3 рассказа Набокова

Здесь должен был быть мой вступительный текст про то, как я недавно впервые погрузился в рассказы; про то, в чем разница между большой и малой прозой; про то, как формой рассказа пользуется Набоков. И даже стих верлибром, встроенный в текст и получившийся у меня сам собой, должен был здесь быть.

Но ничего этого нет, поскольку я случайно удалил этот текст. Было грустно. Еще грустнее, когда я попытался его воссоздать и понял, насколько отвратительным и лживым он получается.

И вот Владимир Владимирович с сачком стоит и смотрит на меня укоризненно.

Один их тех набоковских рассказов, в котором классное содержание и все такое, он любопытен даже чисто сюжетно (но рассказывать я не буду, вы же прочтете, да?), однако совсем не в этом очарование.

«Возвращение Чорба» про игру тени и света, про хоровод листьев, про геометрию пространства. Это короткометражный фильм, говорящий не только литературным, но и киноязыком. Его надо смотреть и слышать, а не просто читать.

Представьте, что вам в детстве показывают сложенные ладони. Вы не знаете, что внутри. А потом приоткрывают ладони все шире и шире, а там — майский жук удивительного цвета, с усиками такой длины, которой вы еще и не видывали (самка, самец? — папа научил различать).

Почему я помню это до сих пор? Потому что суть не в самом жуке, а в ладонях, открывающих тебе — так просто, вдруг — какой-то абсолютно новый мир; а потом — после знакомства — ты этот мир обязательно должен «отпустить» (никаких банок! только широко раскрыть ладони и подождать, пока жук вспомнит свободу, приготовиться и улетит навсегда).

Рассказ — это и есть приоткрытые ладони, окунающие тебя в особое пространство и ощущение, дарящие в конце концов свободу и неповторимое, постоянно отдаляющееся — по мере того, как жучок вырисовывает в воздухе вензеля — ощущение чего-то красивого самого по себе, вакуумно красивого.

Рассказам иногда не нужны концовки, но нужны красивые обрывки. Чтобы после прочтения думалось: интересно, а что с ними всеми там дальше. Никогда не узнаешь, но оно и приятно вдвойне. В рассказ смотришь через щелочку, не видя картины целиком — и оттого так много себе придумываешь.

Щелочка должна оставаться таковой, потому что, если бесцеремонно, со скрипом открыть дверь и зайти в комнату, можно вспороть историю, и она потеряет свое очарование: поймешь слишком многое, узнаешь все и полностью, а останется-то что? Ощущение финала? Оно быстротечно, даже если он очень хорош.

Мне нравится, что у Набокова много «тихих» финалов, когда повествование схлопывается само собой — так же просто, как разворачивалось. Щелочка остается, никто не пытается запереться, но само действо, которым можно любоваться, растворяется. Герои расходятся по комнатам и живут свою жизнь, а ты, смотря на пустоту, думаешь о том, что могло произойти дальше. Но так происходит не всегда.

Рассказ Рождество построен именно вокруг финала — буквально одной страницы текста, которая вспарывает уже тебя — читателя — да так, что меняешься моментально. Это гимн проснувшейся жизни, приходящей в самый темный момент. Невероятно яркий, чувственный и жизнеутверждающий опус, который кричит о том, что само по себе дыхание жизни несет в себе такой невероятный заряд.

Этот рассказ очищает (через слезы, конечно, но чем не способ). После него выходишь чуть пошатываясь, хватаясь за ручку той двери, в щелку которой так долго смотрел. Коробка английских бисквитов, смерть сына, бабочки — все, что ты видишь, но этого достаточно, дабы сначала погрузиться в сомнамбулическое ничто, тотальную, всепоглощающую грусть, а потом выбраться из нее и почувствовать, что такое тепло.

«Какая же это здоровенная штука, человеческая мысль, что вот — бьет — поверх смерти, и Бог знает, сколько еще будет трепетать и творить после»

Я, наверное, существую. Предполагаю, по крайней мере. Но для других остаюсь историей, у которой есть начало и конец; интересной, насыщенной и глубокой или совсем коротенькой, блеклой и скучной историей. Люди, с которыми я встречаюсь, носят с собой какие-то отрывки того, из чего состою.

И вот Роман Богданович уже пишет новую серию дневника, в которой есть какой-то «я», существующий только в письмах. Но разве «я» Романа Богдановича менее призрачен, чем мое собственное самосознание? Не знаю.

Герой «Соглядатая» (кстати, мертвый) весь рассказ пытается поймать любую существующую про себя легенду, чтобы понять, кто он такой. Выловить призрачные мнения, которые сложились у людей, общающихся с ним. Никакого отношения к тому, кем он является в реальности, все эти мнения не имеют, потому что сама реальность здесь подвергается сомнению (посему герой, собственно, и мертв).

«Меня же нет. Но Смуров будет жить долго. Те двое мальчиков, моих воспитанников, состарятся, — и в них будет жить цепким паразитом какой-то мой образ. И настанет день, когда умрет последний человек, помнящий меня»

Сначала рождается вымысел, а из него — реальность. Так работает и искусство: не отражает мир вокруг, не потакает ему, а его создает (или разрушает). От этого тезиса тянется невероятный, как будто даже нездоровый интерес Набокова Чернышевским, который стоял на другой стороне, провозглашая искусство цепным псом реальности. Его оптика отказывала творческой фантазии в самостоятельности и способности создавать мир.

«Создание искусства» всегда «ниже прекрасного в действительности». С помощью искусства можно помогать реальности становиться лучше, добрее и прекраснее, но не более того, — вот что примерно думает Чернышевский на этот счет. А Владимир Владимирович Набоков вечно над ним издевается, спорит с ним и в доказательство тому, что искусство к реальности никакого отношения не имеет, и уж тем более ничего этой реальности не должно, пишет сразу несколько произведений.

Например, мой любимый «Дар» (роман, в котором нет ничего, кроме красоты). Наверное, это одна из любимых Набоковских тем, однако даже в «Даре» она не настолько красиво и лаконично закручена, как в 50-страничном «Соглядатае».

«То, что мне нужно было от Вани, я все равно никогда бы не мог взять себе в вечное свое пользование и обладание, как нельзя обладать окраской облака или запахом цветка. И только когда я наконец понял, что все равно мое желание неутолимо и что Ваня всецело создана мной, я успокоился, привыкнув к своему волнению и отыскав в нем всю ту сладость, которую вообще может человек взять от любви»

больше текстов в паблике вк

и еще больше в тг-канале