Г. Ф. Лавкрафт — Взгляд на истоки и развитие ужасов

В 1927 году в журнале The Recluse выходит аналитическая публикация Лавкрафта «Сверхъестественный ужас в литературе», в которой он осмысляет истоки и последующее развитие жанра литературы ужасов. Это эссе он вынашивал впоследствии в течение восьми лет, пока в 1935 году оно не приобрело нынешний вид.

Каковы истоки ужасного в литературе? К хоррорам принято относиться с предубеждением как к низкому жанру, не представляющем художественной значимости в сравнении с иными литературными жанрами. Эту проблему Лавкрафт формулирует следующим образом:

Подобное отношение вносит разлад в дискурс, размывая фокус, отчего истоки жанра могут показаться неявными и надуманными. Обратимся к древнегреческому наследию. В «Поэтике» Аристотель определяет трагедию как воспроизведение действий, которые вызывают у зрителей сострадание и страх. Древнейшей и сильнейшей разновидностью страха Лавкрафт считает страх неведомого, что также неплохо соотносится с представлением о хтонических богах и титанах Греции, истинный облик которых способен свести с ума. Однако было бы слишком однобоко представлять древнегреческую мифологию и драматургию как единственный источник зарождения жанра ужасов. Лавкрафт проводит генеалогические связи всеобъемлюще: от германского наследия «суеверных сынов дремучих лесов» до евреев, чье «сумрачное наследие древней восточной магии, апокалипсической традиции и каббализма» образует важную ветвь в истории ужасной литературы. Большой акцент автор делает на германских истоках хоррора, что скорее соответствует его расовым представлениям, но в то же время не является чистым умозрением:

Истинный ужас, который определим ниже, наблюдается в ранних образцах фольклора различных наций, оформленных в сказания, священные книги и проч.

Во-первых, Лавкрафт выносит утверждение о элитарности жанра ужасов, проникнуться которым закостенелый ум неспособен:

Далее автор проводит границу между ужасами, описывающими мрачные стороны земного бытия и животный страх, и ужасами космическими, лежащими за пределами повседневного восприятия и подвергающими ум предельному гнету сверхъестественного, когда сознание сбрасывает с себя любые рациональные надстройки, и остается лишь чистый страх — зашитый в нас древнейший инстинкт.

Также Лавкрафт вводит несколько дидактические критерии ужасной литературы:

Таким образом, он утверждает, что важнейшими составляющими ужаса являются фабула и эмоциональный накал в ключевые моменты, — похожим образом Аристотель категоризирует элементы трагедии в упомянутой ранее «Поэтике».

Хотелось бы также отметить, что некоторые из рассуждений относительно метафизики литературы ужасов, возможно, приближают Лавкрафта к традиционалистской мысли, а именно по части критики современности, однако это впечатление может быть ошибочным универсалистским подходом.

Оперируя острым аналитическим умом и широкой эрудицией, Лавкрафт проводит читателя через тернистый путь зарождения и постепенного оформления литературы ужасов в полноценный жанр, составляющем художественную конкуренцию иным, «классическим» формам литературы.

Полноценное развитие ужасы получили с появлением готического романа, включающего определенные характеристики, которые постепенно набивали оскомину и либо приобретали иную форму, как например, уход от классического романтического героя к байроническому, а затем и реалистичному, так и вовсе постепенно вырождались за ненадобностью и чужеродностью, например любовные линии или нравственно-поучительный тон повествования. Уходил от штампов жанр долго: основы, заложенные Хорасом Уолполом в «Замке Отранто» (1764), и развитые Анной Радклиф в нескольких произведениях, устойчиво переходили от книги к книге, пока иной визионер не выдвигал жанр на новый этап развития и художественного усложнения.

«Мельмот Скиталец» (1813-17), написанный Метьюрином, непомерно огромный роман, внес существенные перемены в жанр литературы ужасов, содержит и повествование о родовом проклятии, и нежелательном родстве, что до сих пор видится важным элементом жанра, пережившим даже мрачные готические замки и привидений, облаченных в простыню.

Лавкрафт прослеживает отзвуки английской и немецкой готической традиции на всем европейском континенте, уделяя особенное внимание французам, чьи ужасы он определят скорее как «черный реализм», который отходит от характерного «северной душе» мистицизма, ощущения затаенной тревоги и напряженного ожидания, возможно предвосхищающее аристотелевское узнавание (прошу прощения за очередную ссылку на него), обнажающее ужасную истину. Здесь Лавкрафт отмечает и «Венеру Илльскую» Проспера Мериме, и «Искушение святого Антония» Флобера, и многочисленные произведения Ги де Мопассана.

