Барак

Удивительное дело, даже не думал возвращаться к попыткам прозы. А тут конкурс. Почему бы и да. Под вот этот трек мне выдвинули условие для харда — записка выжившего в постапокалипсисе. Всё бы ничего, но из-за моей маниакальной тяги к концептуализации всего подряд внезапно выросла вселенная, которую теперь планирую подобными записками обрисовывать. Собственно, держите первую. Время чтения: 0 → ∞.

Голова у тебя ей держится на герменевтическом клею, так скак. Ты можешь знать то, что не можешь знать. Ты ей табулорасово неполноценный, мож скак. Вот оно поле всех вещей, наложенные друг на дружку ей сетки и много раз, так скак, провёрнутые. Они в просмотре делают цельное, ей там что конъюнкция, что дизъюнкция, всё, так скак, бездырчато. Нам всем из этого никакой импликации ей не высосать. А ты дырочку от недырочки отличишь, если посмотришь и ей залезешь туда, мысленно, так скак. Нитку к нитке притянешь, посмотришь, куда оно всё, а потом и найдёшь. Голова ей она всё копит. Твоя болезнь от того идёт, что прожил слишком долго, связи все сломались, новое не всунуть, старое ей своей жизнью живёт, мож скак, что хочет, то и делает. Побили сильно тебя, но не в первый раз и не последний, заживает хорошо всё. Раны не раны уже. Больно? Как ты хотел. Да. Голова главное. Я про что? Субъектности твоей, как каж, давно пиздец пришёл. Но ты записывай всё всегда и перечитывай, чтобы какую-то ей рефлексирующую форму, так скак, держать, хоть и без толку. Вот главное что перечитывай: СЮДА НЕ ПРИХОДИ НИКОГДА БОЛЬШЕ, ДОКТОРА КУЛЬКУ ТЫ ЗНАТЬ НЕ ЗНАЕШЬ И ЗНАТЬ НЕ ХОЧЕШЬ. Грешно потому что.

Лицо у ёлуха было как лицо у ёлуха. Смотрел на меня, но не на меня. И вокруг немножко. Отвисшая, сухая, обветренная, шершавая, кровавая, толстая, пунцовая? нижняя губа, борода жёлтая, не вся жёлтая, пожелтевшая, зубы гнилые, разные все. Глаза красные очень, волос на голове мало. Вонял мочой, перегаром, ветошью, горько.

Дождь моросил, ноги тонули в гныдьской грязи, босиком по которой не нужно ходить, обуваться нужно. Свои ботинки если развалятся, поймать кого-нибудь с хорошими ботинками и забрать. Безопаснее украсть. Но если убить, то можно съесть. Но не надо, будут искать и бить.

Ёлух говорил:

- Вузуки побираем-то, бат мельче всё. В говнину срём-то исправно, гав бат, мельче тоже, бат больче и не выходит с таким-то побором вузуков, гавгавгав собак пожрали живых-то, а тухлых гав туда же.

Ветер то сильный был, то слабый. Когда сильный, то даже шумный, толкающий, лупящий. Мальчик семи лет, тоже из ёлухов, ковырял палкой кучу гнилой шелухи. Поглядывал на меня с любопытством и страхом. Не меня боялся, боялся от отца оплеухи. Потому что на меня смотреть грешно. Только если для дела надо. Барак их тоже устройство нечистое, но ёлух в голой Гныди выжить не может, поэтому разрешается. Вот меня звать совсем нельзя. Но зовут иногда.

- Оно гав тогда было такое тожно, не прямо чтобы, но как-то ведь спотом, кто ушёл, кто помер, гав мы вот даже пацана-то сделать сподобились, вон ковыряется гавгавагаааав. Жена-то в овраг упала, я её в говнину снёс, жалко-то, бат какое ни есть удобрение. Гав, то оно ж и вузуки и тепло гавгавгав, ток вот не в него корм-то вот что просим-то, мерт… а… дядя, гав вы струкцию нам справьте на такое дело-то.

Дождь усилился и холодные капли более чувствительно застучали по моей лысой голове, затекли в глаза, защипали. Чёрные лохмотья, пальто моё, стали тяжелыми и ледяными. Я замёрз.

