– Мама!

Девочка резко села на кровати, машинально сжимая и комкая одеяло, которым была укрыта. Она часто и неглубоко дышала, смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, её лицо покрывала испарина. В голове мелькали образы: злые и добрые, чёткие и смазанные, безобразные и благородные, обыденные и странные – они все смешались в кучу и медленно затухали, становились эфемерными, нереалистичными.

В комнату вбежала женщина, босиком и в ночной рубашке, щелкнула выключателем, и на потолке, как маленькое солнце, загорелась лампа под круглым плафоном молочно-кремового цвета. Свет ударил по глазам, но вместе с тем разогнал тени, оттолкнул тревогу и словно поставил купол, стремясь защитить находящихся внутри людей, уберечь их от неожиданностей и опасностей внешнего мира. Под его строгим взглядом женщина села на кровать, обняла девочку за худые плечи, крепко прижала к себе и, покачиваясь с ней на пару, гладила её влажные от пота волосы и шептала ласковые слова, успокаивала.

– Ну-ну-ну, – приговаривала она, – всё хорошо...

И ведь правда становилось хорошо. Девочка чувствовала нежность и душевное тепло, которые проникали в неё через объятия и прикосновения прохладных мягких ладоней и несли с собой спокойствие, наполняли уверенностью. Она закрыла глаза и представила, что стоит на небольшом крепком кораблике. У него были высокие борта, выкрашенные белым, и красная полоса... Нет, две красные полосы. Они шли от носа до кормы, параллельно воде и друг другу. На одном борту висел оранжевый спасательный круг, на втором – тёмно-коричневый якорь. И ещё был мотор, но сейчас он не работал, и кораблик качался на лёгких волнах. Вокруг, куда ни глянь, одно только синее море, чистое небо и крики чаек вдалеке.

Из коридора донеслись знакомые шаги – размеренные, немного шаркающие и осторожные, словно идущий знал, что его всё равно услышат и не собирался соблюдать полную тишину, но вместе с тем не хотел привлекать внимание излишним шумом. Половица у порога в комнату скрипнула, и женщина сказала:

– Смотри, вот и отец пришёл.

– Отетс-с, – прозвучало шепеляво, с присвистом.

А вот голос знаком не был! Девочка вздрогнула и посмотрела в сторону двери. На пороге стоял её отец, внешне он выглядел так же, как и всегда, вот только его язык оказался ужасно большим, прямо... прямо как у того рыжего существа! Воображение само дорисовало вытянутые уши, страшную улыбку, недобрый взгляд из-под нависающих бровей. Перед девочкой, словно наяву, возник пугающий образ. Она оглянулась на мать, увидела её побелевшие и помутневшие глаза – глаза, которые увеличивались, словно их что-то толкало, выдавливало изнутри, – и, склонив голову, ссутулившись, зажмурилась и закрылась руками.

Кажется, к ней кто-то прикоснулся; наверное, её толкнули или подняли и уронили, – девочка не хотела понимать, что происходит с ней и вокруг неё. Она жмурилась что было сил, но даже так, сквозь выступившие слёзы, закрытые веки и руки, увидела какой-то свет. Он разгорался всё ярче, и в нём плавали предметы, чьи контуры постепенно истончались и размывались. И тогда девочка услышала, будто со стороны, свой собственный крик – начавшись как обычно, он быстро менялся, становясь всё более пронзительным, самозабвенным, бессвязным, захлёбывающимся. На самой высокой ноте предметы исчезли, осталось одно только сияние, и в этом тёплом, на удивление уютном и, главное, не пугающем свете без теней крик смазался, стал его естественной частью и продолжением, смешался с другими звуками, словно встретился со старыми добрыми друзьями, и они подхватили его, прижали к себе, закружили. Его давно ждали, ему были рады. И пусть они понимали, что это не навсегда, что однажды он уйдёт, как случалось уже не одну сотню раз, но маячащая на далёком горизонте разлука не уменьшала их маленького счастья. Не так много им было отпущено времени, чтобы предаваться унынию и грусти.