Самое время для лучшей пасты всех времен

Ты каждый день заходишь в магазин и спрашиваешь: "Кумкват не завезли?" И добродушная продавщица в белом халате только разводит руками. Ты спрашиваешь: "А когда?", но она только смущённо улыбается: "Попробуйте зайти завтра. Может быть..." Ты снова окрылён надеждой, ты веришь, что завтра — уж точно, что уж завтра-то — обязательно... И так - каждый день.

И вот ты идёшь себе по улице, уже почти отчаялся и думаешь, что не нужен он, в общем-то, этот кумкват, что и без него проживёшь, как вдруг сталкиваешься с бегущей на тебя пухленькой продавщицей, которая лепечет что-то несвязное, но очень, судя по всему, радостное для тебя. "Что? Я ничего не понимаю, остановитесь и расскажите по порядку", - злишься ты на неё. "Кумкват", - выдыхает она. - "Завезли". Ты теряешь голову от счастья, мчишься в магазин быстрее твоего ангела в белом халате, залетаешь внутрь, саданувшись боком о дверной косяк: "Где он, где?!" "Вот!" - запыхавшаяся продавщица с гордостью протягивает тебе продолговатый апельсин.

— Это продолговатый апельсин.

— Нет же, нет, это кумкват, самый настоящий, попробуйте!

— Это, блядь, продолговатый апельсин, бесноватая ты сука, хули ты мне пытаешься впарить, тварь?!

— А Вы мне не ругайтесь! Сами же ждали кумкват, хотели кумкват, я столько лет начальство упрашивала, привезли вот, а Вы ещё и ругаться?! Никакой у Вас совести!

— Хули ты меня наёбываешь, какой это, в пизду, кумкват?! Мой кумкват красивый, яркий, мой кумкват — самый лучший, с кумкватом моя жизнь изменится на все сто, а ты мне суёшь какую-то подзалупную хуйню, сама жри это говно, сука, жри!

Ты отбираешь у продавщицы кумкват, зажимаешь его в кулаке, брызгает сок, попадает на твою свежевыглаженную рубашку, но тебе похую, ты хуяришь продавщицу этим ёбаным продолговатым апельсином; ты пиздишь её по ебалу, потом она падает — и ты добиваешь её ногами, ухуяриваешь эту суку насмерть, эту гниду, что дарила тебе надежду всю твою жизнь — и теперь ты остался без всего, без кумквата, без любви, без жизни...

Ты стоишь над трупом пухлой женщины и тяжело дышишь. Скоро приедут менты. Тебе уже нечего терять, ты будешь отбиваться. Сраным продолговатым апельсином. Потому что больше у тебя ничего не осталось. Ты будешь биться насмерть. Ты стоишь и ждёшь.

— Простите, молодой человек, а где Вы взяли этот кумкват?

— Это говно, а не кумкват! Это полная хуйня, а не кумкват! — ты в ярости оборачиваешься и видишь улыбающегося старичка. Он настолько спокоен, что даже твоей ярости не хватает, чтобы сорваться на него.

— Нет, молодой человек, я прошу меня простить, но это именно кумкват. Причём, весьма неплохой. Был. Пока Вы его не сломали.

— Я всю жизнь ждал кумквата, дед. Всю жизнь. А получил вот это. Разве этого я ждал?

— Если Вы ждали кумквата — то да. Это именно он. Может быть, Вы просто не любите кумкваты?

— Я не знаю. Может, и не люблю.

— Ну вот видите. А что Вы любите?

— Я не знаю. Я, наверное, ничего не люблю.

— Ну вот видите. Кумкват ни в чём не виноват. И Зина, кстати, — тоже. Зря Вы её так. Хорошая была баба, еблась как тысяча куртизанок.

— Еблась?

— Еблась. Видите ли, я знаю, что я люблю. Я люблю ебаться. И буду делать это до самой смерти. А Вы свой кумкват можете себе же в жопу засунуть. Всё равно больше он уже ни на что не пригоден. Как, впрочем, и Вы сам.

И ты стоишь, провожаешь дедушку взглядом, а в голове играет: "God loves his children, god loves his children..."

Так и подох под Тома Йорка. А мог бы нормальную музыку слушать.