Недушнолог, как мне на душу лёг (ok!) "На помине Финнеганов" в андрусском реневоде

хорошая книга, чтобы начать с начала, если удастся добраться до конца, конечно.

Весной 1923 года 41-летний Джеймс Джойс, как следует отдохнув после "Улисса", начинает писать новый роман. Первые же отрывки приводят сначала в недоумение, а затем в ужас практически все окружение писателя, аплодировавшее его предыдущему труду – настолько эти тексты превосходят по странности и непонятности историю о странствиях Леопольда Блума по Дублину в один летний день 1904 года. К моменту завершения глав I и III книги, название которой держится в тайне (пока что она именуется просто Work in Progress), даже главный поклонник Джойса Эзра Паунд, его покровительница Харриет Уивер и младший брат Станисла(с/в) говорят о романе только в негативном ключе: пустая трата таланта, слишком переусложненный текст, никакое содержание не стоит его чтения. Расстроенный резким неприятием работы (поддержку он находит только у совсем молодого Сэмюэля Беккета и еще нескольких человек), Джойс заканчивает труд над наиболее ясными эпизодами книги и приступает к конструированию куда более темных глав II и IV. Смерть отца, безумие дочери и падающее зрение затрудняют и так непростой процесс, в итоге полностью роман публикуется только в мае 1939 года. Его название – Finnegans Wake.

Спустя всего 20 месяцев Джойс умирает, оставляя литературный мир наедине с текстом-чудовищем, чье по-эшеровски перекрученное синтаксическое нутро населено словами-франкенштейнами, словами-мигрантами из семи десятков языков, абсурдными списками еще большей длины, чем в "Улиссе", зашифрованными тайными посланиями и стобуквенными междометиями. Песни, анекдоты, отсылки к религиозным, философским и литературным текстам, мифы, история и география Ирландии, даже алгебра с геометрией – в каждое предложение Finnegans Wake вплетено, подмешано и запрятано столько информации, что поначалу и специалисты по экспериментальной литературе не представляют, что делать с этим романом, где персонажи свободно превращаются в детали пейзажа, крупицы "сюжета" тонут в необъясняемых отступлениях, о Финнегане забывают после первой же главы и большую часть чтения нельзя сказать, что точно на той или иной странице происходит.

Разумеется, когда первоначальный шок прошел, люди с аналитическим складом ума и любовью к распутыванию загадок взялись за дешифровку Finnegans Wake. С годами роман стал культовым как в академических, так и в авангардистских кругах (причем среди поклонников не все читали его целиком, а некоторые не читали вовсе, культу это не мешало), разгадки накапливались и систематизировались. Примерно 40 лет потребовалось, чтобы составить подробные аннотации к роману (книга "Аннотации к Finnegans Wake" за авторством Роланда МакХью вышла в 1980 году), а относительно законченный вид корпус пояснений приобрел уже в XXI веке в виде базы Finnegans Wake Extensible Elucidation Treasury, она же fweet.org. На данный момент в базе содержится 91871 комментарий, и можно с уверенностью утверждать, что почти все секреты книги раскрыты, включая те, которые не были заложены в нее Джойсом. Таким образом, хотя бы на микроуровне Finnegans Wake сегодня можно считать понятным (читателю, что сможет разобраться в fweet, запутанной немногим меньше самого романа).

Корпус комментариев делает достижимым не только относительно полное чтение Finnegans Wake, но и его приблизительный перевод на другую языковую основу. Если до этого смельчакам, решавшимся пожертвовать 10-15 лет жизни на перекаламбуривание романа (а текст такой, что ты или 24/7 живешь его переводом, перестраивая под него мозги, или не трогаешь), приходилось работать почти вслепую, по собственным сумбурным ощущениям и разрозненным находкам исследователей, то теперь можно взять готовую систему разгадок, перевести по ней книгу и быть на 90% уверенным, что в переводе сохранено то, что в оригинале было, и не появилось того, чего в оригинале не было. Еще и время получится сэкономить. Я так и не смог установить, использовалась ли база fweet для сербской, турецкой, датской и других новейших версий романа – в интервью переводчики предпочитают говорить об оригинальном тексте, Джойсе и себе, но не о рабочих инструментах – зато точно знаю, кто на нее полагался от А до Я, от "riverrun, past Eve and Adam's" до "a way a lone a last a loved a long the" и локализовал Finnegans Wake с дотошностью не только похвальной, но и пугающей. Конечно же (?) переводчик на русский язык.

Переводчик скрывается под псевдонимом Андрей Рене (отсылающим к Андре Гиганту – Андре Рене Русимову). По открытой информации известно о нем немногое: читает рэп под псевдонимом Homo Patience, смотрит много аниме, живет в Москве, язвителен в постах, но адекватен в личной переписке, возраст, видимо, немного за 30, по образованию физик. Описание выглядит как портрет рядового посетителя DTF и TJ. Зачем он прячется за псевдонимом, если это снижает доверие к его работе, непонятно. Зачем во всех своих группах по Finnegans Wake он закрыл комментарии незадолго до публикации полного перевода, хотя как раз сейчас настало время для обратной связи, непонятно тем более. Понятно только, почему литературная общественность с большим сомнением смотрела и смотрит на его героическую авантюру: а) не верили, что доведет до конца; б) не верят, что вышло хотя бы приемлемо; в) не считают Джойса достойным читательских усилий; г) не считают осмысленным перевод романа на русский; д) и вообще, who is Mr. Rene?!

О работе Андрея Рене над русификацией Finnegans Wake в "На помине Финнеганов" известно больше, чем о его личности. Где-то в начале десятых он заинтересовался книгой и, узнав о базе fweet, понял, что сможет перевести роман с высокой степенью достоверности, даже не будучи джойсоведом, ирландским полиглотом, гением русского языка или Доктором Манхэттэном. Судя по публикациям в соцсетях, где-то к 2014 году он перевел смыслообразующий каркас текста, затем потренировался на переводе фильма Passages from James Joyce's Finnegans Wake (1966) Мэри Эллен Бьют, после чего в 2016 году приступил к последовательной трансплантации финнегановских франкенштейнов, мигрантов, списков, шифровок и стобуквиц в тело русского языка. На 800 страниц каламбуров у Андрея Рене ушло "всего" 5,5 лет: в 2018 году на Ridero был опубликован детально комментированный перевод первой книги романа, в 2020 году – второй книги, а под конец прошлого года – третьей и четвертой книги. Бесплатно и в наиболее удобной для чтения форме "На помине Финнеганов" и весь корпус примечаний выложены на http://samlib.ru/r/rene_a/.

Фундаментом перевода у Андрея Рене стала работа с сотнями пронизывающих Finnegans Wake повторяющихся фраз, слов, сочетаний букв – "мотивами" по терминологии fweet. Каждый такой мотив – это смысловое зерно, прорастающее в разных словах и превращающее их в каламбуры с одинаковым ядром, то есть мотив и порождает модификации слов, и объединяет их по смыслу вокруг себя, и служит фокусом их интерпретации. Например, мотив Erin (кельтское название Ирландии), который проявляется в "Garden of Erin" (каламбур от Garden of Eden – "Эдемский сад"), "Glimpse of Even" (каламбур от Glimpse of Heaven – "отблеск рая"), "Man d'airain" (каламбур от mandarin – "сановник") и еще в 76 местах. Или наоборот, каламбуры проявляются внутри мотива, как в названии рождественской песни "The Holly and the Ivy" ("Остролист и плющ") обнаруживаются фразы "holy and evil" ("святой и злой"), "Hullo Eve" ("алло, Ева"), "hilly-and-even" ("холмистый-и-ровный") и еще 24 варианта. Или Джойс время от времени пишет цепочки слов, заканчивающихся на "-ation", как "the laetification of disgeneration by neuhumorisation of our kristianiasation", и это тоже мотив.

Центральный мотив, встречающийся порядка 500 раз – аббревиатура HCE. Она отсылает к ирландскому политику конца XIX века Хью Куллину Ирди Чайлдерсу (Hugh Culling Eardley Childers), чьи инициалы HCE перед фамилией современники расшифровывали как "here comes everybody" ("вот идет кто угодно"). Джойс именует по этим инициалам условно главного героя книги Humphrey Chimpden Earwicker и фарширует текст последовательностями слов, начинающихся на h, c, e, например "happinest childher everwere"; "a hatch, a celt, an earshare"; "habituels conspicuously emergent"; "High Church of England"; "human, erring and condonable"; "huge chain envelope"; "Homo Capite Erectus"; "He Can Explain"; "hereditatis columna erecta"; "hallucination, cauchman, ectoplasm"; "Her Chuff Exsquire"; порядок HCE-слов может меняться: "evropeahahn cheic house"; "childream's hours, expercatered"; "combarative embottled history"; "excrescence to civilised humanity"; "caller herring everydaily"; этот мотив есть в первом же предложении романа, вставленный в другой мотив: "Howth Castle and Environs" (в мотив полуострова Хоут). Ну, вы поняли.

