Габриэль Витткоп: каждый день это падающее дерево
Ksyusha gewidmet.
Творчество Габриэль Витткоп не знало моральных или этических ограничений, она отрицала любые табу, делясь с изумлённым читателем самыми запретными темами: некрофилия, детоубийство, восхищение смертью, презрение к Богу, поклонение гермафродитам, моральное разложение. Книги этой французской писательницы пронизаны холодной мизантропией и весёлым сарказмом. Они — прекрасны.
Биография. Каждый день это падающее дерево.
Габриэль Витткоп (в девичестве Менардо) родилась 27 мая 1920 года во французском городе Нант. С детства она была одарённом ребёнком — в 6 лет она уже вовсю изучала классиков французской литературы, особенное внимание уделяя XVIII веку (Дени Дидро, Вольтер, Жан-Жак Руссо и, конечно же, Маркиз де Сад). Она была воспитана в атмосфере вольнодумства, которого придерживалась со спокойным и весёлым усердием вплоть до своей кончины.
Я всегда ощущала себя отличной от других. И не только от других, но порой и от себя самой. Как сказал Рембо: Я есть другой. Это ключ, не отмыкающий ни одну дверь. За исключением двери смерти. Тогда, возможно, мы что-то узнаем...
Искренне считая школу «рассадником имбецилов», отец Габриэль обучал дочь дома, культивируя в ней безграничную свободу на грани с социопатическими наклонностями. Итогом домашнего обучения стало омерзение к маленьким детям, в чём открыто признавалась уже повзрослевшая Габриэль. На страницах своих книг бездетная Габриэль казнила их тысячами разных способов.
Меня упрекают в эгоизме, потому что я против детей, но я считаю такой эгоизм бесконечно менее опасным, чем эгоизм женщин, уверенных, что они имеют право на все, раз опростались ребенком. Я, конечно, эгоистка, но я всегда отвечаю любезностью на любезность.
Со времён бисексуальной юности Габриэль наслаждалась разнообразными сексуальными причудами и выработала здоровую неприязнь к человечеству. Она постигла восторг одиночества и категорично не терпела «коллективное сознание» во всех его формах.
Человечество абсолютно не внушает мне веру. Голая обезьяна пилит сук, на котором сидит. Долго это не продлится. Мне-то наплевать.
В своём творчестве она использовала познания в науке и медицине и знакомство с преимуществами и тёмными сторонами всевозможных наркотиков и ядов, полученное за время работы в лабораториях «Хоффман-Ля-Рош».
Главное не содержание, а форма. Конечно, нужна какая-то основная идея, но главное — это стиль. Во мне есть некоторая умственная жестокость, как и во всяком человеке. Нужно ее выразить в приемлемой форме, а приемлемую форму дает именно стиль. Сказать можно всё, но следует знать, как. Я за свободу мысли и поведения, но я ненавижу небрежность даже в одежде или манере говорить.
В годы оккупации Габриэль Менардо познакомилась в Париже с немцем Юстасом Францем Витткопом, дезертировавшим из Вермахта. Несмотря на его гомосексуальность и 21 год разницы в возрасте, они поженились (а точнее «создали интеллектуальный альянс»), и по окончании войны перебрались в Германию. Послевоенная, расколотая, упадническая, проигравшая Германия повлияла на творчество Габриэль не меньше, чем воспитание на дому и французская классическая литература.
Я сорок лет прожила с мужчиной, который предоставлял мне полную свободу и с которым у меня было такое взаимопонимание, что мы могли рассказывать друг другу о своих любовных приключениях. Но он ставил одно условие: мои садистские наклонности должны оставаться тайной, мужественные и декадентские черты моей натуры никак не должны проявляться в нашей общественной жизни...
Насладившись плодами известности талантливой жены, Юстас, верный спутник Габриэль в их свободной от условностей жизни, обзавелся Паркинсоном и умер, приняв яд.
Я собираюсь умереть, как и жила, как свободный человек. Я — свободный человек, а в наши времена таких немного.
Габриэль, за которой навечно закрепилась слава мастера свободного слова, последовала примеру своего супруга. В 81 год с диагнозом рак легких Витткоп помогла себе оставить бренный мир 22 декабря 2002 года, в канун Рождества.
