тонкое, чарующее изображение человеческих страстей. Тогда окажется, что The Young Folks, в общем то, и не про разговор о Джоне Рескине совсем, а о чем-то другом.

JD всегда интересовали темы юности, искренности, взросления, подлинности жизни, ее смысла. Все остальное в его прозе лишь преломление одного из пунктов под необычным углом. Сэлинджер был поэтом, в символическом смысле этого слова. Он очень тонко чувствовал интонацию бытия и искренне пытался разобраться в жизни.

Конечно, сначала при рассмотрении его прозы в глаза бросается некоторая фиксация на детстве. Отроческий и взрослый миры для Сэлинджера перпендикулярны. Ему симпатична оголенная искренность, отрицание повседневности и привычных людских условностей. Он Холден Колфилд в смысле выломанности из социального контекста, неприятия сложившегося порядка, невозможности в него вжиться. Напускная шелуха, укрывающая правду в человеке, Сэлинджера раздражает. Он и сам, конечно, так и не вырос; поэт остается собой лишь потому, что бережно хранит ребенка внутри себя. Все то, что ему симпатично, он не видит во взрослых людях. Зато сполна находит в детях. Но есть одна загвоздка. Дети таковы лишь потому, что находятся на стадии становления. Их жизнь еще не перечеркнута взрослением, его болью и потерями.

Для JD взросление - катастрофа. И самое ужасное, что, хочешь не хочешь, но эта катастрофа всеобъемлюща и неизбежна. В The Long Debut of Lois Taggett главная героиня, Лоис, спокойно живет в тени своих любящих родителей, надежно укрытая их спинами. Она влюбляется и выходит замуж. Для девушки пришла пора взрослеть, но, столкнувшись с первым трудным испытанием, психической нестабильностью мужа, она отказывается от его преодоления и возвращается в отчий дом. Самостоятельная жизнь не задалась. Позже Лоис предпринимает вторую попытку и чтобы не слишком осложнять себе жизнь, она выходит за человека, которого не любит. Лоис не готова на компромисс, она пытается переделать мужа, сложившегося взрослого человека. Она беспечна и безответственна. Лоис сама все еще ребенок, даром что давно пора бы вырасти. Но неизбежная катастрофа взросления, как ее не оттягивай, рано или поздно случится. И, чем дольше человек оттягивает этот момент, тем выше будет уплаченная цена. Лоис Тэггетт выйдет из этого детского анабиоза лишь после гибели ее младенца.

Взросление неизбежно травматично. Один из важнейших для Сэлинджера писателей, Шервуд Андерсон, в своем цикле Winesburg, Ohio очень точно фиксирует состояние травмы. Жизнь персонажей Андерсона - это список травм, от которых, при всем желании, у них не получается избавиться и не получится никогда. Они вязнут в травме как в трясине, неизбежно раз за разом к ней возвращаются. Изжить ее более невозможно. Человек, якобы от нее избавившийся, лишь убрал ее на антресоль, подальше от глаз. Но можно быть уверенным, что напоминать о себе она будет регулярно. У JD взросление становится такой травмой, отравляющей и поглощающей человека навсегда. И счастливы те, кто еще его не познал.

Война, другая ключевая тема Сэлинджера, наложившая отпечаток на большую часть его произведений, является в сущности обостренным случаем взросления, такой абсолютной катастрофой, обнажающей жизненный абсурд вплоть до его сердцевины. Сэлинджер многое повидал на войне и это его сломало. Он участвовал в тяжелейшем сражении в Хюртгенском лесу, боролся с фашистами в невыносимых условиях зимы 1944-1945 годов на границе Бельгии и Люксембурга, принимал непосредственное участие в освобождении немецких концлагерей. Сэлинджер, как поэт, как человек, стремившийся к кристальной честности, видел, что война в какой-то степени лучше всего отражает абсурдность, совершенную невыносимость бытия. Катастрофа взросления - катастрофа столкновения с сущностью жизни, и война суть абсолют такой ситуации. JD это прекрасно понял и вернулся с фронта с полным непониманием как жить дальше.

