Assassin's Creed: Red Legacy

Глава 1. Трещина в граните

Снег в Москве в тот год выпал рано, словно природа спешила укрыть серый ноябрьский город белым саваном. Но снег был неправильный, московский — не пушистые хлопья с рождественских открыток, а мелкая, колкая крупа, которая под ногами превращалась в грязную кашу. Он ложился на гранитные ступени мавзолея, на широкие плечи бронзового Дзержинского на Лубянке и на непроницаемые стены Кремля, внутри которых билось ледяное сердце огромной страны.

Сердце это носило имя — Юрий Владимирович Андропов. Генеральный секретарь ЦК КПСС. В народе и, что важнее, в коридорах власти его называли за глаза «Человек-кремень». Это не было лестью; это была констатация факта, медицинское заключение. Пятнадцать лет во главе Комитета Государственной Безопасности не проходят бесследно. Они выжигают из человека все лишнее: смех, сомнения, сентиментальность. Они оставляют лишь гранитную волю и взгляд, который, казалось, проникал сквозь одежду, кожу и ложь, прямо в испуганную душу собеседника.

При нем Комитет достиг апогея своего могущества. Это была не просто спецслужба, это была нервная система страны. Невидимые нити тянулись из здания на Лубянке в каждый кабинет, в каждую заводскую курилку, в каждую профессорскую и каждую редакцию. Ни один директор крупного завода не получал своего кресла, ни один редактор центральной газеты не подписывал номер в печать, ни один ученый не выезжал на международный симпозиум без молчаливого кивка невидимого куратора в сером костюме. Система работала как безупречный часовой механизм. Порядок был абсолютен. Имя этому порядку было — Андропов.

Но в каждом граните, даже самом прочном, есть скрытая трещина, микроскопический изъян, который ждет своего часа. В жизни Юрия Андропова этот изъян носил имя Ирина.

Дочь.

Ирина Юрьевна Андропова была живым опровержением своего отца. Если он был серым гранитом, то она — яркой акварелью. Шумная, эмоциональная, живая. Она работала в журнале «Музыкальная жизнь», обожала театр, дружила с актерами, поэтами и художниками — со всей той богемой, которую Пятое управление КГБ считало рассадником инакомыслия. Она была единственным человеком во вселенной, рядом с которым Человек-кремень превращался просто в отца.

Сотрудники его приемной в ЦК знали негласное правило: если в расписании появлялась Ирина Юрьевна, день будет спокойным. Она влетала в его исполинский кабинет, пахнущий лакированным деревом и государственной тайной, целовала его в колючую щеку и начинала щебетать о новой постановке в «Современнике» или о стихах какого-нибудь молодого поэта. И Андропов, который мог одним телефонным звонком сместить с должности министра или отправить дивизии к границе, слушал ее, и жесткая линия губ под седыми бровями неуловимо смягчалась. Он тщательно, почти параноидально скрывал эту любовь, оберегая ее от грязи и интриг мира, в котором жил сам. Он построил для нее отдельный, теплый и светлый мир, отгородив его непроницаемой стеной своей власти.

Он не знал, что в ту ноябрьскую ночь стена рухнет.

Возвращаясь из театра, Ирина поймала такси, но водитель, угрюмый мужчина средних лет, высадил ее за пару кварталов до дома, сославшись на конец смены. Мелочь, досадная неприятность. Она решила пройтись, подышать морозным воздухом. Сквер, через который лежал путь, был темен и безлюден. Старые липы скрипели на ветру, роняя остатки мокрого снега.

Их было четверо. Они выросли из теней, как ядовитые грибы после дождя.

Виктор Астахов, сын заместителя министра внешней торговли. Наглый, самоуверенный, с дорогими часами на запястье и пустотой в глазах. Павел Громов, сын генерала из Главного политического управления армии. Гора мускулов и примитивной жестокости. Алексей Ордынцев, сын знаменитого академика. Интеллектуал, циник, который подводил под их животные инстинкты философскую базу о «сверхчеловеке» и «преодолении морали». И Сергей Сидоров, сын таксиста, мальчик на побегушках, готовый на любую мерзость, чтобы заслужить одобрение своих «золотых» хозяев.

Им не нужны были ее деньги. Им нужна была ее беспомощность. Это был их главный наркотик — власть над другим человеком, упоение собственной безнаказанностью, рожденной высокими постами их отцов.

— Девушка, а что вы тут одна гуляете? — голос Астахова был вкрадчивым, почти вежливым, но от этой вежливости по спине бежал холод.

Громов загородил ей путь. Ордынцев усмехнулся:

— Мы просто хотим поговорить. О Ницше. О праве сильного.

Они сорвали с шеи тонкую золотую цепочку — подарок отца. Забрали сумочку. А потом… потом они показали ей, что такое настоящий, нефилософский ужас. Они ломали ее не только физически, но и морально, методично, с наслаждением, превращая яркую, живую женщину в униженную, едва дышащую куклу, брошенную в мокрые осенние листья. Закончив, они сели в блестящую отцовскую «Волгу» и уехали, смеясь и обсуждая детали своего «приключения».

Два часа ночи. Резкий, требовательный звонок правительственного телефона разрезал тишину в квартире на Кутузовском проспекте. Андропов не спал. Он сидел за столом, разбирая документы. Привычка, оставшаяся от пятнадцати лет на Лубянке.

Он поднял тяжелую эбонитовую трубку.