Андрей Рене решил, что в первую очередь в переводе должна быть последовательно передана именно система мотивов, дабы читатель видел их в тексте там же, где видит их в оригинале: вот тут вновь мелькнула политическая организация Sinn Fein, вот в очередной раз обыгрывается западная провинция Ирландии Connacht, здесь из слова подмигивает итальянский философ Giambattista Vico, а вот опять всуе поминается Holy Ghost. И если перевести их как Шинн Фейн, Коннахт, Вико и Святой Дух не составляет ни труда, ни компромисса (а примеры выше – как Эрин и "Остролист и плющ"), то центральный мотив HCE локализовать как ХЦЕ или ХСИ уже не получится: инициалы должен происходить из перевода "here comes everybody" и потенциально годиться для пяти сотен иных расшифровок аббревиатуры. Поэтому Хамфри Чимпдена Иэрвикера Рене превращает в Горемыку Закутилу Вертоухова, а инициалы ГЗВ производит от "гуляют здесь всякие". Почему Горемыка? Потому что у Джойса Humphrey взято из выражения "dine with Duke Humphrey" – "остаться без обеда". Почему Закутила? Потому что chimpden буквально означает "логово шимпанзе". Почему Вертоухов? Потому что Earwicker происходит от earwig – "уховертка". Получается мыкающее горе по закуткам насекомое, для условно главного героя – самое то, но еще важнее, что все вышеперечисленные "Homo Capite Erectus" должны в переводе быть расшифровками аббревиатуры ГЗВ: "Гомо Закроманьонец Вертикалопитек" и прочие 500 вариантов.

Начав быть последовательным в переводе Finnegans Wake от мотивного "надтекста" к каламбурному тексту, Андрей Рене решил оставаться последовательным до конца: если он устанавливает, что все случаи обыгрывания "Forty Bonnets" (прозвище родственницы Джойса) переводятся как обыгрывания "Сорок Чепцов" ("ворох птенцов", "сорок хлебцов", "сырость вычерпцов"), а все каламбуры с "Iron Duke" (прозвище Артура Уэсли, герцога Веллингтона) – как каламбуры с "дюк браней" ("бурдюк браги", "бравый битюг", "Дюхкха Араннов"), дабы читателю были видны эти зерна повторов внутри языкового рагу, то и все остальные скрепляющие текст элементы должны быть видны точно так же. В частности, он заменил в каламбурах неанглийские слова, которые пишутся латиницей, нерусскими словами, которые пишутся кириллицей. Так ирландский, французский, немецкий, голландский, итальянский, испанский, финский и другие становятся украинским, белорусским, болгарским, польским, македонским и прочими, чтобы просигналить: вот тут в оригинале франкенштейн был собран из мигрантов ближнего зарубежья. Для соответствия более редким языковым гостям использованы таджикский, казахский, кыргызский языки.

По той же логике, если в оригинале обыгрываются английские или ирландские стихи и песни, переводить их надо обыгрыванием русских и украинских стихов и песен, а каламбуры с вряд ли известными читателю западными топонимами должны быть переданы каламбурами с российскими топонимами. То же самое касается говорящих имен-фамилий. На словах это звучит страшновато: кажется, откроешь "Финнеганов", а там какой-то Петров гуляет по Пензе вдоль Суры и поет "Ой Волга, Волга-матушка, буддийская река". Причем сам Андрей Рене любит подчеркивать объемность русификации ирландщины в "На помине Финнеганов", перечисляя использование в переводе 550 русских стихов, более 2000 русских топонимов (из них 1500 – это реки из "речной" восьмой главы первой книги) и порядка 220 русских фамилий. На деле же все не так ужасно. Ирландские провинции Манстер, Ленстер, Коннахт и Ольстер сохранены, как и большая часть ирландских графств; Лондон, Париж, Рим, Белфаст, Афины и другие всем известные города никуда не делись; эмигрировали в Россию только такие местечки, как долина Мойналти (стала селом Петрово-Дальнее), горная гряда Моурн (стала горой Двугорбая), дорога Боермор (стала деревней Большое Шигаево) и т. п., причем все это только элементы каламбуров, а не места условного действия романа: Большое Шигаево спрятано в "большое шагание", "Домашнее Моргаево", "вешалошугаев большак", Двугорбую трудно разглядеть в "мирскорбная сторона" и "гора, что горескорбьёт себя в росоперси”, а Петрово-Дальнее и вовсе не видать в "старше долинок" и "Мал Старшон". Так что никаких Петровых в Пензе, хотя любители Типперэри (стало Перепольем) и Килкенни (стало Светлобителью) будут недовольны.

Аналогично Андрей Рене поступил с именами. Наполеон остается в каламбурах Наполеоном ("la pau' Leonie" – "панна Леона", "napoo – "наполегло", "nipped a paly one" – "перехватила наполную" и прочее), а вот ирландский революционер Наппер Танди переодевается в Сорвиголову ("nopper tipped a nappiwenk" – "голова сделал сорвиприз", "napper, handy" – "сэр, вы голова", "dapper dandy" – "сорвисьхолостяк" и иные). Часть замен сделана, видимо, для удобства перекаламбуривания. Скажем, с фамилией Harmsworth, в английском легко преобразуемой в "harm's worth healing", "Homesworth" или "armsworths", тяжело играть на русском, поэтому переводчик заменил ее в франкенштейнах на "Верстовский" и произвел от этого слова соответствия "Вред стоит того, чтоб лечить”, "Бытовский", "верстопасквили". Но если речь о Guinevere, то в княгиню Ольгу она не превращается: "like the queenoveire" – "любее королевы Гиневрии", "janiveer" – "гневральский", "peer of quinnyfears" – "пэрочка лединервов". Аутентичность / русификация имен и фамилий, как можно судить по этим примерам, очень часто оказывается формальным моментом, когда и в оригинале, и в переводе они прячутся глубже, чем можно выкопать при обычном внимательном чтении.

Что касается стихов и песен, то речь тоже идет о трудночитаемых отсылках. Скажем, в тексте проскальзывает название песни "Wait till the Clouds Roll by, Jenny" – чтобы сохранить не саму фразу, а указание на спрятанное в ней подмигивание автора, Андрей Рене берет двустишие из "Мечты" Константина Батюшкова: "О, сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой, / Сойди ко мне с небес в туманных облаках" и преобразует ее под ритмику джойсовского текста: "Когда ж сойдут туманны облака, о дщерь-с", не забывая добавить внутрь присутствующие в оригинале мотивы. Или Джойс переделывает колыбельную, а Рене для перевода берет известное лермонтовское "Спи, младенец мой прекрасный, / Баюшки-баю. / Тихо смотрит месяц ясный / В колыбель твою", но после всех преобразований получается "Рдевцветочки ростпрекрасны, буем в верхоту". Кажется, в случае с Лермонтовым уже можно ощутить русскую основу, но посмотрите, как строка выглядит в контексте: "Потом он передаёт ястребом свои фигурогномии ручной браковки от Фрэнси к Фрисци внизу в чушьмастерской. Вид мая мать и Влас май отец. Малой Мерки Жинка и Подлой Подлей Свинка. Их уборной древо (да расцветёт!) рядом с их экотафией (стейн где стоишь!). Рдевцветочки ростпрекрасны, буем в верхоту. Сколь хорошует, сколь хорошует! Стомного! Стомного! И голландцогиня ухмирала дослепу от его цапцелуя из Челоулья. И весь мар всколупнулся. Пока он узнать не узнает, с чего начать ему следует. Младенец, что сплавляет скорлупу по полу мокрого дня, и то более смекалист”. В потоке переделанный стих выделить не так-то просто.

