Запись первая. Моё имя Джонатан Филипп Эванс, тридцать два года, Вудторп — юг Йорка, Великобритания. Никогда не вёл дневники до этого, но по совету докторов мне желательно завести журанал, в котором буду должен «делиться мыслями о проблеме и её симптомах». Первое и последнее, что хочу сказать здесь: я не умалишённый, со мной всё в порядке, я просто хочу нормально поспать.
Дневник Джонатана Эванса, 18 сентября 1925-го, запись вторая. Уильям Бейкер — коллега моего доктора — тоже настоял на подобном методе лечения. Теперь я обязан вести подобные записи и отсчитываться об их регулярности, а также всё время приписывать то, кому принадлежит этот дневник и какой сейчас день — они оба грешат на расстройство личности или поздние повреждения головного мозга. Допустим. Уже вечер — за окном даже кебов не слышно, так что продолжу завтра выполнять требования всезнающих лекарей — дали бы какую-то пилюлю да всё, но нет…
Дневник Джонатана Эванса, 19 сентября 1925-го, запись третья. Всё началось с кошмаров. Нет. Всё началось с моего увлечения опиумом. Тоже нет! Чёртова бумага!.. Война… Всё началось с Великой Войны. Вернувшись с ранением в голову — осколки снаряда прошили череп, я переосмыслил своё отношение к войнам. Вначале я считал это своим счастливым шансом — возможность быть свободным от правил, от тихой жизни, мнений и предрассудков, и это было действительно так! Я замечательно спал, у меня был зверский аппетит, моё либидо всё время находилось на высоком уровне — я жил ровно до той поры, пока мне чуть не довелось умереть. Там, в госпитале, наблюдая за десятками тяжёлых ранений, за проказами, за гнойными язвами, открывающимися в свежих ранах, я понял, сколько ошибок сделал и сколько боли принёс другим — на моём счету было больше двадцати вражеских солдат — двадцать трупов и неизвестное количество калек. Вернувшись на территорию Англии, я избавился от своих боевых наград и тут же начал пропадать в пабах, как и многие мои сослуживцы со здравым разумом. У меня не было родственников, так что я…
Дневник Джона Эванса, 19 сентября 1925-го, запись четвёртая. Снова приходил Уильям — сообщил, что он и Джорд будут заняты на севро-западе города из-за вспышки гриппа, так что проведывать меня будет некому. Ну и бес с ними — их технику лечения явно следовало назвать «экономией на лекарствах»! Итак, как я писал, моим частым удовольствием стала выпивка, а когда голова начала трещать от неё чаще, чем нужно, я перешёл на опиум в качестве успокоительного — мне раз за разом снились кошмары о том, что я, будучи каким-то юным солдатиком, умираю от своих же рук — того меня, что воевал в битве за Сомму, прозванный с боевыми товарищами «армией Китченера». Просыпался я в холодном поту от таких снов, но даже и предположить не мог, что они были лишь цветочками… Боже, как же хочется спать. И они ещё называют эту войну «Великой» — какая напыщенность.
Дневник Джона Эванса, 20 сентября, запись пятая. Я не могу так! Чёртовы сны! Святая Дева Мария, я проспал всего два часа, но они длились целую вечность! И они ещё говорят, что я сбредил — я знаю, что я вижу! Мой осколок в черепе, а не в глазу, мозгоправы продажные! Боже… Нужно выпить.
За окном — час тридцать после полуночи. Темно… Очень темно. Я хотел дописать всё это утром — перед походом в полицейский участок, но что-то мне подсказывает, что лучше сделать это сейчас. «Звёздная пыль» — поначалу я подумал, что это кокаин или какая-нибудь настойка лауданума, которой, как я слышал, баловалась зажиточная жена сквайра, но нет — это было какое-то странное, до боли необычное вещество в виде порошка, который было необходимо растворять в алкоголе. Предложенное мне Чарльзом Лонгом — мальчишкой из паба «Седьмое небо» — оно дарило настоящее забвение. Иногда у меня появлялось ощущение, что я отправляюсь куда-то далеко-далеко с грязного стула и облёванной барной стойки к самим звёздам. Неописуемое, почти нечеловеческое блаженство, в котором я пребывал месяцами — вечер за вечером, утро за утром. Эффект от этого лекарственного препарата действовал куда дольше, чем от опиума, а стоимость была почти такая-же, так что — дешевле бутылки джина, так что… Уже утро? Как так? Я же? Не спал ведь, верно? Нужно к следователю.
