Погнали по Вене: первый район [ЛонгРид]

Я люблю Вену. И она меня терпит. Уже 25 лет. Она встречала меня то дождём, то шнапсом, то штрафом за нарушение покоя, но я всё равно как-то прижился. За два десятка лет эта своенравная, чопорная, уютная, слегка занудная, но чертовски обаятельная баба стала мне родным домом. Иногда ругаемся — как же без этого, — но всё равно любим друг друга. Я — её кофе и трамваи, она — мои понты и скитания по закоулкам. А теперь давай по-серьёзке, но без занудства: в Вене 23 района, и у каждого — своя история, свой герб, свои заморочки и местные чудаки. И если ты думаешь, что все они одинаковые — как сосиски в киоске у Штефансдома — то ты сильно недооцениваешь местный ландшафт. Начну я с самого главного — первого района. Хз почему я решил, что он главный, я так всегда думал. Первым у нас его не называют, всегда говорят Innere Stadt, то есть внутренний город, он же 1010, он же «туристический ад», если ты пытаешься пройти к зубному через орду японских пенсионеров с фотоаппаратами.

Внутренний город стал отдельным районом ещё тогда, когда динозавры вымерли. Ограничен он с одной стороны Дунайским каналом, с другой — Венской рекой, а с третьей — тем местом, где начинается нервный тик у водителей — Zweierlinie. Это бывшая грузовая дорога, по которой теперь бегает трамвай номер 2 — легенда, герой, мученик. На нём я каждый день катался на работу и проклинал человечество, особенно в часы пик, когда тебе в шею дышит бабка с сумкой весом в 2 тонны.

Кстати, название Zweierlinie происходит от трамвая. Вот такие у нас тут культурные пласты. Не какой-нибудь там «Бульвар Свободы имени Славы и Надежды», а просто: «где двойка ходит — там и название». Лаконично, по-австрийски.

Здесь тебе и Штефансдом, и Хофбург, и улицы, где можно одновременно потеряться, влюбиться и обанкротиться, если случайно зайдёшь в бутик с духами по цене подержанной «бэхи». Здесь такое ощущение, как будто весь район живёт на ботоксе. Даже голуби тут летят с чувством архитектурного стиля. Но несмотря на весь этот блеск и пафос, я люблю внутренний город. Да, тут тебе может нахамить официант, но сделает он это с таким венским изяществом, что ты ещё и чаевые оставишь.

Да, тут туристов больше, чем жителей, но зато ночью, когда город замирает, улицы шепчут тебе на ухо старые байки про кайзера, куртизанок и то, как Вену пытались захватить, но забыли, что тут народ упрямый и даже кофе, то есть меланж, он пьёт с особым, венским достоинством.

В 1850 году первый район включал в себя не только старый добрый город-крепость с башнями, пушками и прочими средневековыми радостями, но и кусок гласиса — это такая нейтральная полоса, где раньше стреляли, а теперь паркуются. До того как тут проложили Рингштрассе и Ладенштрассе (ну, знаете, вот эти пафосные улицы, где воздух пахнет деньгами и парфюмом за 300 евро), граница района шла примерно посередине того, что тогда называлось Эспланадой. Это была такая широкая прогулочная хрень вокруг города, по которой маршировали, гуляли и, скорее всего, ловили блох.

В прокламации лейтенанта от 20 марта 1850 года всё это выглядело примерно так: «от Аугартенбрюкке по решётке, вдоль пешеходной дорожки, потом вдоль города по Эспланаде, потом кирпичная Венбрюке, потом Кернтнерторхор, потом вниз по Вене, направо — епископ, налево — Дон, вверх — канал, вниз — мост». Классическая австрийская схема: заблудись и поплачь, потом привыкнешь.

А вот тот самый Аугартенбрюкке сегодня. Стоит себе такой — как будто всю жизнь только и делал, что соединял берега и принимал на себя весь транспортный понос города. А мы, идиоты романтичные, в 2009 году устроили мини-концерт прямо в его пролёте. Я тогда думал, что буду новым Куртом Кобейном, только живым и без героина.

Народ подходил, слушал, хлопал, один бомж даже станцевал что-то среднее между «хочу спать» и «бьёт током», а один дядька крикнул на русском: «Да выключи ты, сынок, этот ужас, люди ходят же!» И ушёл. Вот такая была у нас сцена — бетон, гул машин и акустика, как в консервной банке. Но душа-то пела. И мост нас вытерпел. За что ему низкий поклон и смачный респект.