Таким образом, подчеркиваемые Андреем Рене масштабы русификации и кириллизации Finnegans Wake при чтении "На помине Финнеганов" практически незаметны. В каждом абзаце содержится столько информации, и она настолько разнородная по значимости, что "Первомайский" вместо "Мэйнот" на месте поселка Maynooth в франкенштейнах "Полднемайский" и "Первомейнутский" никак на работу читателя с романом не влияет. Или вот здесь в каламбурах использованы слова из украинского, болгарского и македонского языков на месте слов из немецкого и французского, попробуйте их найти: "А тут ещё прекрысный трезвонщик и в приятцу его жилдочка за двумя глазjаjцами с её: "Мрак Разиня, сужели снельзя снам содружже сопружже, чтоб капельку фронтистих?"". "Локализация" имен, топонимов, языков и текстов исходит из понимания, что передача сигнала об употреблении в очередном каламбуре исторической фигуры, реки, улицы, города, иноязычного слова или цитаты важнее, чем сохранение при перекаламбуривании конкретного имени собственного или буквального перевода процитированных стихов и песен. Хотя везде, где можно, оригиналы сохранены. О’Брайены с О’Донохью, МакФарланы с МакКарти все так же смотрят на читателя из "ай брачной ой горечи", "О’Дворнохью", "Макфаршлейн" и "маркартий".

Последовательность в передаче повторяющихся элементов текста сказывается на работе с другим важным аспектом Finnegans Wake – со звукописью, и на этом наверняка будет сосредотачиваться значительная часть критики перевода. Оригинал знаменит не только кошмарной переусложненностью синтаксиса и лексики, но и поразительным благозвучием при чтении вслух. И сам Джойс, и Беккет советовали проговаривать роман и вслушиваться в него, а не просто читать глазами. Вокруг звучания книги во многом строится ее легодицея (оправдание чтения): не беспокойтесь о смысле слов, просто слушайте, как это красиво! Действительно, музыкальность, звуковая гармоничность цепочек каламбуров важна для романа, это еще один надтекстовый уровень, раскрывающий его в синергии с другими, и везде, где это осуществимо, Андрей Рене старается благозвучие сохранить, во всяком случае, он передает локальные группы аллитераций и явно ритмизованные участки. Но когда приходится выбирать между звуком и смыслом, переводчик всегда выбирает смысл, и понятно почему: если уж обращаться к Finnegans Wake преимущественно за звучанием, то перевод просто не нужен, нужна хорошая аудиокнига оригинала, начитанная с ирландским акцентом.

Тут мы приходим к вопросу, который стоило задать в самом начале: зачем в принципе может быть нужно читать Finnegans Wake в переводе (а это, напомню, четвертая претензия литературной общественности к труду Рене)? Вопрос "зачем переводить?" не стоит – человеку захотелось перевести, и он сделал это, потому что мог; и потом, кто только чем не занимается в свободное от обязательств время, любительский перевод ничем не хуже других увлечений. Однако из того, что русский перевод едва ли не самого непереводимого и непрочитываемого романа существует, не следует, что его есть смысл читать. Ведь если так и так будет очень тяжело при чтении, то зачем соглашаться на 800 страниц переводческих компромиссов и языковых потерь, когда можно на том уже уровне читательских страданий сразу читать оригинал с опорой на fweet.org, "Аннотации" МакХью, биографический труд "Джеймс Джойс" Ричарда Эллманна и, например, раннюю монографию "Отмычка к Finnegans Wake" Кэмпбелла и Робинсона? Чтобы ответить на этот вопрос, я прочитал "На помине Финнеганов".

"На помине Финнеганов" я читал с 2 по 15 января 2022 года с однодневным перерывом, то есть по 62 страницы в день. Немного о себе: я человек. Как человеку мне было весьма сложно читать этот текст на уровне от предложения и выше, зато довольно просто на уровне отдельных слов. За месяц до этого у меня был тяжкий опыт чтения главы "Ум за разум" романа "Иерусалим" Алана Мура в переводе Сергея Карпова, в которой автор подражает стилю Finnegans Wake, и она оказалась куда сложнее для пословного восприятия, чем роман Джойса в переводе Андрея Рене. Дело в том, что в "Ум за разум" стоящие рядом слова часто соединены в одно или же разбиты на куски и так, кусками, прилеплены к соседям справа и слева, из-за чего при чтении приходится не только вычесывать из слов каламбуры, но и устанавливать их границы. Кажется, если напечатать эту главу без пробелов, работать с ней стало бы проще. В "На помине Финнеганов" такого почти нет: каждый франкенштейн имеет четкие границы, и читать текст слово за словом, анализируя каламбуры, не составляет большой проблемы.

Проблемы, и весьма большие, возникают при попытке целостно воспринять прочитанное на уровне отдельного сравнительно длинного предложения, тем более абзаца. Сразу надо отметить, что почти весь текст – это не повествование (в отличие от стилизации Мура, где идет стандартный рассказ о приключениях Лючии Джойс на прогулке вокруг дурдома, только зашифрованный языковыми играми), а речь. Иногда это диалог вполне определенных фигур (например, прачки в "речной" восьмой главе первой книги), иногда – гам многих голосов (разговоры на помине Финнегана в самом начале), иногда – череда вопросов и ответов (допрос Почтового Шона в начале третьей книги), часто – длиннейшие монологи "персонажей" (как оправдание Гостевого во второй книге, проповедь Жана для Иззи в третьей книге и финальная речь реки Лиффи). Текст наполнен притчами, анекдотами, побасенками и другими формами устного народного творчества (как истории Слизицы и Винегрета, Раскройщика Крысы и норвежского капитана, Хмуравья и Коснетчика), которые "персонажи" рассказывают друг другу. Даже наиболее повествовательные места, где кто-то просто что-то делает, подаются как обращение рассказчика к слушателям. Складывается впечатление, что на протяжении всего романа автор и герои наперебой травят байки. Причем заплетающимися языками и в полусне.

Трудность восприятия текста происходит из неопределенности его синтаксиса, соответствующей непоследовательности устной речи: говорящий начинает фразу, но сбивается, переключается на пояснение или дополнение основной мысли, теряет нить и заканчивает совсем не тем, с чего начинал. Из-за этого не всегда удается сразу найти в предложении сказуемое к тому, что выглядит как подлежащее, и мысленно расставить по местам второстепенные члены, чтобы выделить общий смысл (попросту говоря, установить, кто на ком стоял). Почти как в анекдоте, где игрок "Поля чудес" назвал все буквы, но не смог выговорить слово: по отдельности каламбуры легко читаются и понимаются, но что означают их совокупности от большой буквы до точки? На фоне регулярных случаев, когда приходится долго и не очень успешно искать погребенную под придаточными главную часть предложения, совсем иначе воспринимаются длиннейшие списки предметов или текстов: если в "Улиссе" они казались приемом усложнения, то в "Финнеганах" это зона отдыха – на пару страниц можно расслабиться и почитать, например, перечисление прозвищ Вертоухова.

Еще тяжелее со связностью на уровне абзаца, так как соседние предложения вроде бы повествуют об одном и том же, но делают это так странно, будто каждое из них является самостоятельным законченным абзацем. По-видимому, Джойс применяет один и тот же прием ко всем уровням текста: он вставляет не только слова в слова (чтобы вы могли читать два-три слова, читая одно), но и предложения в предложения, и абзацы в абзацы, и истории в истории. Поэтому сравнение с котелком ирландского рагу не вполне передает фаршированность и перемешанность Finnegans Wake. Скорее это четыре газохранилища, заполненные бочками, заполненными котелками, заполненными ирландским рагу, по которым прогулялось торнадо. Вспоминается другой анекдот: "Сотрудник крематория чихнул на работе и теперь не знает, кто где", а еще на ум приходит английская кумулятивная сказка "Дом, который построил Джек", которая, кстати, является одним из мотивов книги. Том, которым потроллил Джеймс.

Особенно тяжела вторая глава второй книги, рассказывающая о домашних заданиях школьников Шема, Шона и Иззи: она идет в три колонки, в центральной располагается основной текст, а по бокам написаны дополнения к нему; также на каждой странице есть ссылки с примечаниями. Основной текст заметно темнее, чем предыдущие главы, и пояснения ему явно не помешали бы, но беда и юмор в том, что комментарии в боковых колонках и внизу страницы только еще больше все запутывают и затемняют. Возможно, Джойс таким образом показывает, как тяжело детям учить грамматику, историю, алгебру и геометрию, возможно, глава пародирует школьный учебник – так или иначе синтаксический хаос "Финнеганов" достигает в 2.2 локального максимума. Местами там приходится оставлять попытки сложить слова в предложения, тем более предложения в текст, и просто ползти по месиву из франкенштейнов, на первый взгляд разнообразному (разные шрифты! разные колонки! глаза разбегаются!), но с точки зрения восприятия совершенно монотонному. По счастью, 48 страниц домашних заданий сменяются третьей главой о веселой попойке и россказнях в таверне, куда более понятной и все более и более яснеющей вплоть до финала второй книги, где читателя встречает тот самый первый этюд о короле О’Конноре, с которого Джойс начал Work in Progress в марте 1923 года, практически не усложненный.

