Каркнул Ворон: «Le Corbeau!»
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий, задремал я над страницей фолианта одного…
Впрочем, никто нигде не застучал и даже не заскрёбся, что, пожалуй, и к лучшему. Я просто вспомнил один великолепный триллер, опередивший своё время, а заодно и историю, послужившую ему фундаментом. Историю лжи, лицемерия, трусости, а ещё тайной любви и явной ревности…
Говорят, что пока храбрые французские мужчины отстаивали интересы Антанты, сражаясь средь мрачных пашендальских болот и массово погибая при Вердене, их почтенные супруги, свободно вздохнув и почувствовав сладкий аромат эмансипации, взяли на себя ряд условно мужских обязанностей и завели себе «любовников-тыловиков» на стороне. А почему бы, собственно, и нет? Впрочем, злословы на то и неблагородны, чтобы распространять средь почтенной публики всякие дурные слухи… или не слухи?.. Или не распространять, но говорить открыто о моральном падении нравов?.. Или не злословы, а по сути резонёры?.. Прямо как героиня нашей истории.
На дворе был 1917 год, и покуда в одних городах планеты росли и множились революционные настроения социалистического и коммунистического толка, в других шла тихим ходом мирная и размеренная жизнь. Знаете, эдакая сонная, даже слегка ленивая от недостатка происшествий и приключений действительность, выпавшая на долю жителей маленького французского городка Тюль… Городка, о котором скоро заговорит вся Третья Республика.
Согласно никем не опровергнутой легенде (а судя по всему, историей этой интересуются исключительно французы), однажды, в декабре того самого окаянного года, к тридцатиоднолетней дочурке мадам Луизы Лаваль приходит анонимное письмо сомнительного содержания, порочащее честь и достоинство почтенной девы Анжель Лаваль, а также содержащее намёк, мол, ей желательно держаться как можно дальше от пройдохи-префекта Жан-Батиста Моури, падкого на интрижки. Последний не остаётся в стороне и уже мучается от аналогичного дерзкого письма, в котором некий негодяй грозится раскрыть скользкую правду о его тайных воздыханиях и планах на стенографистку Марию-Антуанетту Фью, что, разумеется, могло подпортить префекту, находившемуся на тот момент в отношениях (а дело уже дошло до рождения ребёнка, да) с другой, репутацию и карьеру. Впрочем, мисс Фью тоже получила письмо, в котором Жан-Батист представал с самой неприглядной стороны. Это и были первые точечные удары расчётливого анонимного тактика (или изобличающего пороки мстителя — тут, как посмотреть), именующего себя «Тигриный глаз»…
Демонический взгляд «глаза», как вскоре выяснилось, следил за всем городом: он анализировал, искал слабые места и наносил удар каждому его жителю! Шутка ли, в период с декабря 1917 по январь 1922 года к жителям Тюля пришло сто десять анонимных писем! Конечно, это не так много для города с населением в районе тринадцати тысяч человек, но факт остаётся фактом: в Тюле разразился пожар волнений, паранойи, антипатии и острого желания поймать хитрого анонима, вскрывающего пороки мещанских сердец. Как это было? Ну, например, так…
«Г. в декабре 1920 украл колбасу у мсье Б.»
«Мадам Фаварк — воровка. В мае 1919 она украла две банки с вареньем у местного хромого торговца.»
«Она — мул, не сможет ни забеременеть, ни выносить.»
О себе же, «глаз» без стеснения заявлял следующим образом:
«Я — тигриный глаз, я ничего не боюсь. Ни бога, ни дьявола, ни людей.»
Жестокие письма распространяются по городу, словно чума: стены и церковные скамьи полнятся ими. А однажды «глаз» вывесил список тайных любовников среди влиятельных горожан прямо на театральных воротах. Всё это в 1921 году приводит к первой трагедии…
Дабы отвести подозрения, аноним маскируется и в паре писем подписывается «миссис Гиберт», что доводит служащего префектуры Огюста Гиберта до безумия и… Дабы снять подозрения с собственной жены, он официально провозглашает себя в качестве «глаза» и сводит счёты с жизнью. Невероятный накал страстей в Тюле поднимает на уши всю охочую до сенсаций французскую журналистику… Да только «Тигриный глаз» и не думал сдаваться, с гордостью заявив в новом письме:
«Я — Люцифер Тюля.»
Быть может, уймись мещанский ангел-истребитель тогда, и история бы навеки закутала этот странный анекдот под саван нераскрытой тайны, но честолюбие, бросившего вызов обществу анонимного демона, было неутолимо… В декабре 1921 года на поиски загадочного преступника брошен один из передовых специалистов в области криминалистики своего времени — Эдмон Локар.
Опираясь на уже существующие письма, детектив предложил провести среди подозреваемых необычный диктант на выносливость. Идея заключалась в том, что как бы ни был хитёр аноним, но доведённый до исступления, даже он не сможет скрыть особенности своего почерка.