Из этого эссе русскоязычный читатель может извлечь пересказ довольно занимательных и незаурядных сюжетов, так и не получивших перевод. Краткие пересказы снабжены как сугубо технической оценкой писательской работы, так и оцениванием нестандартности подхода писателя к ужасным сюжетам. Лавкрафт часто очень незауряден в оценивании качества произведений, но всегда держится с джентльменским изяществом, избегая резких и категоричных выводов.

Эдгару По посвящается отдельная глава как визионеру и патриарху жанра ужасов:

Тем не менее Лавкрафт, сохраняя хладнокровие истинного аналитика, выделяет и изъяны в творчестве По, а именно претенциозность ума, отсутствие чувства юмора и некоторую предвзятость, но эти недостатки меркнут на фоне непомерного поэтического таланта и гениальности художественного чутья, питающегося густой холерой буйного неукротимого ума.

В дальнейшем ГФЛ, не нарушая общей структуры повествования, приводит краткие литературные портреты виднейших американских писателей, внесших вклад в развитие ужасов: от культовых Амброза Бирса и Фрэнсиса Кроуфорда до Ирвина Ш. Кобба и Леонарда Клайна, почти неизвестных русскому читателю. Общий вклад американских писателей в жанр он оценивает крайне высоко, с чем, разумеется, спорить невозможно. На сегодняшний день США можно назвать центром литературы ужасов, и многие значительные имена хорошо нам знакомы.

Уделяя особенное внимание своим современникам, Артуру Мейчену и Джеймсу Монтегю, Лавкрафт приходит к общему заключению: выражается оно, прежде всего, из начальной предпосылки об узком круге ценителей жанра, «относительно небольшом числе людей с определенным складом ума». Поэтому выход литературы ужасов из маргинальной сферы видится ему лишь за счет развития технических характеристик и повышения художественного мастерства, чего, порой, не хватало даже его великим современникам.

Был ли Лавкрафт прав в своем заключении? Современный читатель имеет повышенный интерес к хоррорам и объемные тиражи наиболее известных представителей жанра расходятся оперативно в течение многих лет. Сам Лавкрафт, при жизни непризнанный, сейчас носит титул «отца космических ужасов» и его влияние на современную культуру невозможно переоценить. Чем же является широкий интерес к ужасам сегодня: результатом развития жанра или расширением круга «понимающих» читателей? Грамотной маркетинговой акцией или запредельным аффектом современности, где монотонность существования требует разбавления резкой чувствительностью?

Сейчас о Лавкрафте написано немало: биографические труды Спрэга Де Кампа и Мишеля Уэльбека давно стали классикой, а монументальный двухтомник С. Т. Джоши с научной дотошностью исследует весь жизненный путь «провидца из Провиденса». Но в завершении, желая составить представление о месте ГФЛ в мире литературы ужасов, приведем фрагмент из статьи Юрия Стефанова «Автопортрет на фоне инфернального пейзажа». В ней проводится параллель между Иеронимом Босхом и Лавкрафтом:

Это довольно нетривиальный взгляд на Лавкрафта, который, возможно, и уступает в глубине и аналитических изысканиях статье Евгения Головина «Лавкрафт — исследователь аутсайда». Тем не менее углубляться в неклассическое прочтение ГФЛ не будем, а закончим стихотворением того же Стефанова «В поисках Кадата»:

У Лавкрафта почти что в каждой вещи

Проскальзывает призрачный намёк

На сущность трансмутации зловещей,

Которой человек себя обрёк.

ㅤㅤ

Ведь все его могилы, склепы, норы,

Куда загнал себя Адамов род,

По сути дела те же атаноры,

Но с правильностью до наоборот.

ㅤㅤ

Жил-был, допустим, живописец Пикман,

Чего-то там высокое творя,

Но в царстве мёртвых человечий лик он

Утратил, превратившись в упыря.

ㅤㅤ

Сидит его полугнилое тело

На краешке кладбищенской плиты,

И лязгает зубами оголтело,

И с Лавкрафтом беседует на «ты».

ㅤㅤ

Вползает в ночь свинцовым взглядом склизким,

Вьюнок терзает, вьёт себе венок,

На самом приблизительном английском

Про кровь долдонит и клянёт чеснок.

ㅤㅤ

Вот так и мы. Жена моя. И сам я,

Свинцовый полукарлик—полукрот.

Nigredo, ночь — и лавкрафтова яма,

Отнорок алхимических пустот.

Представляю то, что можно считать книжными рекомендациями ГФЛ, которым он дал высокую оценку в своем эссе С некоторыми авторами рекомендуется ознакомиться полностью.

Мои потуги на поприще литературных разборов: t. me/kvalit