У читателя Finnegans Wake, ворвавшегося на первые страницы и увязшего, например, в "Мусорной куче букв" (стр. 38 первой книги), есть два пути на выбор – сдаваться или приспосабливаться. Конечно, уже с первого взгляда ясно, что текст романа нестандартный (нетривиальный, как сказал бы Ханс Волльшлегер, переводчик "Улисса" на немецкий и автор тоже весьма непростого романа "Отростки сердца" с отсылками к "Финнеганам"), но насколько именно нестандартный, становится видно, только если попытаться осмысленно в него вчитаться. Обе задачи чтения – восприятие и понимание письменного кода – мешает выполнять не качество и не количество каламбуров, а, как уже было сказано выше, то, в каком (бес)порядке они расставлены. Очень и очень многие слова и целые фразы оказываются в предложениях не для того, чтобы сообщить что-то о происходящем, а для отвлечения внимания, значительные участки текста вообще ни о чем не говорят с точки зрения "истории", они просто есть (как тот же этюд о короле О’Конноре). Сдаться и закрыть роман – решение оправданное и весьма популярное, тот же Алан Мур прочитал из Finnegans Wake всего несколько предложений и советовал не верить тем, кто утверждает, что осилил книгу целиком. Но что если выбрать второй путь?

Давайте еще раз пройдемся по проблемам чтения "Финнеганов". Итак, перед нами текст, не приводимый к стандартному виду для выполнения задач чтения, следовательно, не надо его преобразовывать, надо читать его как-то иначе. Но как именно? Поскольку Джойс не дает никакого предисловия о техниках восприятия и понимания Finnegans Wake, открывшему роман приходится в буквальном смысле учиться его читать. Сколь угодно опытный читатель оказывается в ситуации раннего детства, когда он только начинал узнавать в письменном коде знакомые слова устной речи: на страницах книги почти нет привычных последовательной знаков для быстрого распознавания, подавляющее большинство слов мозг видит впервые, и с каждым из франкенштейнов ему приходится работать как с непривычной последовательностью. Да-да, "Финнеганы" – это азбука для взрослых, которую вы, потея и сбиваясь, разбираете по слогам. В моей статье "Польза чтения художественной литературы" указаны три варианта работы мозга с непривычной последовательностью знаков: запомнить без понимания, пропустить или преобразовать в ряд привычных последовательностей, то есть понять. Но в случае Finnegans Wake оказываются неэффективными не только запоминание непривычного без понимания (потому что каламбуры почти никогда не повторяются и тем более не поясняются) и пропуск непривычного (потому что не получить собрать смысл из десятка знакомых слов на страницу незнакомых), но и понимание непривычного! Виной тому непомерность задачи.

Читатель вполне в состоянии разъять очередное модифицированное слово на значимые фрагменты, провернуть назад языковой фарш, разобраться, что в нем мясо, а что специи, и синтезировать из полученных ингредиентов смысл – но усилий на это уйдет столько, сколько в обычном тексте уходит на чтение простого предложения с небольшим числом второстепенных членов. Поэтому и появляется ощущение, что слово за словом, каламбур за каламбуром текст легко читается, ведь в восприятии и понимании простого предложения нет никакой сложности. Но в таком случае для чтения слов в "Финнеганах" действуют законы чтения предложений: читая следующее слово, вы начинаете забывать наименее значимые элементы предыдущего, а еще через пару уже в целом не очень помните первое. Возьмем довольно простой пример: "Милорадосмех Питковой Вгонки столь редкостно компростреливал с печалепением Влажного Пинтера, как будто они еден-на-ке". Ну что, "Милорадосмех" – смех Милорада, упоминавшегося в истории о Леди Проделок; "Питковой Вгонки" – что-то на эльфийском; "столь редкостно компростреливал" – компроматом стрелял?; "с печалепением" – ага, это про Тристана, есть связь с Грустофором из той же истории о Леди Проделок, он как раз стоял в паре с Милорадом; "Влажного Пинтера" – тоже на эльфийском, но возможна пара с питковой вгонкой; "как будто они еден-на-ке" - одинаковые, то есть связь между милорадосмехом и печалепением, питковой вгонкой и влажным пинтером действительно имеется. Но чтобы вот так понять фразу, нужно запомнить Милорада и уловить обыгрывание печали как латинского корня имени Тристан, а также прочесть ее несколько раз. То есть уже на микроуровне нужно одновременно и понимать, и запоминать текст: не только учиться читать Finnegans Wake, но и в прямом смысле заучивать его. И то в приведенном примере упущен смысл "Влажного Пинтера" – это перерасшифровка аббревиатуры В.П., "видевший преступление".

Когда же мы переходим на уровень предложений "Финнеганов", то о них даже нельзя по аналогии сказать, что для их чтения действуют законы чтения абзацев. Они настолько огромны и запутаны придаточными частями, вставными конструкциями и другими ухищрениями синтаксиса, что скорее их чтение соотносится с чтением подглав в стандартных текстах, а "абзацами" по объему воспринимаемой, понимаемой и забываемой информации стоит считать фразы. От прочтенного большого предложения при переходе к другому в памяти читателя будет оставаться лишь самый общий смысл, если его вообще удастся выявить. Неудивительно, что в "На помине Финнеганов" Андрей Рене заботливо снабжает заглавием каждый длинный абзац или ряд коротких абзацев, чего в оригинале нет – поначалу кажется, что довольно странно придумывать названия для всякой красной строки, но вскоре это выглядит совершенно естественным, так как любой абзац требует такой же работы, как большие главы в тривиальных книгах. Переводческие заглавия служат одновременно и пояснением при чтении, и заданием: попробуйте найти этот смысл в этом котелке рагу. Благодаря такой заботе читать перевод удобнее оригинала, так как в тексте расставлены минимальные подсказки, направляющие читательский труд.

Непомерность восприятия и понимания текста "Финнеганов" означает, что малейшая потеря концентрации обернется автоматическим пропуском всех непривычных последовательной знаков, причем вы можете очень долго скользить по каламбурам бессознательным взглядом, пока мозг не выцепит наконец среди случайных с его точки зрения наборов букв что-то знакомое. Роман требует, чтобы вы не просто учились его читать и заучивали его строки, но делали это прилежно. На троечку Finnegans Wake не осилить, тут или все, или ничего. С другой стороны, он запрещает прямолинейный подход, искореняя последовательность что в синтаксисе, что в композиции сюжета, где "главная история" о письме, преступлении и суде над Вертоуховым рассказывается не по порядку и даже не мозаикой, а бессистемной россыпью рассуждений и разговоров о местах, предметах и "персонажах", между которыми циркулирует внимание рассказчиков на протяжении 800 страниц. Просто отличником для Finnegans Wake быть недостаточно. Все, чему как читатель вы на отлично выучились ранее, здесь бесполезно, начиная с базового умения линейно воспринимать и понимать текст от предложения к предложению. Линейное здесь или неважно, или отсутствует.

В таком случае нужно найти какие-то иные организующие текст элементы, если мы принимаем как данность, что "Финнеганы" - не бессмысленный буквенный борщ, написанный ради одного лишь желания автора поиздеваться над читателем, а история, рассказанная по-другому. Это другое в романе есть, его нужно только заметить.

Могу точно сказать, когда это другое в романе заметил я. Первоначально я читал книгу "без спойлеров", не заглядывая ни в комментарии переводчика, ни в иные материалы, поясняющие, что за финнегань в ней происходит. Всегда так делаю. Знал только, что там что-то о кельтском герое Финне Маккуле, вставленном в сюжет песни "Finnegan’s Wake", мол, на самом деле название романа означает "Fionn again is wake" – "Финн вновь пробудился". Многое поначалу было понятно и так: вот тот самый Финнеган, вот его помин, вот какой-то "музей Волимгдана" с пересказом неких исторических событий, вот то ли птица, то ли женщина роется в отбросах, дальше не пойми что, потом диалог "немого" с "глухим" неясно о чем, затем та самая "Мусорная куча букв" о происхождении письменности, на которой впору прощаться с романом, потом замечательно понятная история о Леди Проделок и, кажется, пейзаж с холмом и рекой, Финнеган пытается ожить, но поминающие укладывают его обратно, и тогда появляется его близнец Горемыка Закутила Вертоухов. Во второй главе много мутного о ГЗВ и каком-то Гаде, в третьей главе туманный экшен опять вокруг ГЗВ, начинается некий суд, следуют какие-то показания, и вот в последней части третьей главы первой книги, на странице 102 (то есть после 85 страниц погружения во все более темнеющий текст) я в третий раз встретил женское имя Грайне – сначала она было просто "Грайне О’Метка детоувела близужимку Грустофора", затем "зато старая Грайне одна задаёт курс", а теперь "наша с вами маленькая штатная Грайне жгучекрасных щёчек”. Мне стало интересно, почему это красивое имя возникает в разных контекстах, и я впервые что-то погуглил по книге.

