Герой нашего времени — до сих пор актуально и современно
Не так давно я вспомнил о Лермонтове, о том самом, что является одним из «гвоздей» школьной литературной программы. И не зря он туда попал. Перечитав уже с высоты какого-никакого накопленного опыта его роман «Герой нашего времени», я остался в полном восхищении! Попытаюсь объяснить, почему...
Не хочу сильно тянуть с банальщинами — скажу сразу о двух вещах, что в этом романе прекрасны — стиль и идея.
Начать хочу именно с формы, со стиля, с любования тем, как мастерски Лермонтов владеет русским языком, как изысканно текуч у него слог, как он минимальным набором слов, без каких-то излишних акцентов или утяжелений фраз разворачивает повествование в виде ясной картины, наполняет её интересными деталями, мыслями и символами.
Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.
Стиль слога Лермонтова очень современный, несмотря на то, что прошло уже почти двести лет. Конечно, в его тексте проскакивают, так или иначе, устаревшие формы слов, не совсем привычные обороты. Но это как будто только добавляет характера письму Лермонтова, делает его в каком-то роде «народным», ведь Михаил Юрьевич умеет очень хорошо переключаться с «высокого» стиля на «низкий», и обратно.
– Ведь этакий народ! — сказал он, — и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
Во многом, сам образ Печорина, который автор препарирует, словно хирург, влияет на стиль изложения. Значимая часть романа написана от лица героя и очень хорошо передаёт строгость его мышления, «угловатость» эмоций, расчётливость поведения и отстранённость разума от привычных «обычным» людям радостей.
Так как форма и идея в романе тесно связаны, перейдём к краткому разбору второго аспекта.
Мне кажется, что Печорин — персонаж вне времени. Поэтому роман становится вечным, классикой в самом прямом смысле слова. Когда мы читаем о чувствах, которые постоянно испытывает Печорин, о его действиях и планах, то поражаемся, насколько этот человек понятен и знаком каждому. Ведь такие Печорины даже сейчас — крайне типичные представители социума. Каждый из нас встречается хоть раз в жизни с таким, а может и сам на него похож. Лично я вижу некоторые общие черты между собой и Печориным. Взять хотя бы всепоглощающую «скуку», «изнурённость» от обыденности, страсти к богатству и славе, от всего того, к чему стремятся все. Вот как её для себя описывает Печорин:
Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться её, надо только быть ловким.
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления ... : во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Печорин из той породы людей, что постоянно ищет новых особых впечатлений. Некоторых это загоняет в экстрим, кого-то в крайние формы извращенства. Печорин же выбрал путь манипулятора человеческими чувствами.
То, как аккуратно и безобразно одновременно он топчет чувства всех, с кем решает «поиграть», заставляет восхищаться им и ненавидеть его.
Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя.
Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, – вот что я называю жизнью.
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую всё, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
Наверное, в эпоху интернета Печорин был бы величайшим троллем. Настолько виртуозно вывести из себя Грушницкого или поиздеваться над чувствами княжны Мери — это искусство. Да даже то, как холодно он встретил своего бывшего товарища Максима Максимыча — вот он, настоящий мастер-класс по унижению людей, по низведению их чувств в прах и ничто!
Я лгал; но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку.
Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья – и никогда не мог насытиться.
В конце концов остаётся только пожалеть Печорина — его природа мешает достичь ему счастья или хотя бы удовлетворения и покоя. Этот человек пропащий, он движется по инерции к моменту, когда его душа окончательно зачерствеет, перестанет чувствовать хоть какие-то понятные человеческие эмоции — любовь, радость, даже гнев.
Холодная прагматичность и вечно оценивающий всё и вся взгляд. Такой человек всегда будет изгоем, даже оставаясь «душой» компании.
Поэтому, если вы давно не читали, или вообще не читали этот роман — я настоятельно рекомендую это сделать, потому что, возможно, это один из лучших русских литературных памятников XIX века.
Напоследок ещё вам цитат, чтобы вы оценили мастерство Лермонтова, силу его таланта подмечать незаметные, но значимые детали:
Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий.
Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Впрочем, замечание штабс-капитана было извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства.
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.
Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции
Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? – зачем тут страсти, желания, сожаления?
Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать;
О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!
Весело!.. Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, – теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!..
Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают и манят, а звук их голоса отталкивает… То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков…
Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений – лучший свет жизни.
Любимая книжка из школьной программы. ПиН тоже очень сильно нравится, но Герой такой безумно легкий, что перчитывать его одно удовольствие. И еще она имхо глубже, чем просто слепок времени: эта нарциссическая рефлексия и вытекающее из нее саморазрушительное поведение — как будто у всех нас в природе, просто в разной степени
Не слепок, он вне времени
начинал смотреть, но не такой у меня образ Печорина был в голове не стал досматривать.
Замечал кстати, что у нынешних школьников "Герой нашего времени" одно из немногих произведений школьной программы, которые вызывают искренний интерес, наравне с рассказами Чехова и Горького. И действительно Печорин вполне заметный тип, особенно в подросковой среде, все эти дединсайды и подобные явления.
Для девочек особенно полезно, спадает у них очарование романтической загадочностью мальчиков, Лермонтову очень доходчиво удается показать что за романтической загадочностью скрывается пустота и малодушие.
Есть такое
Да, я бы сказал, что в Печорине есть этакая подростковая манера докапываться до людей)