12.06.14

Наверное, это здорово: быть тобой и позволять себе подобные вещи. Заставлять окружающих видеть в тебе своего правителя, смотреть на мир свысока; безнаказанно осуждать, унижать, заставлять сотни обжигать и раздражать кожу собственными слезами; бить, принуждать, буквально падать лицом в лужи, полных густой грязи и крохотных камушков; пугать, доводить до смертельной боязни одними лишь очертаниями. Жесток, дик, циничен, до боли нагл, груб, неимоверно пошл и недопустим. Такие люди не могут быть нежны, галантны. Не умеют перебарывать свою скотскую натуру, не имеют настоящих чувств.

Они не знают любви — в них живет лишь бесстыжее плотское влечение.

Мерзкий сукин сын, сколько жизней ты поломал и скольким еще предстоит пасть перед твоими лживыми манипуляциями? Все, кто по своей наивной глупости доверился тебе, разбивались. Уверен, ты слышал, как дробились их души, как они кричали. Нельзя доверять протянутой в помощи руке, твоей руке. Делая это, люди как бы добровольно подписываются на самоуничтожение. Тепла и протянута в искреннем жесте. Так кажется лишь до тех пор, пока не ухватишься за нее, пытаясь встать на ноги. Каково ожидание, правда? Липкое и тягучее, оно отправляет тысячи электрических разрядов к кончикам пальцев. Я знаю, ты любишь такие моменты — с усладой и великим упоением наблюдать за тем, как резко и неожиданно для них разжимается только что протянутая ладонь. Люди оказываются сброшенными с еще большей высоты, ударяясь в тысячи раз больнее, оставляя за собой лишь скрючившееся в неестественной позе тело и омывающую их лужу бордовой жидкости. Впредь ты не сможешь помыкать ими, не сможешь управлять чужими судьбами.

Ни один не падет в разрушительной любви, никто не будет пуглив при встрече с тобой.

17.09.14

Неверное, это убого: быть тобой и лежать на холодной земле. Признаю, ты был смел, но сейчас, когда твое тело ударяется о мокрый грунт, это никого не волнует.

Кругом — ни души...

Как жуток соблазн растянуть момент. Я бы смотрел на откалывающиеся части твоего черепа в мучительно замедленной съемке и проталкивал двенадцатый калибр неприемлемо медленно прямо через кожаную куртку, внедряя в грудную клетку собственными руками, а не при помощи отцовского «орла». Как ты чувствуешь себя сейчас? Кажешься холодным. Неужто замерз?

Такой спокойный, такой тихий. Почему не мог быть таким раньше?

Может, остался бы жив. Может, не стал бы козлом. Не сотворил такую же гадкую тварь из меня. Расскажи, каково это? Каково лишиться сердца, которого нет?

Боишься?

Рухнуть с вершины болезненно, правда?

Нет больше той власти?

Я… поделюсь ею.

Прекрати так смотреть на меня. Закрой свои чертовы глаза, подонок!

Даже твой остывающий труп заставляет желать контакта. Я получу его. Запредельно близко, ни секунды порознь. Помнишь? Вспоминаешь, как бил и?! Ногами, заставляя сгибаться от жестоких ударов каждый гребаный раз? А по лицу? Вспоминай, отброс сучий, как ты нещадно отбивал им головы и ломал челюсть! Каковы твои ощущения? Больно? Не переживай. Ш-ш, все хорошо. Совсем скоро все будет в порядке. Все будет так, как должно было еще очень и очень давно.

Тело на удивление легко поддается рукам и стремительно катится вниз, шелестя опавшими листьями, купаясь в свежей грязи и царапая кроны оказавшихся на пути деревьев. Персональная ковровая дорожка в бесконечную тьму, подписанная моим именем.

Униженные тобой не найдут в жизни покоя.

Униженные тобой не сотрут это из памяти.

Униженные тобой не заслуживали подобного отношения.

Каждый из них отомщен. Каждый.

— Покойся с миром, грязный ублюдок, хоть ты этого и не достоин.

Никто тебя не боится.

Redeemer