— Слушаю.

Голос на том конце провода был молодым, но вышколенным до безликости. Дежурный офицер Девятого управления КГБ, охрана высших лиц. Он докладывал сухо, почти механически, отчеканивая слова протокола. Адрес. Сквер. Нападение. Ирина Юрьевна Андропова. Доставлена в Кремлевскую больницу. Состояние… стабильное.

Андропов слушал молча. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Человек-кремень. Он не задал ни одного вопроса. Когда офицер закончил, генсек так же молча положил трубку на рычаг.

И в этой тишине произошло нечто страшное. Гранит дал трещину. Изнутри хлынула не лава ярости, не крик боли. Изнутри хлынул арктический холод. Бездна абсолютной, расчетливой, бесконечной ненависти. Он медленно встал, подошел к окну. Внизу спала Москва, его город, его страна. И где-то в этом городе сейчас смеялись те, кто посмел прикоснуться к единственному, что у него было. Кто растоптал его отдельный, теплый мир.

Огласка? Суд? Протоколы, следователи, пересуды в коридорах? Чтобы имя его дочери полоскали сплетники? Нет. Этого не будет. Будет тишина. Будет исчезновение.

Он снова подошел к столу и поднял другую трубку — прямую линию с Лубянкой, которая не проходила через общие коммутаторы.

— Дроздова.

Генерал-майор Юрий Иванович Дроздов, начальник Управления «С» Первого главного управления КГБ. Нелегальная разведка. Официально. А неофициально — самые деликатные, самые грязные и самые неблагодарные операции, о которых никогда не писали в отчетах. Дроздов был легендой, мастером невидимых войн.

— Юрий Иванович, — голос Андропова был ровным и тихим, но в этой тишине Дроздов услышал грохот обрушившейся лавины. — Есть работа. Четыре объекта. В Москве.

Пауза. Дроздов ждал.

— Работа личная, — добавил Андропов, и эти два слова были страшнее любого приказа. — Мне нужно не правосудие. Мне нужно показательное возмездие. Ресурсы неограничены. Отчет — лично мне. Устно. Исполнителя подберите лучшего. Того, кто умеет работать тихо и… с фантазией.

— Будет сделано, Юрий Владимирович, — просто ответил Дроздов.

Научно-исследовательский институт «Квант» был одним из сотен «почтовых ящиков», разбросанных по Подмосковью. Официально здесь занимались физикой низких температур. Длинные коридоры пахли пылью и озоном от старой аппаратуры. В отделе №7 за столом, заваленным чертежами криогенных установок, сидел старший инженер Василий Иванов. Тридцать два года, русые волосы, открытая, немного простоватая улыбка. Душа компании, первый на субботниках, всегда готовый помочь коллегам с расчетами. Добродушный Васька.

— Васенька, тебя к телефону! — пропела Лидочка, полноватая секретарша из приемной, заглядывая в отдел. — Линия третья! Какая-то важная птица, даже не представился!

Василий с виноватой улыбкой отложил логарифмическую линейку.

— Наверное, опять смежники что-то напутали. Спасибо, Лид.

Он подошел к аппарату, стоявшему на отдельном столе в углу.

— Иванов, слушаю.

Он слушал молча, отвернувшись к окну. Лидочка, делая вид, что ищет какие-то бумаги в шкафу, с любопытством поглядывала на него. Она видела только его спину, но что-то изменилось. Широкие плечи инженера напряглись, стали острее. Расслабленная поза исчезла.

Прошло не больше минуты.

— Я понял, — сказал Василий в трубку. Голос был его, но из него пропала вся добродушная мягкость. Он стал плоским, твердым, как металл.

Он повесил трубку и на секунду замер, глядя в окно на заснеженные сосны за забором института. Лидочка увидела его отражение в стекле. Это было лицо другого человека. Знакомые черты остались, но улыбчивые морщинки в уголках глаз исчезли. Взгляд был холодным, сфокусированным, как у хищника, заметившего добычу. Всего одно мгновение.

А потом он повернулся к ней, и это снова был Васька. Та же открытая улыбка, тот же виноватый вид.

— Лидочка, выручай. Мне срочно отлучиться надо. Дело семейное, неотложное. Прикрой перед начальством, а? Скажи, живот прихватило, до медпункта пошел.

Она надула губки.

— Василий, ну ты же знаешь, Михаил Петрович будет рвать и метать, у нас же сдача проекта на носу!

— Я знаю, знаю, — он подошел ближе, его голос снова стал теплым и убедительным. — Но это правда очень, очень важно. Важнее любого проекта. Я твой должник буду. Шоколадку «Аленка» принесу. Целых две.

Он подмигнул ей, и Лидочка растаяла.

— Ох, Иванов, ну что с тобой делать… Ладно, иди. Но если что — я тебя не видела!

— Ты лучшая! — бросил он на ходу, хватая с вешалки свое невзрачное пальто.

Он вышел из отдела, прошел по длинному гулкому коридору и толкнул тяжелую входную дверь. Холодный ноябрьский воздух ударил в лицо. Он не пошел в сторону проходной. Он свернул за угол корпуса, к неприметной калитке в бетонном заборе, которая всегда была заперта на амбарный замок.

Сегодня замок был открыт. За калиткой его ждала черная «Волга» с потушенными фарами.

Старший инженер Василий Иванов закончил свой рабочий день.

Начиналась работа совсем другого человека.