И мне открылся один из ключей к Finnegans Wake. С изумлением я прочитал, что Грайне – это дочь короля Кормака мак Арта, выданная замуж за того самого Финна Маккула, которому положено пробудиться в романе, и ей посвящена одна из главных легенд цикла фениев – "Преследование Диармайда и Грайне": прямо на свадебном пиру Грайне сбегает от уже состарившегося Финна с одним из фениев Диармайдом, а старик вместе с дружиной преследует их. Эта история является прообразом знаменитой средневековой легенды о Тристане и Изольде, где, напомню, героический принц Тристан и принцесса Изольда, предназначенная королю Марку, случайно выпивают любовное зелье, и их любовь не может разрушить ничто на свете, включая разлуку и женитьбу Тристана на еще одной Изольде (которая в итоге сводит в могилу и мужа, и первую Изольду). А есть еще ирландская королева пиратов XVI века Грейс О’Мэлли, известная как "Лысая Грайне" – и именно ей посвящена история о Леди Проделок: сбежавшей из заключения в Дублинском замке Грейс отказали в ночлеге в замке Хоут, и в отместку она похитила Кристофера Лоренса, сына хоутского ярла; вот только у Джойса Кристофер превращается в Tristopher / Грустофора, что соединяет Лысую Грайне с Грайне Кормаковной через Тристана и Изольду. Внезапно у многих деталей в книге появился смысл.

Первый ключ – "отсылки важны". В отличие от "Улисса", который можно прочесть и не считывая отсылки к другим текстам и реальной истории (поскольку там главные герои прежде всего равны себе), в "Финнеганах" без этого никак. Хотя путем долгой работы над дешифровкой текста можно восстановить, какие "персонажи" что делают – Андрей Рене такую работу провел и написал проясняющие текст синопсисы к каждой части каждой главы – но это не столь значимо для чтения, поскольку книга не только о них и даже не в первую очередь о них. Поэтому я и называю Горемыку Закутилу Вертоухова, Анну Ливви Присеребрённую, Шема Писца, Почтового Шона и Иззи "персонажами" исключительно в кавычках: в романе повествуется не их частная история, в которой автор обнаруживает черты классических / мифических текстов, как в "Улиссе", но нечто противоположное: история культурных архетипов, находящих отражение или проявление в неких действующих лицах в одни конкретные сутки. Чтобы видеть, как это происходит, необходимо внимательно следить за появлением исторических и литературных имен, распознавать их самостоятельно или с помощью комментариев и составлять систему внешних историй, из которых сложены или на которые ссылаются "Финнеганы". Обычно я против вычитывания отсылочек, но тут это один из приемов нелинейного повествования: действительно важные лица и события книги мелькают в рагувороте каламбуров, пока читатель занят второстепенными делами вроде поиска грамматической основы очередного монстроподобного предложения.

Второй ключ к Finnegans Wake открылся мне поздновато, только в последней главе второй книги, что объясняется скорее всего тем, как долго я концентрировался на попытках понимания линейного текста даже после находки первого ключа. Кстати, все это время роман мне не нравился, казался очередной унылой ирландщиной, где герои только и делают, что пьют, падают, ругаются, дерутся, амурничают, жалуются на судьбу и живут в полнейшей беспросветной нищете, но поют при этом веселые песни (о том, как они пьют, падают и т. д.) – от российских декораций это отличается только веселыми песнями, но зачем читать про иностранный город Дублин, если он так похож на Саратов? С такими тристанными чувствами я добрался до эпизода о Мамалуе, в котором с облегчением считал совершенно ясную отсылку к четырем евангелистам Матфею, Марку, Луке и Иоанну – в "Финнеганах" они превратились в ирландских аксакалов Мэтта Грегори, Маркуса Лиона, Лукаса Тарпея и Джонни МакДугала. Однако зацепили меня не они (хотя и добавили в первый ключ огромное и удобное лично мне поле христианских трактовок "событий" романа), а фраза, прозвучавшая после их поочередных выступлений перед читателем: "как он растянул его за его полый водрот и получил много шума о своём имени в честь деннодухов из гнездома, загранколоний и властодержавы”. Разбирая каламбуры, я вдруг понял, что передние части к “дому”, “колониям” и “державе” выбраны исключительно из-за их начальных букв – Г, З, В (в оригинале – home, colony, estate).

Варианты раскрытия инициалов Горемыки Закутилы Вертоухова я встречал и ранее, но то были подчеркнутые игры – "Горбомыка Запахеопс Верхизарх", "Госпаладин Замкнуд Взгорских", "Гугонт Закопуша Вялоцып" или "Госпанский-Закидайский-Вексинский", так же как замечал обыгрывания имени его жены Анны Ливви Присеребрённой в "Аннишка Лютециямич Павлюба" или "Аппия Липпия Присеребурга", однако о системе надтекстовых мотивов, которую сохранил при переводе Андрей Рене, я узнал только в начале работы над этой статьей, когда стал копаться в материалах группы "На помине Финнеганов (Finnegans Wake)" ВКонтакте. А тогда, во время чтения абзаца "Четверо" части "Мамалуй 2" четвертой главы второй книги, у меня было ощущение, как будто у параноика благодаря одной маленькой детали наконец-то сплелись все ниточки теории заговора в достоверное, весомое доказательство, что заговор действительно есть. Ассоциация с паранойей логична, ведь "Финнеганы" очевидно криптографичны – вот только это скорее стеганография второго порядка, когда в явно зашифрованный текст вкраплено некое иное послание, незаметное при анализе бросающегося в глаза каламбурного шифра.

Второй ключ – "повторяющиеся элементы важны". Речь идет о любых повторах, от угадываемых контуров одной и той же фразы в различных каламбурах через постоянно возникающие в франкенштейнах слова-основы игр до начальных букв слов в одном и том же порядке. Все они имеют большее значение для подлинной истории, чем предложения и "события". Работать с Finnegans Wake необходимо так, будто вы расшифровываете египетские иероглифы в январе 1799-го или бьетесь над манускриптом Войнича в феврале 2022-го: внимательно воспринимая и прилежно заучивая код, ищете в нем сходные участки независимо от того, что эти участки представляют собой, и пытаетесь свести их в систему. Роман написан неким сверхъязыком: текст на обычном человеческом языке является для него чистым листом бумаги, на котором записываются сверхслова по правилам сверхграмматики. Читая его, нужно уметь видеть эти сверхслова – те самые мотивы с fweet – в распыляющем внимание месиве фоновой информации. И именно поэтому перевод Андрея Рене как минимум приемлем, ведь он построен на приоритете передачи стеганографического слоя сверхъязыка "Финнеганов" и стремится не допускать потерь в том, что на самом деле написано в книге.

При всех прочих потерях, а также компромиссах, неровностях, неточностях, заблуждениях и ошибках русского перевода вы можете прочитать "На помине Финнеганов" в лучшем для чтения режиме "без спойлеров", самостоятельно проработать роман и столь же самостоятельно, а не с чужих слов, понять его. Переводческие названия частей и абзацев дадут необходимую опору, пока вы не будете готовы отвернуться от линейного восприятия текста, а видимые недочеты в грамматике и пунктуации издания будут только способствовать отвлечению от языкового фона и восхождению в царство переплетенных отсылок и мотивов. Андрусский реневод Finnegans Wake дает возможность носителям русского языка увидеть, что торнадо не просто прогулялось по четырем газохранилищам, но сложило из бочек и котелков осмысленное послание. Кто бы ты ни был на самом деле, Андрей, спасибо.

