Ты идёшь к реке или от реки?

Что-то щелкнуло. Не часы на стене – те врут безбожно, отмеряя пустоту. Щелкнуло где-то под ребрами, там, где раньше билось ровно, по-дурацки уверенно. Может, треснул старый компас, указывавший на мифический «потом». Может, сквозняком из будущего пахнуло прямо в лицо – запахом больничных простыней и непрочитанных книг. Не знаю. Но таймер пошел. Обратно.

Не сколько вёсен отзвенело капелью по подоконнику. А сколько их осталось? Тех самых, настоящих, когда еще можешь отличить запах озона после грозы от пыли на разбитой дороге. Сам завел механизм. Не спросив разрешения у вечности, у Бога, у мамы. Просто понял: вот она, точка невозврата, не в паспорте – в зрачках. Кто-то жмет на «сброс» под визг тормозов, кто-то – под шепот врача, кто-то – просто однажды утром, глядя на свое отражение в мутном стекле автобуса. И начинается второй тайм. Арена та же, правила – неизвестны, но финиш – вот он, маячит неясным пятном впереди.

И мир вокруг вдруг стал до одури резким, контрастным. Как на плохой фотографии, где все детали кричат о своей фальши. Люди бегут, толкаются локтями в метро, строят планы на ипотечные тридцать лет вперед, спорят о политике с пеной у рта, будто их слова могут что-то изменить в этом театре теней. А ты стоишь посреди этого карнавала и видишь тросы, на которых дергаются марионетки. Видишь облупившуюся краску на декорациях «светлого будущего». И смех разбирает, горький, как полынь. Смех сквозь стиснутые зубы.

И хочется выть. Бить кулаками в эту серую вату неба. Хочется что-то сломать, изменить, переписать сценарий. Бросаешься на амбразуру очередной «важной» битвы – за правду, за справедливость, за место под этим стылым солнцем. А потом отступаешь, зализывая раны, и понимаешь: ты просто винтик в огромной, ржавой машине, которая едет неизвестно куда, перемалывая по пути и правых, и виноватых. Тщетность. Вот имя этой игры.

Но знаешь, что самое смешное? Даже зная это, даже чувствуя холод дула у виска собственного таймера, ты все равно лезешь. Все равно пытаешься оставить царапину на этой гладкой стене безразличия. Может, это и есть наша русская ментальность? Знать, что все, скорее всего, пойдет прахом, но все равно сажать цветы на пепелище. Писать то, что никто не прочтет. Любить так, будто вечность – не просто красивое слово. Смеяться сквозь слезы, пить за упокой надежды и тут же – за ее воскрешение.

Потому что страшно не то, что таймер дойдет до нуля. Страшно профукать, проспать, променять это оставшееся время на страх, на уныние, на безопасную серость. Страшно дойти до финиша с пустыми руками и пустыми глазами, не оставив после себя ничего, кроме единственной квартиры в подарок цыганам.

Так что пусть тикает. Пусть щелкает механизм под ребрами. Это не похоронный марш. Это метроном. Метроном, отбивающий ритм последней, самой честной песни. Песни, которую нужно успеть допеть. Хрипло, может быть, фальшиво, но до конца. Оставить свой след – пусть кривой, пусть нелепый – на этом асфальте абсурда. Чтобы потом, когда все закончится, там, за гранью, не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые «осталось». Чтобы было что вспомнить. И о чем усмехнуться напоследок. Под этим небом. С этим таймером.