Творчество. Сладкий Мёд Мизантропии.
Первая повесть французской писательницы рассказывает о Люсьене, чья альтруистическая, романтическая, безответная любовь к мёртвым вызывает отвращение и болезненный интерес читателя. Ведь: «Некрофилическая любовь — единственная чистая бескорыстная, ибо даже большая белая роза amor intellectualis ждёт для себя награды в ответ. Напротив, любовь некрофила всегда безответна, и тот дар, который он приносит своему предмету, не может вызвать встречного порыва».
Это роман о любви, печальный, конечно, ибо настоящий любовный роман не может быть слишком веселым, но о любви вечной, поскольку она принимает различные формы; а любовь некрофила — лишь одна из форм этой вечной любви. «Некрофил» — грустная книга, потому что ее герой, Люсьен Н., пишущий дневник, находится во власти любовной скорби, и эта скорбь неизбывна: ему суждено всё время расставаться с любимыми, ибо он любит мертвых и совокупляется с ними, но их физиологический распад предопределяет скорую разлуку. Люсьен вкладывает в совокупление всего себя: душу, сердце и тело.
Некрофилия — это редкость, аномалия, которую можно рассматривать как некий врожденный душевный узор. Мысль о смерти не покидает меня, и я думаю, что всякая чувствительная душа находится под властью этой идеи, потому что вообще-то смерть — самое важное в нашем бытии.
«Некрофил» — шокирует, приводит в изумление и, в конце концов, заставляет испытывать некоторую эмпатию к безусловно больному, но бескорыстному и переполненному странной любовью к мёртвому человеку: «Не могу смотреть на красивую женщину или на приятного мужчину без того, чтобы немедленно не пожелать про себя их смерти».
Вторая повесть рассказывает о последних днях англичанина, ведомого гневом, сладострастием и тягой к смерти. Он находит свою кончину в «городе без души» Бомбее.
Ум С. ясен, даже более чем ясен, он чувствует, что от избытка ясности его ум становится прозрачным, хрустальным. Всё теперь кажется ему понятным, с того момента, как он выпал на обагренные простыни, до зыбучих песков агонии. Он видит свою жизнь не как цепочку фрагментов, но как материализованное целое, вселенную, протяженную во времени и в пространстве, что-то, что нельзя охватить сознанием, не умерев. И вот, С. умирает. Но его судьба, образ его судьбы, созвездие, цветок, гора, не имеет значения вне смерти, смерти, растворенной в нем, смешанной с ним. Жизнь С. не имеет другого смысла, кроме того, который она получает посредством смерти, в самой смерти.
Его жизнь и смерть — аллюзия на наивный образ расколотого мира. Габриэль не делает тайны из его смерти, напротив, первые же страницы повести окунают читателя в ощущение неизбежности смерти, в томительное ожидание кончины.
Третья книга была написана в несвойственном для Габриэль Витткоп жанре — исторический роман. Она о Джеймсе Бруке, который, получив приличное наследство, но рано потеряв интерес к светской жизни Лондона, отправляется в конце 1838 года в путешествие на Борнео — остров с весьма неопределенными политическими очертаниями. В следующем году, в результате сложного стечения обстоятельств, а также вследствие врожденного прагматизма («он ненавидел ложь, но при этом был двоедушен»), Брук захватывает Саравак и основывает династию Белых раджей, которая больше столетия будет вершить судьбами плодородных земель на севере острова, оспариваемых то Британской короной, то кровожадными малайскими пиратами.
— Все кончено!.. Конец!.. Мы были просто жюль-верновскими персонажами — только и всего!.. С ними у нас так же мало общего, как у модели —с изображением... Как у фигуры — с тенью... Как... Ну и пусть!.. Пусть!..
Беззаботный цинизм, проистекающий то ли из цивилизованного отчаяния, то ли из обостренной радости жизни, придает персонажам столько человечности, что мы поневоле привязываемся к этим людям, которые стремятся превратить свою жизнь в приключенческий роман и слишком поздно, уже перед лицом смерти и окончательного крушения своих надежд и утопических замыслов, осознают, что обречены остаться лишь вымышленными персонажами, жертвами сложных исторических механизмов человеческого общества и забавной абсурдности личных судеб.