Дневник Джона Эванса, 21 сентября, запись пя… шестая. Кошмар начался спустя два с половиной месяца — вместе со смертью Чарльза, о которой только что я давал показания. Рядовой вечер рядового осеннего денька, рядовые люди, рядовые напитки — всё самое обычное, не вызывающее никаких подозрений. Мальчишка, как и всегда, носился с кружками, увиливая от толстых пьяных туш мужиков, которые отказались воевать по «морально-этическим» причинам, а потом, после того, как перед трибуналом катали сопли по полу, называли себя патриотами, выставляя свою антинемецкую пропаганду, как подвиг. «Однажды немец — всегда немец! Помни! Каждый трудоустроенный немец — это безработный британец. Любой купленный немецкий товар — это непроданный британский товар», — тошнить хотелось. Я был в плохом настроении тогда — у Лонга не было при себе лекарства, так что он просил подождать, а мои кулаки всё больше и больше чесались на то, чтобы набить тому усатому выскочке его «патриотическую» рожу. Однако всё это было неважно, ведь через секунду я уви…
Не может быть! Снова он! Я не сплю! Я, Джонатан Филипп Эванс, 32 года, бывший военный, пишу этот текст — я не!.. Чёрт! Чёртова стена!
Дневник Джона Эванса, запись седьмая. Я увидел его в тот день — странную фигуру, стоящую подле Чарльза. Очень костлявый, худой, как сама смерть, лысый старик, кожа которого настолько сильно обтягивала череп, что я мог различить контуры его зубов на щеках. О, он был очень высок — я не понимал, как человек с таким ростом смог зайти в паб, но не это меня пугало. Казалось бы, чего я — бывший солдат — могу найти пугающего в старике? Однако в тех глазах, в том тёмно-зелёном круге его зрачка и чёрном, клянусь, белке было что-то настолько животрепещущее, настолько нечеловечески сильное… Я был полностью подвластен виски в тот вечер — да, но за всю свою жизнь я не видел яснее и отчётливее, чем в те секунды: он направил на мальчика свою руку с длинными, обломанными где-попало ногтями и открыл рот. Поначалу я не слышал абсолютно ничего — он просто стоял, словно статуя, словно фигура картины Эдвард Мунка, но во многие разы мрачнее, а потом начал раздаваться этот писк.
Словно звон в ушах после выстрела из пушки или разрыва мины, он заполнил собой все остальные шумы. Вначале я подумал, что это всё из-за повышенного давления, но мои уши чётко различали источник и направления звука — прямо от той фигуры. Он усиливался. В какой-то момент мне очень захотелось зажать уши, но, попытавшись, я осознал, что не могу двинуть и мышцей своего тела, пока он или оно смотрело прямо на меня. Бог — свидетель, я ощущал, как рвутся мои барабанные перепонки, как кровь льётся из ушных отверстий прямо мне в горло, как сводит дыхание и подкрадывается алкогольная тошнота, но я не мог пошевелится. На моих глазах бедняга Чарльз Лонг побледнел и постарел ровно за один миг, а потом тут же превратился в обычного себя. Я даже не смог заметить, когда моё оцепенение прошло — я не испытывал такого страха за всю войну!.. Очнувшись, я увидел тело на полу. Коронер констатировал сердечный приступ. Но, что главное — никто! Никто не видел этого человека! Сотни и сотни раз я описывал его снова и наново — нельзя было пропустить такого! Но нет!.. Они ещё называют себя полицией! Служителями государства! И вот теперь, когда я видел его ещё раз, когда он обвалил чёртову стену на ту бедную девушку, все просто столпились! Никакой паники, никакой…
Последние дни Джона Эванса, часть 1
Запись первая.
