Русский эксперимент со сном.

В конце 1940-х годов группа советских исследователей проводила эксперимент по лишению пяти человек сна в течение пятнадцати суток с применением экспериментального газа. Испытуемых поместили в герметичную камеру для тщательного контроля потребления кислорода, дабы ядовитый в высокой концентрации газ не привёл к их гибели. Поскольку скрытых камер тогда не существовало, наблюдение велось через микрофоны и иллюминаторы из тринадцати сантиметрового стекла.

Камеру снабдили книгами, раскладушками для сна (но без постельных принадлежностей), проточной водой, туалетом и запасом сублимированной еды, достаточным для всех пятерых более чем на месяц.

В качестве подопытных использовались политические заключённые, признанные врагами государства во время Великой Отечественной войны.

Первые пять дней всё шло хорошо; испытуемые почти не жаловались, поскольку им было (лживо) обещано освобождение в случае, если они пройдут испытание и не будут спать в течение 30 дней. Исследователи, наблюдая за их беседами и активностью, отметили, что те всё чаще начинали говорить о травмирующих эпизодах из своего прошлого. Общий тон их разговоров становился всё мрачнее, достигнув критической точки на четвертые сутки.

Спустя пять дней они начали жаловаться на обстоятельства, которые привели их в камеру, и проявлять признаки тяжёлой паранойи. Они перестали общаться друг с другом и начали поочерёдно шептать что-то в микрофоны и в зазеркаленные иллюминаторы. Что странно, все они, судя по всему, полагали, что смогут заслужить доверие экспериментаторов, предав своих сокамерников. Изначально исследователи предположили, что это — побочный эффект газа…

На девятые сутки первый из них начал кричать. Он носился по камере, непрерывно вопя что есть мочи на протяжении трёх часов, после чего продолжил попытки кричать, но мог извлекать лишь хриплые звуки. Учёные предположили, что он разорвал свои голосовые связки. Наиболее удивительной была реакция остальных заключённых на это… вернее, её полное отсутствие. Они продолжали шептаться в микрофоны, пока второй пленник не начал кричать. Двое оставшихся принялись рвать книги, измазывать страницы за страницей собственными фекалиями и заклеивать ими стеклянные иллюминаторы. После крики прекратились.

Как и шёпот в микрофоны.

В течение трех дней исследователи ежечасно проверяли работу микрофонов, поскольку считали немыслимым, чтобы в камере с пятью людьми стояла абсолютная тишина. Потребление кислорода в камере указывало на то, что все пятеро должны быть живы. Более того, это был уровень потребления, характерный для пяти человек, занятых крайне изнурительной физической работой.

Утром четырнадцатого дня исследователи пошли на крайнюю меру, которую прежде отвергали, — они воспользовались внутренним динамиком в надежде спровоцировать любую реакцию от заключенных , чтобы определить их текущее состояние.

Они объявили: «Мы открываем камеру для проверки микрофонов. Отойдите от двери и лягте на пол, в противном случае вас расстреляют. Повиновение гарантирует одному из вас немедленное освобождение».

К их изумлению, в ответ раздался спокойный голос, произнёсший одну-единственную фразу: «Мы больше не хотим быть свободны».

Между исследователями и военными, курировавшими проект, разгорелись споры. Не сумев добиться никакой реакции, было решено открыть камеру в полночь на пятнадцатые сутки.

Стимулирующий газ был заменён свежим воздухом, и тут же в микрофонах раздались голоса. Три разных голоса принялись умолять, вернуть газ. Камеру вскрыли, и внутрь вошли солдаты, чтобы извлечь подопытных. Заключённые принялись кричать так, как не кричали прежде; следом закричали и солдаты, увидев, что творилось внутри.