Так и вышло с… Анжель Лаваль! Первая жертва «Тигриного глаза» отчаянно пыталась юлить и притворяться, но в конечном итоге, работая по приказу Локара в ускоренном темпе, сдалась, раскрылась, перечеркнула написанное и расплакалась. Ужасная правда оказалась смертным приговором для матери Анжель — отправившейся на дно близлежащего водоёма мадам Луизы. А, вот, бросившаяся было вслед за матерью дочь была успешно спасена и отправлена в психиатрическую больницу в Лимож для врачебной экспертизы по вопросу умственного здоровья, где находилась вплоть до ареста, состоявшегося в апреле 1922 года.
Суд над женщиной, некогда безответно влюблённой в Жан-Батиста Моури (что и стало причиной всей трагической цепочки), состоялся 4 декабря 1922 года, по результатам которого тридцатипятилетняя женщина отбыла срок общей сложностью в районе трёх-четырёх месяцев (плюс штрафы за клевету и оскорбления). Выйдя на свободу, она доживала свой век под патронажем брата в полном затворничестве в Тюле по адресу улица Барьер, дом 111. Скончалась несчастная Анжель 16 ноября 1967 года. Кто-то из участников ненавидел её до самой кончины, кто-то считал ведьмой и пугал её именем детей, а кто-то вовсе не знал всей этой странной истории, которая, судя по скудости источников, успела к нашему веку как следует обрасти паутиной. Во всяком случае для тех, кто не посетил соответствующую выставку. Но трагедия исступлённой ревности дала жизнь другой, как показала практика, не менее трагической экранизации этого казуса.
Покуда Ричард Дафидд Вивиан Луэллин Ллойд писал свою трёхактную пьесу «Желчное перо», удостоившуюся экранизации в 1939 году, и подозрительно похожую по содержанию на инцидент в Тюле, некто Анри-Жорж Клузо, лечившийся в швейцарском санатории от туберкулёза, по легенде, случайно обнаружил в старой газете упоминание о вышеописанном случае анонимного террора.
Считается, что именно это и подтолкнуло вовсю изучавшего драматургию и житейские тонкости человеческой психологии режиссёра к съёмкам «Ворона» (есть и обратное мнение, согласно которому случаем в Тюле сперва заинтересовался сценарист Луи Шаванс).
Таким образом, получив денежку от Continental Films и тем самым получив добро от Гревена (а, значит, и Геббельса, основавшего студию), Клузо снимает жемчужину старосветского нуара. Аполитичную, мизантропическую, пророческую, а потому обречённую. Попав в прокат в 1943 году, картина на долгие годы оказалась между двух огней: с одной стороны, её порицали вишисты с оккупантами, с другой — от неё открещивалось Сопротивление. И здесь я никак не могу обойтись без цитат.
Историк кино и журналист Шарль-Франсуа Бауэр писал:
«„Ворон“ никогда не демонстрировался в Германии. Немцы считали этот фильм безнравственным, упадочным и просто-напросто отказались выпустить его на экран. Большинство комендатур возражало против демонстрации фильма. Афиши, рекламировавшие эту кинокартину и изображавшие тяжёлые последствия анонимных писем, были сняты, — немцы слишком нуждались в поддержании системы доносов, чтобы позволить заклеймить её таким образом…»
В свою очередь, после освобождения страны в 1944 году, французы обвинили создателей фильма в пособничестве Гитлеру и Геббельсу, с чем охотно соглашались и отдельные критики, вроде Садуля. И фильм якобы, как отмечает видный отечественный киновед и кинокритик Сергей Валентинович Кудрявцев:
«… чуть ли не… намеренно прокатывался с предваряющим титром «в одном маленьком городке, коих много во Франции», что должно было бы сразу наталкивать на аналогию между грязными клеветниками и любыми французами, особенно деятелями Сопротивления… он оставался фактически запрещённым во Франции вплоть до… 1969 года.»
К цитатам стоит добавить лишь то, что после освобождения Франции от оккупантов отдельные члены съёмочной группы получили временный запрет на работу в области кино (включая «пожизненный» для Клузо). Несмотря на поддержку со стороны Карне, Кокто, Клера и Сартра, Анри-Жорж всё равно был подвергнут киноостракизму, пусть и в щадящем режиме.
Если вы решили, что фильм со столь богатой и необычной историей — событие вселенского масштаба (в общем-то, как и я), то вам стоит умерить пыл и по большей части снизить ожидания, ибо по-настоящему чудовищного или крамольного в кинокартине для сегодняшнего зрителя по большому счёту и нет.
Сцена с ребёнком, папа которого из анонимной записки узнал, что не является биологическим отцом дочери, сведение счётов с жизнью неизлечимо больного, да желание толпы растерзать на похоронах ошибочно обвинённую медсестру по фамилии Корбен (что созвучно с французским “корбу”, то бишь вороном) — вот и вся «чернуха».