С моей стороны было бы жестоко, написав больше авторского листа о методах перевода Рене и личном опыте чтения, так и не рассказать, что ж за послание сложило торнадо джойсовского ума в Finnegans Wake. Данный раздел лучше пропустить тем, кто еще не читал роман, но хочет: заинтересовавшимся достаточно знания о ключах, чтобы сразу сориентироваться в тексте, а не так, как я, две трети ползти наощупь (что тоже интересно и увлекательно); в то же время желательно избежать подмены чтения "Финнеганов" чтением объяснений "Финнеганов", одним из вариантов которых и является моя трактовка "Тома, которым потроллил Джеймс".

!!!

Дальше жесточайшие спойлеры, я вас предупредил.

!!!

Итак, что мы можем выяснить по линейному тексту и нелинейному надтексту романа? Есть некая супружеская пара Горемыка Закутила Вертоухов и Анна Ливви Присеребрённая. О Вертоухове известно три факта: во-первых, из происхождения его имени от "here comes everybody" следует, что на его место подходит кто угодно из людей; во-вторых, из первого вопроса шестой части первой книги "Викторина", где характеристики загаданного человека перетекают из низменных в героические, и прямого ответа, что загадан Финн Маккул, следует, что Вертоухов и есть Финн, который спит где-то в Ирландии и должен пробудиться; в-третьих, из первой же строчки романа, которая на самом деле является ее последней строчкой, следует, что Вертоухов – это дублинский замок Хоут и его окрестности ("Howth Castle and environs"). Об Анне Ливви точно известно, что она – протекающая через Дублин и впадающая в Ирландское море река Лиффи, которая, в свою очередь, по-ирландски пишется An Life, что, если читать по-английски, означает "некая/любая жизнь"; кроме того, фамилия Plurabelle – это plural, "множественная", вставленное в итальянские эпитеты девы Марии pura, bella, "пречистая, прекрасная"; важно, что в отличие от активно действующего на страницах ГЗВ его супруга АЛП вплоть до финального монолога появляется только в разговорах других "персонажей" (чем весьма похожа на Молли Блум).

Получается этакий ирландский инь-ян: Вертоухов – Человек-вообще, культурный герой и воплощение материальной человеческой культуры, активное начало мира; Анна Ливви – Жизнь-вообще, героиня-жизнеподательница и воплощение живой природы, пассивное начало мира. Также Вертоухов – твердь, пространство и разнонаправленное движение в пространстве, а Анна Ливви – вода, время и однонаправленное движение во времени. Кроме того, из текста следует, что Финн Маккул спит не где-нибудь, а под водами Лиффи, что усиливает богородичный образ (река производит на свет героя-спасителя Ирландии) и укрепляет материнско-сыновней связью трактовки отношений АЛП и ГЗВ в паре "Жизнь-Человек". Уже эти соображения позволяют заподозрить, что Finnegans Wake посвящен некой вселенской взаимосвязи вещей и явлений. Становится ясно, зачем Джойс вписал в текст порядка 500 расшифровок HCE и около 180 расшифровок ALP: сделав главными героями не конкретных людей, а Человека-вообще и Жизнь-вообще, автор на этом не остановился и показал проявленность двух сверхсубъектов в десятках и сотнях сочетаний слов и предметов, на которые эти слова указывают, ведь и человек, и жизнь чрезвычайно разнообразны.

Помимо букв Вертоухов присутствует в "Финнеганах" в нескольких лицах. Среди них: его условные "дети" Шем Писец и Почтовый Шон, воплощающие близнечный миф (Каин и Авель, Ромул и Рем, Кастор и Поллукс); их "сестра" Иззи, возникающая для воплощения мифа о преследовании Диармайда и Грайне, легенды о Тристане и Изольде и других историй с женским участием; некий Гад с пипкой, нападающий на Вертоухова, причем с Шемом и Шоном он образует троицу (как, например, Сим, Хам и Иафет); четверо ирландских старцев-евангелистов Мэтью, Маркус, Лукас и Джонн, наблюдающие за действиями более молодых воплощений, беседующие с ним и выпивающие в их честь; и, конечно же, Финнеган, которого поминают в самом начале и забывают в конце первой главы первой книги. Джойс подчеркивает неиндивидуальность этих фигур, постоянно меняя их имена: Шем легко превращается в Глубба, Шон – в Жана, Иззи – в Изод, а сам Вертоухов – в Просю Сухокрыла, Фести и Гостевого. При этом Шем чрезвычайно похож по поведению и характеристикам на ГЗВ, как если бы это был один человек, откуда и следует мысль, что все это лики одного сверхсубъекта. Но тогда выходит, что в "Финнеганах" Джойс рассказывает об истинном богоподобии человека: как христианский Бог един во всех своих трех лицах, так и человек, подобно Ему, един во всех своих миллиардах лиц.

Присутствие великого в малом, легендарного в обыденном, универсального в индивидуальном, вечного в преходящем, возвышенного в низменном – вот о чем, на мой взгляд, Finnegans Wake, но с несколькими важными дополнениями.

Во-первых, Джойс стремится максимально выровнять оба слоя, поэтому перед нами не просто частный сюжет, сквозь который проглядывает общее, но именно общее с частным 50 на 50. "Действие" намеренно затемнено и размыто отсылками к всевозможным мифам и легендам, а "персонажи" многолико обезличены: роман рассказывает не какую-то конкретную историю, хотя ее элементы и можно с большим трудом выдрать из тела текста, а все истории сразу, сливающиеся в Историю-вообще. Весьма логично, если основные персонажи – Человек-вообще и Жизнь-вообще. Поэтому "Финнеганов" стоит рассматривать как Роман-вообще, книгу обо всем, что только можно сказать о человечестве и среде его обитания. Но если так, то нет ничего удивительного в словах внутри слов и предложениях внутри предложений: одновременное рассказывание всех историй мира, от Библии до детских считалок, накладывает их друг на друга, перемешивает, перепутывает, превращает в реалистический текстовый слепок того, как наша жизнь течет изо дня в день. Научиться ориентироваться в романе – все равно что научиться ориентироваться в окружающем мире, на что обычно уходят десятки лет.

Во-вторых, Джойс показывает не только всеобщий баланс, но и всеобщую гармонию. Поэтому так важно правильное чтение вслух Finnegans Wake, обнажающее благозвучие книги: музыкальность формирует иной уровень системности видимого информационного хаоса Истории-вообще, предлагает читателю воспринимать ее big data не зрением, но слухом. И в этом тоже проявляется центральная идея сосуществования совершенного и несовершенного: текст одновременно и дезорганизован с точки зрения синтаксиса, и организован с точки зрения фонетики. Инфернальная проза и лирика сфер. А в-третьих, Джойс не просто заявляет взаимосвязанность всего со всем, но объясняет ее. Как может так быть, что в каждом человеке обретаются и проявляются великие герои прошлого? Все просто: время в Finnegans Wake движется по кругу, и каждый день повторяет все предыдущие с незначительными отличиями. Первая и последняя фразы книги составляют одно предложение и повествуют о том, как завершается и начинается очередной суточный цикл, еще одна часть вод Лиффи утекает в Ирландское море, Тристан еще раз прибывает в Дублин, а Финнеган вновь падает замертво: bababadalgharaghtakamminarronnkonnbronntonnerronntuonnthunntrovarrhounawnskawntoohoohoordenenthurnuk! И Вертоухов действительно является Финном Маккулом, ему нужно только пробудиться, чтобы осознать это, но каждый новый день происходят все те же события, мешающие ему это сделать. Так что вечно оставаться ему Горемыкой.

Итак, Finnegans Wake - роман об истории нашего мира, спрессованной в один бесконечно повторяющийся день, где все когда-либо жившие люди слились в несколько образов, перетекающих друг в друга и в объекты живой и неживой, но благодаря такому всеобщему взаимопроникновению одухотворенной природы. Слились и слова, и предложения, однако в получившемся хаосе язык обрел новый космос. Эта книга и вправду связна и осмысленна, как утверждал Джеймс Джойс, защищаясь от не сумевших разобраться в его труде критиков. Просто она требует от читателя намного больше, чем тот способен ей дать, и в первую очередь огромного доверия к писателю – такого, чтобы 300-400-500 страниц чрезвычайного по усложненности текста работать над ним без малейшего проблеска догадки, что тут вообще творится. Творится тут История Жизни Человека, и она грандиозна; как все грандиозное, ее невозможно охватить взглядом вблизи, с расстояния в одну строчку или одну страницу – ее нужно прочитать целиком и, вероятно, не раз, недаром у романа нет ни начала, ни конца. Но сколько читателей готовы к такому?