Моё имя Джонатан Филипп Эванс, тридцать два года, Вудторп — юг Йорка, Великобритания. Никогда не вёл дневники до этого, но по совету докторов мне желательно завести журанал, в котором буду должен «делиться мыслями о проблеме и её симптомах». Первое и последнее, что хочу сказать здесь: я не умалишённый, со мной всё в порядке, я просто хочу нормально поспать.
Дневник Джонатана Эванса, 18 сентября 1925-го, запись вторая.
Уильям Бейкер — коллега моего доктора — тоже настоял на подобном методе лечения. Теперь я обязан вести подобные записи и отсчитываться об их регулярности, а также всё время приписывать то, кому принадлежит этот дневник и какой сейчас день — они оба грешат на расстройство личности или поздние повреждения головного мозга. Допустим. Уже вечер — за окном даже кебов не слышно, так что продолжу завтра выполнять требования всезнающих лекарей — дали бы какую-то пилюлю да всё, но нет…
Дневник Джонатана Эванса, 19 сентября 1925-го, запись третья.
Всё началось с кошмаров. Нет. Всё началось с моего увлечения опиумом. Тоже нет! Чёртова бумага!.. Война… Всё началось с Великой Войны. Вернувшись с ранением в голову — осколки снаряда прошили череп, я переосмыслил своё отношение к войнам. Вначале я считал это своим счастливым шансом — возможность быть свободным от правил, от тихой жизни, мнений и предрассудков, и это было действительно так! Я замечательно спал, у меня был зверский аппетит, моё либидо всё время находилось на высоком уровне — я жил ровно до той поры, пока мне чуть не довелось умереть. Там, в госпитале, наблюдая за десятками тяжёлых ранений, за проказами, за гнойными язвами, открывающимися в свежих ранах, я понял, сколько ошибок сделал и сколько боли принёс другим — на моём счету было больше двадцати вражеских солдат — двадцать трупов и неизвестное количество калек. Вернувшись на территорию Англии, я избавился от своих боевых наград и тут же начал пропадать в пабах, как и многие мои сослуживцы со здравым разумом. У меня не было родственников, так что я…
Дневник Джона Эванса, 19 сентября 1925-го, запись четвёртая.
Снова приходил Уильям — сообщил, что он и Джорд будут заняты на севро-западе города из-за вспышки гриппа, так что проведывать меня будет некому. Ну и бес с ними — их технику лечения явно следовало назвать «экономией на лекарствах»! Итак, как я писал, моим частым удовольствием стала выпивка, а когда голова начала трещать от неё чаще, чем нужно, я перешёл на опиум в качестве успокоительного — мне раз за разом снились кошмары о том, что я, будучи каким-то юным солдатиком, умираю от своих же рук — того меня, что воевал в битве за Сомму, прозванный с боевыми товарищами «армией Китченера». Просыпался я в холодном поту от таких снов, но даже и предположить не мог, что они были лишь цветочками… Боже, как же хочется спать. И они ещё называют эту войну «Великой» — какая напыщенность.
Дневник Джона Эванса, 20 сентября, запись пятая.
Я не могу так! Чёртовы сны! Святая Дева Мария, я проспал всего два часа, но они длились целую вечность! И они ещё говорят, что я сбредил — я знаю, что я вижу! Мой осколок в черепе, а не в глазу, мозгоправы продажные! Боже… Нужно выпить.
За окном — час тридцать после полуночи. Темно… Очень темно. Я хотел дописать всё это утром — перед походом в полицейский участок, но что-то мне подсказывает, что лучше сделать это сейчас. «Звёздная пыль» — поначалу я подумал, что это кокаин или какая-нибудь настойка лауданума, которой, как я слышал, баловалась зажиточная жена сквайра, но нет — это было какое-то странное, до боли необычное вещество в виде порошка, который было необходимо растворять в алкоголе. Предложенное мне Чарльзом Лонгом — мальчишкой из паба «Седьмое небо» — оно дарило настоящее забвение. Иногда у меня появлялось ощущение, что я отправляюсь куда-то далеко-далеко с грязного стула и облёванной барной стойки к самим звёздам. Неописуемое, почти нечеловеческое блаженство, в котором я пребывал месяцами — вечер за вечером, утро за утром. Эффект от этого лекарственного препарата действовал куда дольше, чем от опиума, а стоимость была почти такая-же, так что — дешевле бутылки джина, так что… Уже утро? Как так? Я же? Не спал ведь, верно? Нужно к следователю.