Этот роман-лабиринт с пересекающимися тропами, посвящен драматическим судьбам Беатриче Ченчи — итальянки позднего Возрождения, маркизы де Бренвилье — француженки эпохи Людовика XIV и миссис Фулхэм — англичанки эдвардианской эпохи. Их связывают навязчивые видения, места, предметы и лейтмотивы, создающие единство за пределами хронологических рамок. И все трое связаны с нашей современницей — Хемлок.
Вино стекало в глотку, а наружу выходил смех: в пурпурной точке их столкновения надувался пузырь, откуда вылетали остроты, затем грубоватые шутки и сальности (пусть их никто и не слушал), и начиналось сладострастное скатывание в свинарник непристойностей — последнее испытание, посвятительное унижение перед окончательным прыжком в темную вакхическую бездну.
В этой книге повествование то опирается на исторические факты, то отходит от них, устремляясь навстречу иной реальности. Все движется и вращается в этой головокружительной книге. Но кажущийся произвол подчиняется незыблемым, пусть и необычным законам. А жуткие истории жизни Беатриче Ченчи, маркизы де Бренвилье и Августы Фулхэм иллюстрируют слова Шекспира: «Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать».
Эта книга Габриэль Витткоп посвящена забавным обличьям, которые принимает смерть. Где провел последние часы своей жизни Эдгар По? Почему его труп был облачен в чужой костюм на несколько размеров больше? Куда делась юная английская туристка, осматривающая красоты Рейна, и отчего её кости оказались на заброшенной башне? Кто похитил господина Т., решившего прогуляться по джунглям? Все истории подлинные, кроме последней: о жизни, любви и смерти прекрасных близнецов-гермафродитов
Клод и Ипполит остались лежать в овраге, под ледяным моросящим дождем, хлынувшим с наступлением ночи. Они дрожали от холода. От холода своих раздетых тел и разбитых сердец. И они дрожали перед той дверью, что отворялась в ночном небосводе, открывая доступ к чему-то бесповоротному. Оно вырвет у них общую душу — сознание, всегда объединявшее их в радости любви и привилегии ангельского уродства. Их тела станут снедью червей, кормом личинок и удобрением для корней. Больше никогда не встретятся их взгляды, больше никогда не зажжется искорка бирюзового огня, больше никогда не соединятся их губы. Но взамен то, что зовется Смертью, оставило им хрупкий и смехотворный венец краткой человечности. Их руки все еще слабо искали друг друга, такие же ледяные, как кровь, уже запекавшаяся корочкой на кружевах. Их затопила волна боли, и они претерпели смерть, каковую претерпевают люди и звери.
Этот сборник рассказов посвящён самому притягательному и значимому явлению в глазах Габриэль Витткоп — смерти. Именно она является главным героем этого произведения, каждый раз величественно и неуклонно как Кали приходящая в конце.
Ум автора строит изящную структуру романа, её эрудиция питает описания и детали, и вот Венеция XVIII века поднимается перед тобой из воды, глава Венeцианской республики обручается с морем, в моде сейчас серый атлас, оттененный тёмно-розовым, а на Кампо Сан Стефано показывают двухголовую женщину.
Городу зеркал созвучен текст, будто сложенный из зеркальных осколков, где каждый фрагмент дарит новый взгляд на видимую оболочку вещей. Эта оболочка таит под собой ядро и является ведущим к нему вектором, ибо только через восприятие возможно понимание, как верно сказал Кондильяк. А потому, в своем стремлении к визуальной по преимуществу форме, я обратилась к живописи, так как знанием Венеции ХVIII века обязана не только документальным текстам и прогулкам по городу, но и мастерам, выразившим душу и дух определенного места в определенное время. Подобно отсвету с полотен Ла Тура или Вермеера Дельфтского на лице де Бренвилье в романе «Болиголов», подобно духу Гойи, осенившему «Сон разума», на сей раз «Убийству по-венециански» предоставили его роскошный декор Пьетро Лонги, Франческо Гварди и Тьеполо-младший. Мне осталось лишь осуществить постановку странной и жестокой драмы, которую я и представляю любезному вниманию читателя.