Тут необходимо небольшое лирическое отступление. Лев Николаевич Толстой как-то прочел Шопенгауэра. Его озарило. Он внезапно осознал, что жизнь ужасна и нет другого выхода, кроме как завершить ее, наложив на себя руки. Граф был ошарашен. Тогда он сделал шаг влево и подумал, как же так, почему именно я решил повеситься, а другие люди - нет? В общем-то, это лишь потому, что у других людей нет достаточного свободного времени, чтобы размышлять на тему смысла жизни. Тогда, чтобы избежать суицида, надо избавить себя от свободного времени и лишних вопросов, решил Толстой. Прикрыть глаза, дабы не замечать невыносимости бытия.

Сэлинджера больше всего интересовала суть жизни и закрыть на нее глаза он не мог. На войне он с этой сутью столкнулся. Понять, как после всего этого дальше жить, было совершенно невозможно. Его ранняя проза находится в тени довлеющего осознания бессмысленности, абсурда всего, что с нами происходит и огромной, нечеловеческой боли. В чем искать смысл? Сэлинджеру хотелось бы, чтобы мир спасла любовь, что выше и сильнее всего (как в For Esmé—with Love and Squalor), но даже она скорее ранит, чем заживляет причиненные судьбой увечья.

В великом рассказе The Inverted Forest JD впервые наносит на карту не просто человека, но поэта, человека по определению более восприимчивого (в дальнейшем аналогичная фигура сыграет в его произведениях ключевую роль). По сюжету, главная героиня Корин еще в детстве испытывала симпатию к малышу Рэймонду. Мы сталкиваемся с описанием одного из ключевых моментов жизни Рэя. В день, когда он должен был присутствовать на дне рождении Корин, его мать выгнали вместе с ним из ресторана, где они жили (за неимением средств на нормальное жилье). Мать Рэя алкоголичка, главными средствами воспитания ребенка для нее становятся побои и бесконечная ругань. В тот темный неприветливый вечер, когда малыш Рэй Форд оказался на улице вместе со своей матерью, вынужденный в спешке покинуть город, который он считал своим домом, он повзрослел.

Позже он расскажет Корин о своей судьбе и тяготах, которые он пережил, но ключевая точка слома для него случилась именно в тот роковой вечер. Самое удивительное, что та точка определила не только жизнь Форда, но и Корин. В дальнейшем они поженились, однако супружество омрачилось бегством мужа. Для Корин смыслом жизни была любовь к Рэю, которую она, сама того не понимая, пронесла сквозь года. Мальчик же, сломанный своей собственной матерью, оказался не способен на любовь. Он уходит к девушке, помыкающей им также, как и его мать; они живут на грани нищеты, а Рэй признается Корин в том, что счастлив. Насколько это счастье истинно?

Та, что должна была беречь его и дарить любовь, сломала и затоптала малыша, лишив его возможности нормальной жизни и способности любить. Точно также как и Корин, беззаветно любившая Форда, оказалась разрушена безответностью сильнейшего чувства. Нет, любовь не лечит - она лишь способствует травме.

И вот Сэлинджер оказался на распутье. Любой, кто встанет на тяжелый путь духовных исканий, неизбежно окажется в этой точке. В точке осознания абсурдности бытия и неизбежности страданий. Жизнь страданиям тождественна, так неужели спасительна лишь смерть? Духовные поиски приводят писателя к изучению дзен-буддизма и индуистской философии. У него формируется религиозное сознание.

В своем opus magnum Enten-eller Сёрен Кьеркегор намечает три основные стадии человеческого существования: эстетическую, этическую, религиозную. Три этапа на дороге жизни, три ступени, на которые может подняться человек. Безусловно, он может остаться на эстетической или этической, но человек мыслящий, ищущий, по Кьеркегору неизбежно приходит к идее о Божественном и религии. Это же происходит и с Сэлинджером. Между Богом и смертью он выбирает первое.