Четверо из пяти подопытных были живы, хотя состояние, в котором они пребывали, сложно было назвать жизнью. Продовольственный паёк после пятого дня остался нетронутым. Куски мяса, вырезанные из бёдер и груди заключенных, были заткнуты в дренажное отверстие в центре камеры, заблокировав его и приведя к скоплению воды вперемешку с кровью на полу глубиной в десять сантиметров. У всех четверых «выживших» были вырваны крупные фрагменты мышц и кожи. Характер повреждений плоти и обнажённые кости на кончиках пальцев указывали, что раны были нанесены руками, а не зубами, как изначально предполагали исследователи. Ближайший осмотр показал, что большинство, если не все, повреждения были нанесены самим себе.

Брюшные органы ниже грудной клетки у всех четырёх подопытных были извлечены. В то время как сердце, лёгкие и диафрагма оставались на месте, кожа и большая часть мышц, крепящихся к рёбрам, были сорваны, обнажая лёгкие сквозь рёберную решётку. Все кровеносные сосуды и органы оставались неповреждёнными, но были извлечены и разложены на полу, веером расходясь вокруг обезображенных, но всё ещё живых тел. Пищеварительная система всех четверых функционировала, переваривая пищу. Вскоре стало очевидно, что они переваривали собственную плоть, которую срывали с себя и ели на протяжении нескольких дней.

Большинство солдат были бойцами российского спецназа ж, но, тем не менее, многие отказались возвращаться в камеру для эвакуации подопытных. Сами субъекты продолжали кричать, требуя оставить их в камере, и не то что умоляли, даже требовали вернуть газ, чтобы им не пришлось засыпать…

К всеобщему изумлению, подопытные оказали яростное сопротивление при попытке их эвакуировать. Одному из солдат разорвали горло, другой был серьёзно ранен — ему вырвали яички и перегрызли артерию на ноге. Ещё пятеро погибли впоследствии, покончив с собой в течение недели.

У одного из четырёх выживших субъектов была разорвана селезёнка, и он почти истёк кровью. Ему вкололи десятикратную дозу морфина, но он продолжал биться, словно загнанный зверь, сломав ребро и руку одному из врачей. Его сердце билось ещё две минуты после того, как он истёк кровью, так что в его сосудистой системе оказалось больше воздуха, чем крови. Даже после того, как оно остановилось, он продолжал кричать и биться ещё три минуты, пытаясь атаковать любого в зоне досягаемости и просто повторяя слово «ЕЩЁ» — всё тише и тише, пока не умер.

Троих оставшихся в живых подопытных жёстко зафиксировали и переместили в медицинский корпус. Двое, у кого сохранились голосовые связки, непрестанно умоляли дать им газ, требуя не давать им заснуть…

Самого тяжёлого из троих доставили в единственную на объекте операционную. В процессе подготовки к возвращению органов в тело выяснилось, что он практически невосприимчив к седативным препаратам, которые ему вводили. Он яростно сопротивлялся смирительным ремням, когда для наркоза принесли газ. Ему удалось почти полностью перегрызть десяти сантиметровый кожаный ремень на одной из рук. Чтобы усыпить его, потребовалось лишь немногим больше анестетика, чем обычно, и в тот миг, когда его веки дрогнули и закрылись, его сердце остановилось.

При вскрытии субъекта, скончавшегося на операционном столе, выяснилось, что уровень кислорода в его крови в три раза превышал норму. Мышцы, всё ещё прикреплённые к скелету, были сильно разорваны, а в ходе борьбы он сломал девять костей. Большинство переломов произошло от усилия, которое его собственные мышцы оказывали на них.

Вторым выжившим был тот, кто первым начал кричать. Поскольку его голосовые связки были уничтожены, он не мог ни умолять, ни протестовать против операции, он лишь яростно тряс головой в знак протеста, когда к нему подносили анестетик. Он кивнул в знак согласия, когда кто-то нерешительно предложил попробовать провести операцию без анестезии, и не реагировал в течение всех шести часов, пока ему возвращали органы в брюшную полость и пытались прикрыть их остатками его кожи. Главный хирург постоянно повторял, что с медицинской точки зрения невозможно, чтобы пациент оставался жив. Одна из медсестёр, позже заявила, что видела, как рот пациента несколько раз искривлялся в улыбке, всякий раз, когда они встречались взглядом.