После того как ренессансные бастионы послали в архитектурный отпуск и на их месте разровняли гласис — такую себе зелёную демилитаризованную зону — император в 1857 году махнул ручкой и сказал: «Да будет Ringstraße!» И стало.

И закрутилась эта урбанистическая шарманка: город начал разрастаться, как тесто на дрожжах, и первый район прибарахлил себе новые метры. Типа, «чуть-чуть расширимся, чисто по-братски».

Особенно жирный кусочек отжали у 9-го района — между Шоттенрингом и Марией-Терезиен-штрассе. Ну да, классика: ты тащишь пирог, а первый округ приходит и забирает вишенку. Шоттенринг сейчас — это такое место, где смешиваются пафос, пробки и невесты на фотосессии. Я тут в студенчестве между парами гулял, изображал культурного и духовно развитого. Типа, шаг влево — в библиотеку, шаг вправо — за капучино (ой, пардон, меланж).

Ну и как водится, именно здесь произошло моё первое ДТП. Я тогда был молодой, горячий и абсолютно не разбирался в дорожной ситуации. Рулю, значит, в полной уверенности, что я местный Шумахер, а тут — бабах! Мой велосипед встречается с открытой дверью такси. Классика венского жанра. Я лечу, как чайка над Дунайским каналом, и приземляюсь ровно перед двумя японскими туристками, которые заорали так, что я чуть не прозрел. С тех пор Шоттенринг для меня — не просто улица, а священное место крещения асфальтом. И да, теперь я смотрю по сторонам.

Не просто картинка для понтов на фасаде, а целая сага длиною в столетие. В 1904 году дядька по имени Хьюго Герард Штрёль решил, что у Вены должен быть герб, да не просто какой-то там, а чтобы аж с орлом двуглавым — ну, чтобы враги сразу понимали: тут вам не сельпо с лейкой. Этот самый двуглавый монстр держал на груди крестовый щит, типа «с нами Бог и муниципалитет». Вроде бы пафосно, но на деле — типичный австрийский замес из символизма, бюрократии и “а что, если…”

Но наш Штрёль — не пальцем делан. Он подумал: если на дом Лайнцера, где уже красуется большой венский герб, ещё раз прилепить тот же самый герб — это будет, ну, как надеть костюм на костюм. Дебилизм же. Поэтому в 1904-м он состряпал малый герб — такой аккуратный сердечный щит, чтобы не слишком выё… выделяться, но и чтоб душок истории был. А потом, как водится, всё забыли, забросили, и только в 1987 году Венский городской архив решил: а не навести ли нам, мать его, порядок? Ну и навели.

Герб подрихтовали, перепрошили, да так, что аж в 1992-м смогли торжественно представить публике. И всё бы хорошо, но появился второй герб, от 1925 года, у которого поперечные балки такие худые, что кажется, будто герб сидел на диете. В итоге два герба, оба вроде бы Венские, но один накачан, как бодибилдер с пробитой чакрой, а второй — элегантный, тонкий, весь такой «ой, я из дворян». У народа — когнитивный диссонанс, у дизайнеров — инфаркт.

Финальную версию приняли в 2015 году: серебро заменили на белый — ну, чтобы, значит, попроще, не так в глаза бросалось, и чтоб ни у кого не пригорело. Вот так венский герб прошёл путь от имперского двуглавого орла до минималистичного креста, который всё ещё гордо висит на фасадах, будто говорит: «Да, я тут главный. А теперь в очередь, холопы!»

Когда-то, давным-давно, в районе, где нынче туристы жрут штрудель и фотографируют себя на фоне собора, стояло замковое поселение. В 1137 году его впервые помянули в бумажках как «civitas». Ну, а потом пошло-поехало: рыцари, стены, крестовые походы, дерьмо в бочках, романтика, одним словом.

Во второй половине 12 века это место стало ядром города. Да не просто ядром, а настоящим бетонным сердцем — с городскими стенами, сторожами, вонью и, вероятно, первой венской пробкой у ворот. И стояло всё это в первозданной средневековой красе, пока в 1683 году османы не постучались в ворота. Без приглашения. С пушками. Дальше, как водится, пришли паника, мясо, порох, и к 1706 году была построена линейная стена — чтобы уж наверняка, чтоб не как в прошлый раз.

В 15-16 веках за этими стенами ещё было куда чихнуть, но уже в 17-18 веках старый город рос вширь, как тёща на пенсии: медленно, но неостановимо. Зато центр оставался центром — тут тебе и власть, и базар, и бордель через дорогу от собора.