Вера становится точкой бифуркации, разделяющей жизнь и творчество JD на две половины. Следующий этап - Nine Stories и повести о Глассах, задуманные в рамках единого религиозного концепта.

Благодаря индуистской философии Сэлинджер осознает, что страдания суть последствия исканий человеческого эго. Бесконечные желания, направленные на удовлетворение эго, приносят боль и терзают душу. Эго предполагает множественность и реальность окружающего мира. И эта множественность, для удовлетворения эго, должна бесконечно крутиться вокруг него и потакать каждой прихоти, что, естественно, нереально. Из этого вытекает невозможность счастья. JD, опираясь на адвайта-веданту (логичную и точную трактовку Упанишад, священного индуистского писания), приходит к практики отречения от себя и от мира, который в свою очередь нереален. Нет никакой реальности, есть лишь единое Божественное полотно.

Наиболее точное изложение этой идеи встречаем в рассказе Teddy:

“Мне было шесть лет, когда я вдруг понял, что все вокруг - это Бог, и тут у меня волосы стали дыбом, и все такое, - сказал Тедди. - Помню, это было воскресенье. Моя сестренка, тогда совсем еще маленькая, пила молоко, и вдруг я понял, что она - Бог, и молоко - Бог, и все, что она делала, это переливала одного Бога в другого, вы меня понимаете?”

По Сэлинджеру, отречение от эмоций, желаний, всего, что связано с человеческим эго и концентрация на созерцании Божественного - вот, что действительно способно привести человека к нирване. Безусловно, на протяжении жизни человека сбивают с пути страсти и жажда жизни, которые одолеть до конца невозможно. JD это понимает, однако ему любопытно проследить за человеком, идеально следующим индуистской концепции. Он хочет создать эталон жизни, ни на шаг не отстающей от заданного вектора. Так на свет появляется Симор Гласс.

Симор - главный представитель своей гениальной семьи. Он ее центр. Симор светлый ум, великий поэт и мыслитель, вокруг которого, так или иначе, крутятся жизни его родственников. В детстве он активно постигает мировые религии и законы искусства, набирается знаний, необходимых для того, чтобы встать на верный путь. Его недюжинный интеллект последствие того, что Симор помнит свои прошлые воплощения. Он выстраивает свою жизнь, следуя концепции отречения абсолютно. Для того, чтобы отказаться от себя, необходимо победить страсти. Чтобы их победить, необходимо в полной мере их прочувствовать. Чтобы разрушить стропила, необходимо их в начале возвести; перед тем, как отказаться от жизни, необходимо ее сначала прожить. И Симор проживает ее, в любви со своей семьей, в постижении мудрости, а позже и в любви с красавицей Мюриэль. В Raise High the Roof-Beam, Carpenters он откладывает свадьбу (хотя эта формулировка, конечно, совсем не верна: на самом деле он женится на Мюриэль так, как подобает индийцу из касты воинов) с формулировкой, что он слишком счастлив. Симор тщательно исследует и воспринимает все оттенки бытия, от самых приятных до тяжелейших (он, например, теряет на войне брата Уолта). Его историю завершает рассказ A Perfect Day for Bananafish, в котором он достигает истинного просветления и пика своей любви. Симор понимает, что теперь он готов окончательно отречься от самого себя. Тогда он кончает с собой, что, конечно, финальный акт его абсолютного счастья.

Однако Симор персонаж идеальный, он лишь олицетворение концепта отречения. Что же остается обычному человеку, обуреваемому страстями, любовью, своей человечностью?