Сказал:

- Думаю.

- Бат вам бы кушать-то и сохнуть-то и греться-то было б, гавгавгав. Шиша, ходи в барак, хрена-то мокнешь!

Маленький ёлух ругнулся и побежал под крышу. Большой за ним.

Я сел на крыльцо, под навес. Внутрь мне нельзя, это совсем большой грех. Спине очень тепло стало от воздуха из барака, слышал голоса суетящихся ёлухов. Принесли тарелку вузуковой каши и помятую ложку.

Я не помню когда в последний раз ел, не записал, давно, кажется. Помню как собаку ел, она была мёртвая, но почти не пахла. Отравиться гнильём не боялся, но вкусно не было. Где-то говорили, что мне так наоборот, привлекательнее. Врали.

Ёлухи шепчут:

- Жрёт-то! А Бжижа говорил, не жрут они еду человечью, бат жрут же гав!

- Все говорят и я говорю. Бат правда смотри-ка вон оно что.

Я развернулся лицом к двери, подогнул ноги. В прихожей собрались встречавший меня ёлух Вавка, старуха, толстый с одной ногой (Бжижа?) и выглядывающий из-за ног старших мальчик Шиша.

- Как оно вам? - Бжижа. Я кивнул и отставил тарелку.

- Грех-грех гав! - старуха.

Вавка:

- Шустро пришли вы. Недалеко тут ходили-то смотрю.

Я кивнул.

- Вынюхивал-вынюхивал гав, - старуха, - грех-грех гав, помрём-помрём так.

Я оглядел дверной косяк, разбухший и потемневший. Принюхался. Пахнет ацетоном. Потрогал — горячий. Задумался.

Я если задумаюсь, могу вспомнить что-то, чего не помнил. Могу и не вспомнить. Но вспоминаю иногда. За это ёлухи и кормят. Кулька мне про это говорил, но я не всё понял. То есть, то понимаю, то нет. Надо перечитать. И надо поработать над стилем. Вот не нравится. Я читал книги, точно читал. По другому там слова складываются. Как запятые ставить и слова писать оно само как-то, а вот описывать разное выходит грязно, неровно, неаккуратно, рвано. Надо стараться, чтобы потом приятно перечитывать было.

- Барак беременный, - сказал я. Ёлухи охнули хором, Шиша хохотнул.

- Ох гавгав, - Вавка почесал голову, - что же и когда оно теперь ждать?

- Неделю ещё. Вон там вывалится сарай, - я указал на дальний конец барака, плавно погружающийся перспективой своих прямолинейных форм в полупрозрачную, зыбкую, но при этом осязаемую пелену дождя, постепенно растворяясь в оной, подобно дыму, но не флуктуирующему, а кристализировавшемуся и незыблемому, склонному, тем не менее, порою прятаться в тени.

Это много. Так не надо. Запутаюсь.

Шиша засмеялся, Вавка дал ему подзатыльник, Шиша умолк. Я поднялся, кивнул и пошёл в сторону леса. Голые деревья скрипели, дождь редел, пока вовсе не кончился. Теплее не стало.

Главное — поел и не побили. Не люблю когда бьют. Плохо, когда заманивают, ловят и бьют. Это больно.

Лесом я взобрался на вершину холма, голую, твёрдую и скользкую, уселся на камень. Подо мной во все стороны лежала промокшая Гныдь. Сравнение такое: как ёлуху барак, так мне Гныдь. Тихо очень.

Закурил трубку. В безветрии и влажности дыма было много. Достал из сумки тетрадку, записываю вот. Чтобы не забыть, а то ведь забуду, память у меня не очень хорошая, да и велено было — всё записывай, что происходит, всегда записывай. Потом прочитаешь и станет ясно, что дальше делать и как быть. Я вот и записываю. Да. Кажется, правда, что от прочитанного ясней не станет. Или станет. Но лучше записать.

Смотрю, там где Вавкин барак тоже дым, как из трубки, больше, само собой, клубится, к небу идёт. Горит барак. Видимо, я напутал что-то и не беременный он.

Ну хоть поел. И не побили.

#конкурсрассказов2