Последние дни Джона Эванса, часть 2
Дневник Джона Эванса, 21 сентября, запись пя… шестая.
Кошмар начался спустя два с половиной месяца — вместе со смертью Чарльза, о которой только что я давал показания. Рядовой вечер рядового осеннего денька, рядовые люди, рядовые напитки — всё самое обычное, не вызывающее никаких подозрений. Мальчишка, как и всегда, носился с кружками, увиливая от толстых пьяных туш мужиков, которые отказались воевать по «морально-этическим» причинам, а потом, после того, как перед трибуналом катали сопли по полу, называли себя патриотами, выставляя свою антинемецкую пропаганду, как подвиг. «Однажды немец — всегда немец! Помни! Каждый трудоустроенный немец — это безработный британец. Любой купленный немецкий товар — это непроданный британский товар», — тошнить хотелось. Я был в плохом настроении тогда — у Лонга не было при себе лекарства, так что он просил подождать, а мои кулаки всё больше и больше чесались на то, чтобы набить тому усатому выскочке его «патриотическую» рожу. Однако всё это было неважно, ведь через секунду я уви…
Не может быть! Снова он! Я не сплю! Я, Джонатан Филипп Эванс, 32 года, бывший военный, пишу этот текст — я не!.. Чёрт! Чёртова стена!
Дневник Джона Эванса, запись седьмая.
Я увидел его в тот день — странную фигуру, стоящую подле Чарльза. Очень костлявый, худой, как сама смерть, лысый старик, кожа которого настолько сильно обтягивала череп, что я мог различить контуры его зубов на щеках. О, он был очень высок — я не понимал, как человек с таким ростом смог зайти в паб, но не это меня пугало. Казалось бы, чего я — бывший солдат — могу найти пугающего в старике? Однако в тех глазах, в том тёмно-зелёном круге его зрачка и чёрном, клянусь, белке было что-то настолько животрепещущее, настолько нечеловечески сильное… Я был полностью подвластен виски в тот вечер — да, но за всю свою жизнь я не видел яснее и отчётливее, чем в те секунды: он направил на мальчика свою руку с длинными, обломанными где-попало ногтями и открыл рот. Поначалу я не слышал абсолютно ничего — он просто стоял, словно статуя, словно фигура картины Эдвард Мунка, но во многие разы мрачнее, а потом начал раздаваться этот писк.
Словно звон в ушах после выстрела из пушки или разрыва мины, он заполнил собой все остальные шумы. Вначале я подумал, что это всё из-за повышенного давления, но мои уши чётко различали источник и направления звука — прямо от той фигуры. Он усиливался. В какой-то момент мне очень захотелось зажать уши, но, попытавшись, я осознал, что не могу двинуть и мышцей своего тела, пока он или оно смотрело прямо на меня. Бог — свидетель, я ощущал, как рвутся мои барабанные перепонки, как кровь льётся из ушных отверстий прямо мне в горло, как сводит дыхание и подкрадывается алкогольная тошнота, но я не мог пошевелится. На моих глазах бедняга Чарльз Лонг побледнел и постарел ровно за один миг, а потом тут же превратился в обычного себя. Я даже не смог заметить, когда моё оцепенение прошло — я не испытывал такого страха за всю войну!.. Очнувшись, я увидел тело на полу. Коронер констатировал сердечный приступ. Но, что главное — никто! Никто не видел этого человека! Сотни и сотни раз я описывал его снова и наново — нельзя было пропустить такого! Но нет!.. Они ещё называют себя полицией! Служителями государства! И вот теперь, когда я видел его ещё раз, когда он обвалил чёртову стену на ту бедную девушку, все просто столпились! Никакой паники, никакой…