В Zooey Глассы сталкиваются с тяжелейшей депрессией младшего ребенка. Фрэнни не видит смысла в бытии, пытается, как Симор, постичь жизнь религиозным путем, но это не просто не помогает ей встать на путь истинный, но и еще больше сбивает с него. Фрэнни бросает колледж, в котором училась, театр в котором играла, отходит от своей прежней жизни и бежит в отчий дом. Между ней и Зуи происходит долгий диалог, квинтэссенция которого заключается в следующих словах:

“А теперь мне говорят, что ты навсегда порвала с театром - да, слухи до меня доходят, слухи доходят. И я помню, какой концерт ты тут устроила, когда кончился сезон. Ох, и зол же я на тебя, Фрэнни! Извини, но я на тебя так зол! Ты сделала великое, потрясающее открытие, черт побери, что среди актерской братии полно торгашей и мясников. Я помню, у тебя был такой вид, словно тебя огорошило то, что не все билетерши гениальны. Что с тобой, брат? Где твой ум? Раз уж ты получила уродское воспитание, то хоть пользуйся им, пользуйся. Можешь долбить Иисусову молитву хоть до Судного дня, но если ты не понимаешь, что единственный смысл религиозной жизни в отречении, не знаю, как ты продвинешься хоть на дюйм. Отречение, брат, и только отречение. Отрешенность от желаний. "Устранение всех вожделений". А ведь именно умение желать, если хочешь знать, черт побери, всю правду,- это самое главное в настоящем актере. Зачем ты заставляешь меня говорить тебе то, что ты сама знаешь? В том или ином воплощении, где-то на протяжении этой цепочки, ты желала, черт возьми, быть актрисой, да еще и хорошей актрисой. И теперь тебе не увернуться. Ты не можешь взять да и бросить то, чего так горячо желала. Причина и следствие, брат, причина и следствие. И тебе остается только одно - единственный религиозный путь - это играть. Играй ради Господа Бога, если хочешь - будь актрисой Господа Бога, если хочешь. Что может быть прекрасней? Если тебе хочется, ты можешь хотя бы попробовать - попытка не пытка.- Он на минуту примолк.- И лучше бы тебе, не мешкая, взяться за дело. Этот чертов песок так и сыплется вниз, стоит только отвернуться. Я знаю, о чем говорю. Если ты успеешь хотя бы чихнуть в этом проклятом материальном мире, то считай, что тебе крупно повезло.- Он снова помолчал.- Меня это всю жизнь тревожило. А теперь как-то перестало тревожить. По крайней мере, я до сих пор люблю череп Йорика. Я хочу оставить после себя достопочтенный череп, брат. Я ж е л а ю, чтобы после моей смерти остался такой же достойный уважения череп, черт побери, как череп Йорика. И ты желаешь того же, Фрэнни Гласс. Да, и ты, и ты тоже... О господи, что толку в разговорах? Ты получила точно такое же треклятое уродское воспитание, как и я, и если ты до сих пор не знаешь, какой именно череп ты хочешь оставить, когда помрешь, и что надо делать, чтобы добиться этого, то есть если ты до сих пор не поняла хотя бы того, что актриса должна играть, тогда какой смысл в разговорах?”

Жизнь Симора - идеальное, невозможное олицетворение концепта отречения; цель обычного человека - отречение во имя предназначения. Судьба рассудила, что Фрэнни должна играть. И коли так, то теперь ее путь на встречу своему предназначению - единственная доступная дорога к счастью для Фрэнсис Гласс. Как и для любого другого человека.

Сам Сэлинджер начал с того, что отражал в рассказах свои духовные искания. Он посвятил себя поиску смысла и, отыскав его, сконструировал микрокосм таким образом, чтобы передать свое знание как можно большему числу людей. Закончив его формирование, он перестал публиковаться, но, как известно, не переставал писать. Скорее всего, литература продолжала оставаться для него терапией, но уже исключительно личной. Терапию для читателя он успешным образом завершил.

Джером Дэвид Сэлинджер подчинил собственную литературную вселенную всего одному вопросу и устремил всю свою силу на его решение. У него получилось. Безусловно, относиться к выбору Сэлинджера читатель может как угодно, вплоть до тотального отрицания. Но в сухом остатке, от духовных исканий JD осталась кристально чистая, чудеснейшая проза. Достопочтенный череп Йорика. И что может быть прекраснее, чем этот чертов череп?

Если вам понравился этот материал и вы хотите прочесть больше о самых интересных идеях из мира искусства, то подписывайтесь на мою публичную страницу doom, на которой регулярно выходят новые тексты.