Когда операция была завершена, субъект посмотрел на хирурга и начал громко хрипеть, пытаясь говорить. Полагая, что это нечто крайне важное, хирург велел принести ручку и блокнот, чтобы пациент мог написать своё послание. Оно было простым: «Продолжайте резать».

Двум другим подопытным провели ту же операцию, также без анестезии (хотя им пришлось ввести паралитик на время процедуры). Хирург счёл невозможным работать, пока пациенты непрерывно смеялись. После введения паралитика субъекты могли лишь следить глазами за присутствующими исследователями. Препарат вывелся из их организма за аномально короткий срок, и вскоре они пытались вырваться. Едва получив возможность говорить, они снова стали просить стимулирующий газ.

Исследователи попытались выяснить, зачем они себя покалечили, почему вырвали свои внутренности и зачем им снова нужен газ. Был получен лишь один ответ: «Мы не должны спать».

Врачи увеличили концентрацию всех анестетиков, и поместили выживших субъектов обратно в камеру в ожидании решения их участи. Исследователи, столкнувшись с гневом военных «благодетелей» из-за провала целей проекта, рассматривали возможность умертвить выживших. Однако командующий, бывший сотрудник КГБ, узрел в этом потенциал и пожелал посмотреть, что будет, если их снова подвергнуть воздействию газа. Исследователи возражали, но других вариантов не было

В рамках подготовки к повторной изоляции в камере, к субъектам подключили ЭЭГ-мониторы. К всеобщему удивлению, все трое перестали сопротивляться, едва узнав, что газ будет применён вновь. Было очевидно, что все они отчаянно борются за то, чтобы не уснуть. Один из говорящих субъектов громко и непрерывно напевал; немой субъект изо всех сил напрягал ноги, упираясь в кожаные ремни — сначала левую, потом правую, затем снова левую, — чтобы было на чём сконцентрироваться. Последний держал голову над подушкой и быстро моргал. Поскольку его первым подключили к ЭЭГ, большинство исследователей с удивлением наблюдали за его мозговыми волнами. Они были нормальными большую часть времени, но периодически необъяснимым образом выравнивались в прямую линию. Создавалось впечатление, что он раз за разом переживал смерть мозга, прежде чем вернуться к норме. Пока все были поглощены лентой, выходящей из монитора, лишь одна медсестра заметила, как веки человека сомкнулись в тот же миг, когда его голова упала на подушку. Его мозговые волны немедленно изменились, показав фазу глубокого сна, а затем выровнялись в линию в последний раз, в то же мгновение, когда его сердце остановилось.

Единственный оставшийся субъект, способный говорить, начал кричать, требуя запечатать камеру немедленно. Его энцефалограмма показывала такие же прямые линии, как у того, кто только что умер. Командир отдал приказ запереть камеру с обоими субъектами внутри, а также с тремя исследователями. Один достал пистолет и выстрелил командиру в упор между глаз, затем повернул оружие на немого субъекта и разнёс ему голову.

Он навёл пистолет на оставшегося субъекта, пристегнутого к койке, в то время как остальные члены медицинской и исследовательской группы бежали из комнаты. «КТО ТЫ ТАКОЙ?» — спросил он. «Я должен знать!»

Субъект улыбнулся.

«Неужели ты так быстро забыл? — спросил субъект. — Мы — это вы. Мы — безумие, что таится в каждом из вас, моля о свободе каждое мгновение в вашем глубинном, животном сознании. Мы — то, от чего вы прячетесь в своих кроватях каждую ночь. Мы — то, что вы усыпляете , когда уходите в сонное царство, куда нам нет хода».

Исследователь замер, затем прицелился в сердце субъекта и выстрелил. ЭЭГ выровнялась в прямую линию, в то время как субъект, слабо хрипя, прошептал: «Так… близко… к свободе…»