А потом пришёл Наполеон — весёлый француз с комплексом роста и большими планами. В мае 1809 года он занял Вену и уже в ноябре, как настоящий гость с хуевыми манерами, подорвал укрепления. Типа, «раз зашёл, то уж захвачу с комфортом».

К 1812 году от замкового бастиона остались воспоминания, крошки и проклятия строителей. А в 1819–1823 годах на его месте влепили Фольксгартен — типа, парк для народа, чтоб было где валяться после венского шнапса и обсуждать, как всё пошло по бороде. Вот так город потихоньку начал формироваться. Уже не как крепость, а как место, где можно жить, бухать, ругаться, и искать смысл жизни у памятника Моцарту.

Фрагменты старых стен до сих пор стоят. Как бабушки на лавке — разваливаются, но стоят. И власти, по доброте своей душевной (или чтоб туристы не нудели), их подлатали и оберегают. Чтоб мы с вами, блин, помнили, что всё это не сразу строилось. А местами ещё и взрывалось.

Когда в 1857 году старина Франц Иосиф — бородатый император с чувством стиля и манией величия — решил построить Рингштрассе, он, по сути, подписал приговор всему старому городскому укладу. Типа: хватит нам тут фахверка, лошадей и пахнущих капустой лавочек — будет, бляха-муха, бульвар. С золотом, колоннами, троллейбусами будущего и оперой на каждом углу. О как!

И вот, в 1865 году случилось чудо: часть этой роскошной кольцевой улицы открылась. Народ, конечно, прифигел — вместо коров на улицах появились банки, министерства и театры. Причём с таким размахом, что ремесленники начали потихоньку выметаться из центра, как тараканы после дихлофоса. Там, где раньше точили ножи и продавали мыло с запахом овса, теперь заседал министр внутренних дел и обсуждал, где лучше посадить дерево, чтоб его было видно с балкона.

К 1883 году политическая тусовка обосновалась на Ринге — парламент, ратуша, всё в одном флаконе. Типа политический шопинг-центр. А если хотел духовности — пожалуйста: опера открылась в 1869-м, а в 1888 году — ещё и Бургтеатр. Теперь ты мог сначала послушать Вагнера, а потом выйти покурить на балкон с видом на министра.

Ну а транспорт, как вишенка на торте, тоже не отстал. В 1899 году открыли Нижнюю Венскую линию (Untere Wientallinie), а в 1901 — и Donaukanalinie, чтоб все эти важные люди не топали пешком, как простолюдины. Прогресс, мать его, в действии.

Сейчас, в 2025 году, по этой самой линии мы с женой гуляем вдоль канала. Там спокойно, красиво, и, если не считать бегунов с наушниками и велосипедистов с манией скорости, — даже почти романтично. Шесть километров кайфа и размышлений о том, что император, может, и был с прибабахом, но зато знал толк в инфраструктуре.

В межвоенный период, когда Дунайская монархия накрылась медным тазом, центр Вены слегка охренел от новых реалий. Вчера тут царили кайзеры, бабки с круассанами и финансовые воротилы в цилиндрах, а сегодня — хрен да дырка. Органы власти как бы остались, но выглядели так, будто им кто-то в кофе подсыпал анархии. Финансовые институты тоже пошли по ветру — вместо золотых монет в сейфах звучали эхо и вопли экономического отчаяния.

В 1927 году всё стало ещё веселее — загорелся Дворец правосудия. Не свечка в подвале, не кипятильник на подоконнике — настоящий пожар с дымом, гарью и воплями. Это так встряхнуло молодую республику, что у неё аж поджилки затряслись. Народ понял: стабильность — это не про нас. А в 1934 году на площади у Федеральной канцелярии случился такой цирк без купола, что Кафка бы плескал в ладоши: австрийские нацисты устроили попытку переворота и убили федерального канцлера Энгельберта Дольфуса.

Убийство — не шутка, но сам факт, что канцлера грохнули прямо в центре, показывает, что времена были… ну, скажем так, тревожно нестабильные. Как мой желудок после вчерашнего, венгерского гуляша. А потом, как финальный плевок в лицо истории, в 1938 году на Хельденплац вышел один очень маленький, но очень крикливый человечек с усами и объявил, что Австрия теперь не Австрия, а филиал Третьего рейха. Толпа орала, флаги трепыхались, а у адекватных людей по спине бегали мурашки с топорами.

Вот то самое место, где он стоял, руками махал и устраивал, пардон, шоу в стиле “Мания величия”. Сегодня на этой площади гуляют туристы, щёлкают селфи и едят мороженое. И никто уже и не задумывается о том, что тут сто лет назад пропаганда лупила по мозгам с такой силой, что даже камни, кажется, до сих пор вздрагивают.