Прежде чем перейти к последней главе этого непомерного лонгрида, я кратко трактую еще не упомянутые детали Истории-вообще. Две прачки из "речной" главы раскрываются в финальной речи Лиффи: она называет их "г-жа Живомалость и странная мисс Смертобулыжка", то есть об Анне-Жизни на ее берегу судачат две другие метафизические дамы – Рождение и Смерть. "Сюжет" ежедневных мытарств Вертоухова строится вокруг некоего "преступления", которое ему вменяют на судк, а основной уликой служит "письмо", написанное то ли Анной Ливви, то ли Шемом Писцом, то ли Иззи. "Преступление" никогда не конкретизируется, есть лишь признаки того, что оно было связано с какой-то дуэлью или же с подглядыванием за женщинами, но не более того. Поскольку Вертоухов – Человек-вообще, речь идет обо всех преступлениях, когда-либо совершенных людьми, начиная от грехопадения Адама (есть среди мотивов и как orginal sin, и как Adam and Eve – и появляется в первой же строчке романа!), потому и нет никакой конкретики: каждый день осуждают за что-то иное, Каина за Авеля, Ромула за Рема, Финна за Диармайда, Изольду за Изольду и Тристана, если говорить об уже упоминавшихся лицах. Аналогично, "письмо" тоже никогда не предъявляется полностью, ведь это все тексты, когда-либо написанные людьми, от священных писаний до бытовых записок, то есть Текст-вообще. Что ж, все сходится: Текст записывает Человек, но диктует его, в конечном счете, Жизнь, и свидетельствует это "письмо" всегда против человека, такова уж функция письменного кода. Из чего следует, что "письмом" Анны Ливви является сам Finnegans Wake. Подтверждение этому есть в главе 7 первой книги, где мы узнаем, что Шем Писец – автор "Улисса".

Подчеркну, что это только мое личное понимание романа, оно необязательно верно, если сильно постараться, то можно прочитать его и линейно. Переводчик Андрей Рене, к примеру, не считает символические трактовки стоящими внимания: ему удалось расправить синтаксис и снять каламбурный налет с лексики, в результате он обнаружил пусть композиционно запутанную и рассказанную больше обиняками, но вполне конкретную историю о трактирщике Шеме по прозвищу Горемыка Закутила Вертоухов, не очень легально женатом на Анне Ливви Присеребренной, и его близнеце Шоне, попытавшемся подставить брата, чтобы расстроить брак и самому жениться на Анне Ливви, но в процессе погибшем и выплывшем поутру из Лиффи в облике покойного Финнегана. На мой взгляд, его трактовка порождает больше вопросов, чем ответов. И вот тут самое время озвучить вопросы к переводу Finnegans Wake на русский язык.

Андрей Рене проделал безусловно огромную и героическую работу (выбросить 5,5 лет своей жизни на перевод интересного очень немногим текста, а для 800 страниц это означает по 0,4 страницы каламбурного ада каждый день, без всякой надежды на признание и что-то большее, чем несколько проходных новостных заметок или строчка в Википедии – это и правда героизм), а я сверкой перевода с оригиналом не занимался, тут нужны специалисты-переводчики, а не бесстрашные читатели. Но вопросы к андрусскому реневоду у меня все равно возникли. Я приведу четыре примера из того, что бросилось в глаза сильнее всего. Первые два относятся к сомнительным переводческим компромиссам, еще два – к недостаткам рабочих материалов перевода.

Мотив "-рама" на месте мотива "-ation"

Читая цепочки слов, заканчивающихся на "-рама", как на фото выше, я был уверен, что это отсылка к чему-то индийскому, по аналогии с "Харе Кришна, харе Рама". Логика в этом была, поскольку "Финнеганы" ссылаются не только на христианские тексты, но и на мусульманские, и на иудейские – так почему бы не быть в романе индуизму или кришнаизму? Каково же было мое удивление, когда в комментариях Андрея Рене я обнаружил, что "-рама" – это перевод концовки разных слов на "-ation". Джойсу так понравилось название первого сборника позитивной критики на его еще недописанную книгу – Our Exagmination round His Factification for Incamination of Work in Progress (1929) – что он стал вписывать в текст аналогичные ряды существительных на "-ation". Переводчик пояснил свое решение тем, что заменять "-ation" на "-ация" неудобно, поэтому он взял "-рама" из, внезапно, "Отца Горио" Оноре де Бальзак, где говорится: "Недавнее изобретение диорамы, дающей более полную иллюзию, чем панорама, ввело в некоторых художественных мастерских обычай прибавлять к словам в шутку окончание "рама"" (перевод Н. И. Соболевского).

Непонятно, почему переводчик застрял на калькировании "-ation" в "-ация", сломался и выбрал окказиональный авторский аффикс из текста Бальзака для перевода совершенно рядового для английского языка аффикса. Оно, конечно, удобно, потому что можно просто перевести любое слово в мотиве как есть и добавить "-рама" в конце, ни о чем не беспокоясь. Но ведь в русском языке есть и другие аффиксы для отглагольных существительных, и один из них Рене и так использует во всех цепочках этого мотива, видимо, сам того не замечая. Это суффикс+окончание "-ение" / "-ание". Например, "Contonuation through regeneration of the urutteration" он переводит как "Грозобновлениерама через возрождениераму предпроизнесениерамы". "Рама" тут просто не нужна, "Грозобновление через возрождение предпроизнесения" уже передает ряд "-ation" сполна. В других местах требуется лишь небольшая доработка: "radification of interpretation" вместо "радификациярама трактовкорамы" может быть просто "радифицирование интерпретирования", отлично сочетающееся с предшествующим "устранение восполнения".

На мой взгляд, объяснить это можно тем, что перевод системы мотивов прорабатывался Андреем Рене очень давно, в 2013-2014 годах, когда он только начинал заниматься художественным переводом, и с тех пор не пересматривался. В начале пути он еще неуверенно себя чувствовал в работе с английским и русским языком, из-за чего был вынужден совершать вот такие крайне сомнительные компромиссы, чтобы просто двигаться дальше. Теперь, когда у него есть достаточная практика, все ранние решения необходимо пересмотреть, чтобы текст был переведен на одном уровне. "Рама" в "На помине Финнеганов" лишняя.

Мотив "Печальник" на месте мотива "Tristan/Tristram"

А вот пример перегиба в установке "игра важнее фактуры". Мотив "Tristan/Tristram", сигнализирующий о значимости в надтексте легенды о Тристане и Изольде, обыгрывается в Finnegans Wake около 80 раз. Он появляется на первой же странице, причем в прямой, не каламбурной форме: "Sir Tristram, violer d'amores, fr'over the short sea, had passencore rearrived from North Armorica on this side the scraggy isthmus of Europe Minor to wielderfight his penisolate war…" С первого взгляда в этой фразе мало что понятно, но "сэр Тристрам" ничем не затемнен и сразу заявляет легендарную тему. В переводе его не разглядеть, если не залезть в комментарии: как можно видеть по первому текстовому фото в данной статье, сэр Тристрам превратился в "Рыцарь печального образа жизни" с невольной отсылкой к песне Умки 1986 года: "Я рыцарь / Рыцарь образа жизни / Печальный образ жизни / Но этот образ мой". А дело в том, что Андрей Рене перевел внутреннюю форму имени (tristis - это "печальный" на латыни), ссылаясь на цитату слов матери Тристана из реконструкции медиевистом Жозефом Бедье романа "Тристан и Изольда" XII века в переводе Александра Веселовского: "В печали родила я, печален первый мой тебе привет, и ради тебя мне грустно умирать. И так как ты явился на свет от печали, Тристан и будет тебе имя".

Зачем это сделано? Чтобы было удобно перекаламбуривать франкенштейны Джойса. Tristan у него обыгрывается в "teastain", "treestone", "Tvistown", "trisspass", "Trustan", "tantrist", "trickpat" и так далее. Переводчик, видимо, покрутил в разные стороны слово "Тристан" и понял, что не сможет на нем собрать нужно число слов с русскими корнями, а потому пошел вглубь и превратил Тристана в "Печальника". "Teastain" стал "пейчайное пятно", "treestone" – "груздь-плакунчик", "Tvistown" – "Печалевка", "trisspass" – "печалгательство", "Trustan" – "Привычальник", "tantrist" – "плачевно известны", "Trickpat" – "всепоплечник". Порой, впрочем, и "печаль" оказывалась неудобной, так что "Tristopher" – это "Грустофор", а "tristian" – грустианин. В результате единственное место, где Тристан уцелел – это в фрагменте шестой главы первой книги, приведенном выше, и то потому, что речь об архипелаге Тристан-да-Кунья, хотя и его можно было бы перевести как "Печальники-на-Куличках".