К счастью, я (как, надеюсь, и вы) измеряю получаемое от просмотра кино удовольствие отнюдь не количеством острых ощущений. Посему постараюсь, несмотря на эмоциональность, максимально лаконично объяснить, почему рекомендую эту хорошую вневременную картину к просмотру.
По аналогии с инцидентом в Тюле, в «маленьком городке — здесь или в другом месте» загадочный аноним, подписавшийся «вороном» обвиняет доктора Реми Жермена в тайной интриге с женой директора психиатрической клиники.
Несмотря на кажущуюся поначалу локальность события, новые письма жене директора, директору, врачебному персоналу, а в дальнейшем — чиновникам, горожанам и даже пациентам (во всяком случае, одному из пациентов уж точно), — не заставляют себя долго ждать. А учитывая, что «ворон» в своих желчных письмах не забывает упомянуть, что виновником его нападок на город является мсье Жермен, доктор волей-неволей втягивается в заговор коварного кукловода, раскрыть личность которого я предоставляю вам.
Помимо описанных выше, действительно сильных моментов и ситуаций, хочется отметить стильную картинку, блестящий подбор актёров на роли, хорошо прописанную любовную линию доктора и его пациентки и, наконец, филигранные диалоги. О, да! Циничные, играючи обменивающиеся колкостями друг с другом герои, которые не полезут в карман за скабрезностями в адрес своих знакомых — лично для меня, — главное украшение кинокартины.
Сразу оговорюсь, что в большинстве своём диалоги весьма зависимы от общего контекста, но не могу не привести в пример эту милую перебранку между влюблёнными — невозмутимым доктором Реми Жерменом и соблазнившей его бездельницей Дениз Сайан.
Дениз: … Я вас люблю.
Жермен: Нет.
Дениз: Не верите?
Жермен: Нет.
Дениз: Думаете, я лгунья?
Жермен: Да.
Дениз: Хамло.
Жермен: Пусть так.
…
Дениз: Я люблю тебя, Реми.
Жермен: Остальных вы тоже любите?
Дениз: Нет. Их не люблю.
Жермен: И хотите, чтобы я вам верил? Но люди таковы, каковы они есть: честный человек остаётся честным человеком, а бабник остаётся бабником!
Дениз: … А девушка остаётся шлюхой… Вы правы, доктор, но в данном случае мне вас жаль. Вы такой грустный, такой загадочный…
Жермен: Кретин?
Дениз: Нет. Провинциал.
Стоит ли упоминать, сколь блестяще актёры в картине играют? Не просто играют, а словно живут этими ролями! Моё искреннее почтение…
Однако, по уши углубившись в историю появления картины и по достоинству оценив её внешнюю значимость, я чуть было не упустил главное: про что рассказывает картина на самом деле и сама по себе, без привязки к историческому казусу? Ответ очевиден — это безжалостная и откровенная сатира на мещан, — на тех, кто хочет быть частью общества и больше всего боится стать его меньшинством или, того хуже, оказаться в одиночестве. На тех, кто боится общества и вынужден подчиняться и ломать себя в угоду его устоям. На тех, кто проворачивает свои маленькие тёмные дела, будучи уверенным в том, что в этом нет ничего дурного, ибо все так безнаказанно делают. На ханжество и приспособленчество, за что, как по мне, фильм и получил изрядную долю осуждения со стороны тех, кто отражался в картине, как в зеркале. Тех, кто боялся признаться самому себе в том, что превратился в трусливое и алчное чудовище…
Перед финальным словом остаётся добавить, что тема анонимного террора после «Ворона» будет поднята в художественных произведениях ещё не раз и не два: что в неудавшемся ремейке картины под названием «Тринадцатое письмо» (не бойся, Преминджер, я всё равно считаю тебя одним из величайших голливудских режиссёров), что в первом сезоне «Призрака в доспехах» — одном из моих любимых сериалов.
Я уж молчу о параллелях с современностью, ибо редкий человек не натыкался (или самостоятельно не создавал) на какой-нибудь «пранк» или «фейк». Ещё добавлю, что, быть может, картина была бы сильнее, не покажи Клузо кукловода под занавес. Однако, что есть, то есть.
Другими словами, если вам по душе хорошие триллеры с лихими диалогами и неглупым посылом, то кино обязательно отзовётся в сердце тягостной думой, а это не про всякий фильм можно сказать. Если вы думаете своей головой, стараетесь оставаться самим собой и самостоятельно принимаете решения, не руководствуясь общественным мнением, то это тоже картина для вас. Пожалуй, для звания «лучшего» «Ворону» не хватило лишь пары капель масла в пожар страстей разбуженного анонимом города. Но, к счастью, лучшее — враг хорошего. А «Ворон» Клузо чертовски хорош! Dixi.
P. S. Когда-то эта статья была написана для моей подруги и от её лица, поэтому пусть читатель не удивляется, обнаружив оную на просторах Medium'а.