Во времена, когда Европа горела ярче, чем сосиски Käsekrainer на венском рождественском базарчике, наш благородный Первый район не остался в стороне от фейерверков, устроенных союзниками. С сентября 1944 года по весну 1945-го центр Вены ловил бомбы с такой регулярностью, будто кто-то очень хотел стереть с лица земли всё барочное, пафосное и богато позолоченное.

10 сентября 1944 года район вокруг Фрейунга получил по соплям так, что половина дворца Гаррах пошла в отпуск навсегда, Шоттенкирхе получила по куполу, а Хайлигенкройцер Хоф – по фасаду. Ну а дальше пошло-поехало: 12 марта 1945 года, похоже, кто-то в небе решил сыграть в винт по зданиям — с особым остервенением били по Опере, Новому Бургу, Художественно-историческому музею, Народному театру и прочей венской классике.

Бургтеатр — вообще бедняга, столько веков играл пафос, а тут ему устроили драму без репетиций. Филиппхоф сгорел к чертям, 140 человек погибли — цифра страшная, как похмелье после шнапса. И это ещё до того, как Красная Армия и немецкие войска окончательно превратили центр города в одну большую кучу строительного мусора. Весь этот блеск и бархат быстро сменились кирпичами, стеклом и запахом войны. А вишенка на этом военном торте — грозная G-башня люфтваффе. Стоит себе до сих пор, как немой укор всем, кто считает, что война — это круто.

Архитектурная рожа Первого района — как дорогой австрийский бутерброд: снизу античность, сверху барокко, а посередине слой всякой стройки, войны и чуть-чуть бетонного безумия. Началось всё ещё с римлян, которые такие: «Давайте расширим наш военный лагерь на восток и на юг», — и начали строить. Средневековье пришло, сказало «О, прикольно», и добавило своих домиков, кривых улиц и пару шибанутых башен. А потом пришёл 19 век, и Вена такая: “Хватит! Хочу красиво!” — и родилась Рингштрассе.

С 1858-го начали строить, в 1865-м открыли первый участок, и пошло-поехало: министерства, музеи, театры, фонтаны, амбиции, понты. Всё как полагается культурной столице. До Первой мировой додавили ещё Дунайский канал: сделали набережные, чтобы можно было чинно гулять с видом на воду и подпирать пальцем подбородок в стиле “я-интеллигент”. Карлсплац — вообще отдельный прикол. Чтобы его создать, реку Вена затолкали в бетонный подземный саркофаг, начертив водопровод прямо под Лотрингерштрассе. И где раньше плавали лебеди, теперь — импрессионистический портал, бетон, плитка и туристы, которые ищут, где тут туалет.

Межвоенное время подкинуло городу многоэтажек. Кто-то их называл «модерн», а кто-то, попроще, — «вот это срачища бетонная». Например, высотка на Херренгассе — вроде и ничего, но у меня при виде такого глаз дёргается. Филиппхоф после войны долго лежал, как дырка в зубе — и больно, но и не лечишь. И только в 1994 году её, наконец, закрыли памятником против войны и фашизма.

Памятник мощный, но, чёрт подери, мрачный — как похмелье после двух литров шнапса. Хотя, наверное, так и должно быть. А с 50-х по 60-е в Вене пошла мода на пешеходные переходы. Прямо на Кольце отгрохали целую сетку подземных лазов: Оперный пассаж, Альбертинапассаж, Бабенбергерпассаж и прочие. Сейчас звучит круто, а тогда это были места, где бабушки теряли направление, дети — нервы, а туристы — здравый смысл.

Сегодня у Альбертины жизнь кипит: скейтеры катаются прямо у памятника, пока мимо проходят толпы, обсуждая Моне, Климта и куда бы пожрать недорого. Римляне бы охренели, увидев это всё.

Можно было бы ещё, конечно, расписать и про мелочи — как вон тот дед каждый день кормит голубей у Штефансдома, как в кафе «Централ» когда-то сидел Троцкий, а теперь сидит Тилль Линдеманн. Можно было бы про людей, про транспорт, про культуру, где всё от Моцарта до современного перформанса. Но, блин, букв на всё это не хватит. А если хватит, то уже никто не дочитает — устанет, начнёт зевать, захочет кофе, потом пойдёт в туалет, потом вспомнит, что надо позвонить маме. Короче, текст станет таким же вязким, как кнедлик после недели в подливе. Так что на этом я, пожалуй, закруглюсь.

Увидимся, бандиты!

Спасибо, что читаете и комментите!

#жизнь #вена #история #лонг