Всё также пронизанный мизантропией, но такой эстетский, наполненный восхищением к, возможно, самому красивому городу Европы, вычурный, изящный, выверенный, немного сюрреалистичный роман.
Муж забивает беременную жену тростью в горящем кинотеатре, распутники напаивают шампанским уродов в католическом приюте, дочь соблазняет отцовских любовниц, клошар вспоминает убийства детей в заброшенном дворце, двенадцатилетнюю девочку отдают в индонезийский бордель… Тревога — чудище глубин — плывёт в свинцовых водоворотах. Всё несёт печать уничтожения, и смерть бодрствует даже во сне.
Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений.
Яркое, динамичное, многогранное произведение, объединённое общим сюжетом с довольно неожиданной развязкой.
Маркиз де Сад — самый скромный и невинный посетитель борделя, который держит парижанка Маргарита П. Её товар — это дети, мальчики и девочки, которых избранная клиентура использует для плотских утех. Книге, вышедшей вскоре после смерти Габриэль Витткоп, пришлось попутешествовать по парижским издательствам, которые оказались не готовы к леденящим душу сценам. Она написана в виде писем с практическими советами по открытию соответствующего борделя, включая рекомендации по поиску звукоизоляционного материала, подбору детей и привлечению клиентов.
Если бы Вы были лучше знакомы с Парижем, то знали бы, что это улей, ячейки которого разделены непроницаемыми перегородками. В одной ячейке составляют заговор, в другой агитируют, в третьей сочиняют фантасмагорические проекты Города Будущего, и повсюду говорят о радостях чрева и пола.
Пожалуй, самое шокирующее и нигилистическое произведение, которое, тем не менее, написано столь талантливо, что не даёт оторваться от себя до последней страницы.
Книга, подводящая черту под всем творчеством и жизнью Габриэль Витткоп. Роман написан вроде бы в жанре путевого дневника с отсылками то к Достоевскому, то к Мейринку, но это путешествие более всего похоже на дорогу внутрь себя. Копание в собственной природе и памяти, откуда, как из зеркала, выплывают бесконечные гарпии, лабиринты, гермафродиты, образы, которые как будто даже не держит соединяющая нить, кроме того, что все они соединены в сознании одного человека. «Каждый день — падающее дерево» – не только дни, но и люди и мир, в котором они живут.
И если мой огонь не сможет стать жаром, пусть же он будет искрящейся ясностью, раскаленным светом, светом, наконец-то светом, пусть он будет светом, пока я не умерла.
Габриэль Витткоп говорила то, что думала, жила, как хотела, и умерла, как сочла нужным: приняв цианистый калий за два дня до Рождества — праздника, который она презирала. Опубликованный посмертно роман «Каждый день — падающее дерево» — это портрет двойника автора, надменной и безжалостной Ипполиты, вспоминающей свою жизнь, озаренную гордым пламенем презрения к человечеству.
Комментарий недоступен
Ну-ну, не стоит недооценивать читателей Витткоп. )
Но то, что она руководствовалась ницшеанским "Я - провокация! Я - динамит!" бесспорно.
Впрочем, она и сама об этом говорила "Главное не содержание, а форма. Конечно, нужна какая-то основная идея, но главное - это стиль".
поначитаются своей Витткоп, а потом велосипеды из подъезда пропадают!
Круто сказано, конечно, но Витткоп не настолько влиятель на неокрепшие умы. Как и Вольтер.
Донцова в этом плане сформировала гораздо больше личностей.
Читала "Некрофил" и "Торговка детьми", потому что эти книги освещали на одном из буктьюбов.
НИКОГДА! НИКОГДА! НИКОГДА больше не буду читать подобное. Я так рыдала над "Торговкой детьми". Боже, так жалко детей. Это как какой-то детский концлагерь!
хорошее папа дочке образование дал, не то что эти ваши егэ
Что-то мне подсказывает, что этим дело не ограничилось.