Но ведь мотив Tristan/Tristram не о том, что какому-то персонажу все время грустно-печально. Он о важности для Истории-вообще сюжета о сбежавших влюбленных, в котором отражаются и грехопадение человека (Тристан и Изольда выпивают любовный напиток подобно Адаму и Еве, вкусившим плод от Древа Познания добра и зла), и преследование Диармайда и Грайне Финном Маккулом, да та же история о Грейс О’Мэлли, похитившей Кристофера Лоренса. Внутренняя форма Тристана нужна только для вплетения в каламбуры, но важно именно само имя, не зря автор открыто пишет его на первой же странице. Здесь неправильно идти по пути наименьшего сопротивления. Чтобы сохранить Тристана, "treestone" можно перевести как "древстолб", "trisspass" – как "пристапление", "teastain" – как "грязьтам", и то я пишу первые пришедшие в голову варианты (иначе мне никогда не закончить эту бесконечную статью), а другие модификации оказываются совсем простыми: "Trickpat" – "Трюкпат" (тут в Тристана вставлен Святой Патрик), "tantrist" – "тантрист", "Tristopher" – "Тристофер". Перегиб здесь в том, что технические нужды переводчика оказались важнее текста, и это ошибка, которую требуется исправить.

Пропущенная An Life

Этот недостаток перевода я обнаружил всего три дня назад, когда начал писать раздел "Спойлеры" и принялся проверять информацию об Анне Ливви. В процессе я обнаружил An Life, которая просто преобразила все выкладки по смыслам "персонажа", ведь это название реки прямо кричит в лицо исследователю: ЖИЗНЬ. Нигде в комментариях Андрея Рене я не обнаружил этого варианта названия, есть только упоминание Abha na Life, но и там на LIFE он внимания не обращает. Мне пришлось провести небольшое расследование названий ирландских рек, и действительно, реки могут именоваться как длинно "abhainn na что-то": abhainn na Bearu, abhainn na tSionainn, abhainn na Bhanna, так и коротко "an что-то": an Bearu, an tSionainn, an Bhanna. Но тогда этот смысл должен быть как-то передан и в имени Анны Ливви, и в франкенштейнах с ее участием. Да хоть Анна Жива – в честь украинской реки Жива, протекающей между Винницей и Белой Церковью, в метод локализации топонимов укладывается отлично.

И тут я должен прямо сказать о системной проблеме перевода "На помине Финнеганов". Андрей Рене во время работы слишком сильно полагался на документы, на те трактовки текста, что содержатся в fweet, и слишком мало занимался самостоятельными изысканиями. Если чего-то в документах не было, в тексте он этого не замечал и, соответственно, не передавал в переводе. В итоге "На помине Финнеганов" в каких-то деталях, и порой весьма значимых, является не переводом самого романа Finnegans Wake Джеймса Джойса, а переводом одних лишь примечаний к нему, написанных кем угодно, но не автором "Улисса". Получается, что в тех или иных случаях труд Андрея Рене воплощал мысленный эксперимент Джона Серла о "китайской комнате": он брал очередной участок английского текста, и, не понимая его, преобразовывал в русский текст по подробнейшим инструкциям на fweet. Соответственно, чего не было в базе коментариев, того нет и в русской версии. Теоретически метод "китайской комнаты" для перевода чрезмерно сложного текста дает приемлемый результат при наличии достаточного количества достоверных инструкций, но беда в том, что на самом деле fweet не гарантирует ни качество, ни полноту комментариев, 91871 запись - это только статистика. An Life нет на fweet, но есть в реальности, а что важнее для понимания и перевода "Финнеганов"?

Пропущенная дева Мария

Наконец, четвертый пример, самый, на мой взгляд, интересный. Первый вопрос к переводу у меня возник, когда я узнал, что Анна Ливви Присеребрённая в оригинале – Anna Livia Plurabelle. Мне стало интересно, как из слова "Многокрасивая" получилась "Присеребрённая". Обратившись к комментариям Андрея Рене, я узнал, что оригинал исследователи возводят к "pia et pura bella", выражению, которым итальянский философ Джамбаттиста Вико в его знаменитом труде "Основания новой науки об общей природе наций" (1725) характеризовал ранние религиозные войны. Данный трактат принципиально важен для Finnegans Wake, так как из него исходит идея о круговороте истории, и чтобы подчеркнуть это, Джойс упоминает его во все том же первом предложении романа: commodius vicus of recirculation ("разомкнутый прочный круговик"). Латинскую фразу Вико Андрей Рене переводит как "праведные и простые брани" и перерабатывает "простые брани" в "Присеребренная".

Но что война, какой бы праведной она ни была, делает в фамилии Анны Ливви? Неужели Джойс назвал свою героиню Жизнь Многовоенная? В книге нет каких-то значительных упоминаний ужасов войны, и уж тем более они не связаны с образом реки-жены Вертоухова. Тогда в чем дело? Я немного погуглил, и сеть сообщила мне, что pia, pura, bella являются эпитетами девы Марии в итальянском религиозном гимне. Вот здесь логика есть: праведная, пречистая (а не "простая"), прекрасная – как раз то, что образу Анны Ливви соответствует. Для перестраховки я обратился к замечательному филологу-медиевисту, переводчику и писателю Роману Шмаракову с просьбой проверить, существовал ли такой гимн при жизни Вико. Роман Львович обнаружил песнопение с такими словами в хранящейся в Национальной центральной библиотеке Рима книге "Atti divoti da farsi nella visita al SS. Sagramento, ed alla Beatiss. Vergine Maria" за авторством Диочези ди Беневенто. Книга была издана в 1700 году, за 25 лет до завершения "Новой науки", то есть философ, последовательно защищавший христианскую религию, почти наверняка этот гимн знал.

Но тогда фраза о религиозных войнах приобретает дополнительный смысл: Вико не просто так подбирает эпитеты к bella, "войны", но, усматривая в этом латинском слове омоним к итальянскому bella, "красивая", берет их из гимна о богородице, дабы латинское "pia et pura bella" отсылало к итальянскому "sei pura, fei pia, sei bella o Maria". То есть Вико создает каламбур! С тем смыслом, что Церковь оправдывала боевые действия, совершавшиеся в ее интересах, настолько яро, что даже приравнивала их праведность и чистоту к праведности и чистоте девы Марии. В таком случае Джойс в Plurabelle создает своеобразный ретрокаламбур, возвращая pura, bella их богородичную принадлежность, счищая с них воинственную латынь и добавляя от себя множественности через plural. В fweet этого нет, консультировавший Андрея Рене джойсовед Патрик О’Нил о таком не знает, полагая, что Джойс просто увидел в pia et pura bella итальянские слова без всякой мысли о деве Марии, и никак не объясняет, зачем, ну зачем автору снаряжать реку-жену на войну. А меж тем в Plurabelle нет войны, только красота, чистота и всеобщность.

Важнейший момент в истории с Plurabelle для меня в том, что из базы комментариев "На помине Финнеганов" на Самиздате сейчас удален мотив "Присеребрённая". Я написал Андрею Рене о находке сразу же, и он отреагировал на нее позитивно, поблагодарив и пообещав внести в fweet, хотя мог бы проигнорировать. Видимо, сейчас ведется работа по пересмотру перевода Plurabelle, вероятно, скоро Анна Ливви сменит фамилию. И такой подход я могу только приветствовать. Текст "На помине Финнеганов" несовершенен, не доделан, не доработан, доведен лишь до стадии бета-тестирования, и тут действительно важно, что переводчик не почивает на лаврах, а готов дорабатывать, доделывать, совершенствовать свой труд. Впереди еще долгая дорога. А мне, получается, можно сказать "спасибо за бета-тест". Я прочитал невероятную книгу в наиболее удобной для чтения версии и даже что-то в ней понял – конечно, не больше, чем есть во мне самом. И это такая вещь, которую я рекомендую всем читателям усложненной литературы: забудьте об "Улиссе", там Джеймс Джойс только ручку расписывал перед настоящим opus magnum, и этот Текст-вообще с Историей-Вообще о Человеке-вообще и Жизни-вообще стоит ваших читательских усилий, не верьте Эзре Паунду, верьте Сэмюэлю Беккету.

Так кто же такие "Финнеганы" в названии романа, что "пробуждаются"? Надеюсь, моя работа дала полный ответ на этот вопрос. Это и вы, и я, и Джойс, и мир, и жизнь, и все, и это –