«Любовник»: Проклятие белого платья, или как разжечь костер из собственной невинности

Если бы русская литература решила породить франко-вьетнамский роман, он был бы столь же пронзителен, столь же безжалостен к своим героям и столь же физиологически откровенен, как лента «Любовник». Центральной темой картины, пожалуй, можно выделить страсть. Но страсть здесь – это не объект пристального рассмотрения. Страсть здесь – это пациент, которого ждет долгое и изнурительное препарирование. Холодное, методичное, под аккомпанемент скрипа кожаного салона автомобиля и тяжелого дыхания в пропитанной потом комнате.

Юная героиня Маргерит Дюрас (кстати, французская писательница, по автобиографии которой и снят фильм), девочка в рваной шляпке и золотых танкетках – не жертва и не искусительница. Она – алхимик, превращающий собственную юность в горький эликсир познания. Ее белое платье – не символ невинности, а лабораторный халат, в котором она ставит эксперимент над собой, над китайским любовником, над самой природой желания. Она предлагает ему свое тело с таким же холодным любопытством, с каким биолог препарирует лягушку. Ей нужен не он – ей нужна ее собственная инаковость, увиденная в его глазах.

Потому их связь и не напоминает роман. Отношения француженки и китайца, скорее, становятся колониальным договором, где валюта – плоть, а товар – иллюзия свободы. Он, богатый наследник, покупает себе белую девушку, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя равным хозяевам жизни. Она, нищая дочь учительницы, продает себя, чтобы сбежать из ада своей семьи – матери, сходящей с ума от бедности, и брата-садиста, чья жестокость стала для нее первой школой ненависти.

Жан-Жак Анно снимает эту историю не как мелодраму, а как антропологическое исследование. Кадры их свиданий в затерянном на реке Сайгон доме с голубыми ставнями – это не эротика, а документалистика. Камера хладнокровно фиксирует дрожь ресниц, капли пота на спине, отражение в потолке. Здесь нет романтики – есть только физиология, доведенная до метафизики. Их тела говорят на языке, которого не понимают их души.

Гениальность фильма – в его звуках. Скрип кожаного сиденья автомобиля, на котором происходит их первая близость – звук постыдный, циничный, звук сделки. И ему вторит гудок парома, увозящего ее навсегда, – звук прощания, ставшего облегчением. Она плачет не потому, что потеряла любовь, а потому, что потеряла ту себя, которая могла так отчаянно и безнадежно продаваться.

Это история о том, как из тела рождается писатель. Дюрас не стала бы Дюрас, не переживи она этого унизительного и возвышающего опыта. Любовник дал ей материал, боль дала ей голос. Ее знаменитый роман – не воспоминание, а призрак, преследующий ее всю жизнь.

«Любовник» – это притча о всех нам знакомом чувстве: о стыде, который слаще наслаждения, о боли, которая становится топливом, о любви, которая возможна только как форма взаимного использования. И самый страшный вопрос, который оставляет после себя фильм: а не все ли мы в какой-то мере – такие же любовники, продающие куски своей души за призрачную возможность стать другим? И не является ли любое творчество – таким же следствием давно зажившей, но до сих пор ноющей раны от чьих-то грязных и нежных рук?

Фильм заканчивается, но его послевкусие остается – горькое, как хинин, и сладкое, как запретный поцелуй. Мы выключаем ленту с пониманием, что настоящая страсть всегда ближе к ненависти, чем к нежности. И что единственная возможная верность в этом мире – это верность собственному прошлому, каким бы грязным и постыдным оно ни было.