Если бы «Курочку Рябу» написал Лавкрафт

Немного литературной стилизации, много леденящего душу ужаса из глубин.

Я начал вести свои записи 18 июля 1891 года, в день, когда мной было принято окончательное решение во что бы то ни стало продолжить мои скромные изыскания университетского профессора, касаемые тех таинственных исчезновений в массачусетских лесах. Год назад мое внимание привлекла газетная заметка в «Беркшир Игл», попавшая мне в руки во время моей весенней поездки через штат по служебным делам. В заметке сообщалось, что в долине реки Уошер-крик, на самом севере штата, второй год подряд местные жители один за другим покидали свои фермы, оставляя скот, посевы и жилища. Полиция не смогла найти ни каких-либо убедительных объяснений такому поступку, ни самих людей — следы обрывались всегда в одном и том же месте, на речном побережье.

Местные поселенцы, в большинстве своем немцы, говорили о проделках Рюбецаля, коварного духа гор и лесов, другие упоминали сладкоголосых ундин, завлекающих путников в водные пучины. Надо сказать, что в ту пору я преподавал германо-скандинавский фольклор и литературу и сам был очарован такими легендами, однако же никогда не поддавался их мистическому влиянию. Напротив, сохраняя уравновешенность и трезвость взгляда, я решил самостоятельно отправиться к Уошер-крику, чтобы попытать счастье в разгадке — тем более, что университетские занятия закончились и у меня было предостаточно времени. Сев на экспресс из Провиденса, я проследовал в Вустер и дальше, экипажем до Гринфилда, а затем и Шелберн-Фолз.

Я разместился в гостинице «Фэрапойнт-вью» и, когда с ужином было покончено, наконец, смог взяться за изучение тех газет, что мне удалось достать в Провиденской библиотеке и за время моего путешествия на север. Почти до заката я провел время, перебирая не очень содержательные вырезки, которые нисколько не продвигали мое расследование вперед, однако же совершенно неожиданно я был вознагражден за терпение. Содержатель гостиницы, мистер Уилфред Хэмиш Олбрайт, с коим я завел разговор, поведал мне о том, что лично бывал на тех фермах совсем недавно. Он навещал дядю, одного из немногих англичан, обосновавшегося на тех землях, и посреди ночи проснулся от леденящего душу протяжного крика. Звук, как уверял меня мистер Олбрайт, исходил из лесной чащи к югу, и по его описанию этот вопль было сложно назвать человеческим или звериным — скорее, речь шла о звуке совершенно диком и чуждом для человеческого уха. «Как будто трубы Гавриила затрубили все разом», — так он описал мне его.

В ту ночь мой собеседник до самого рассвета не мог сомкнуть глаз, однако его одолевала странная дремота, граничащая со сном наяву. Мистер Олбрайт поклялся мне, что в одно из таких наваждений он отчетливо увидел бурлящие речные воды багрово-бурого цвета. В видении из воды вышло существо, вид которого этот смелый человек описать всё же отказался — настолько чудовищным, непотребным и поистине богохульным был его облик. Когда же наутро он спросил дядю о том звуке, тот сказал, что ничего не слышал — и он вынужден был списать всё на нервное утомление, вызванное долгой поездкой.

Я поблагодарил мистера Олбрайта, отправился к себе наверх, погасил огонь и решил завтра нанести визит его дяде, мистеру Эбенезеру Хорнвуду, благо, до ферм было полдня пути. Меня не покидала мысль, что старик мог вывести меня на то существо, крики которого так растревожили владельца гостиницы — скорее всего, медведя, возможно, больного бешенством. Я предполагал, что именно больное животное нападало на местных фермеров, притом делало это у воды, так что полиция не могла найти следов. Но какой зверь был способен на такое поистине человеческое коварство и хитрость? Это оставалось главной загадкой.

Наутро я отправился в путь, захватив с собой ружье и заручившись поддержкой проводника, из местных, молодого человека по имени Иона. Трактовая дорога заканчивалась уже спустя половину мили, так что наш путь лежал через лесистые холмы. Мой спутник, из семьи методистов, хотя и был образованным, но остался набожным и пугливым, поэтому всю дорогу мне довелось наслушаться историй о дьяволе, которому якобы поклоняются местные фермеры, наследники давно забытой ветви древнегерманского язычества. Я решительно не принимал ни одной мистической версии, однако же и разубеждать не имел ни малейшего желания. Вместо этого я осматривал стволы древних буков и кленов, вслушивался в звуки летнего леса, а когда мы по моей просьбе спустились к реке, хотя парень явно не хотел этого, стал высматривать следы на песчаном берегу. Иона указал мне, куда нужно идти — до фермы Хорнвуда оставалось совсем не много — и откланялся, я же продолжил путь в одиночестве.

Следов видно не было, однако спустя пару десятков шагов я наткнулся на нечто, вызвавшее у меня полное недоумение. Это был небольшой округлый предмет, почти полностью скрытый в песке, на вид тяжелый и металлический — нужно сказать, что именно блеск металла и привлек мое внимание в тот солнечный день. Желтый цвет заставил было меня подумать, что это золотой самородок, который веками шлифовали речные потоки, однако когда я смыл налипший песок, то увидел то, что повергло меня в полное смятение. Поверхность покрывали письмена на неизвестном мне языке: хотя я прекрасно знал английский, немецкий, голландский, французский, арабский, изучал китайский, хинди и немного читал по-бенгальски. Я провел пальцем по оттиску букв — очертания были резкими, а не размытыми, как на ископаемых каменных табличках или стенах египетских усыпальниц, которые мне доводилось видеть воочию.

Я решил положить находку в дорожную сумку и продолжить путь. Через четверть часа я был на месте: старик Хорнвуд встретил меня и любезно пригласил отобедать вместе с ним — я объяснил, что прибыл от мистера Олбрайта и пишу заметку для газеты о таинственных исчезновениях в этих краях. Мистер Хорнвуд с радостью согласился помочь мне и назавтра показать окрестности, а сегодня посоветовал мне как следует отдохнуть с дороги и набраться сил.

Нужно сказать, что Эбенезер Хорнвуд произвел на меня впечатление человека исключительного здравомыслия: он не стесняясь обличал невежество немцев, называя их темным народом, и открыто смеялся над всеми слухами о «дьяволе». Мы провели за беседами около часа, после чего старик показал мне мою комнату, а сам, сказав, что ему нужно проверить силки на перепелов, спешно удалился, предоставив меня самому себе.

Первым делом я извлек из сумки тот предмет, чтобы еще раз его хорошенько рассмотреть. Я вооружился лупой в лучах заходящего солнца принялся изучать его поверхность и те жуткие письмена. Теперь я явственно смог отличить четыре продолговатых неглубоких бороздки на поверхности гладко отполированного металла: три из них шли в ряд, четвертая же была на противоположной стороне предмета. Можно было бы подумать, что это отметины от когтей, но какие звериные когти способен оцарапать твердый металл? Ко всем прочим моим сомнениям добавилось и то, что природа материала была мне неизвестна: это вряд ли было золото, по весу предмет был значительно тяжелее, что говорило о его поистине неземной прочности.

Убедившись, что я более не могу отыскать ничего, достойного внимания, я бережно перенес на бумагу все до последнего символы и также воспроизвел с приблизительной точностью отметины, покрывающие предмет, который я на тот момент называл про себя «яйцом».

Хозяин еще не вернулся, и я решил, что пока осмотрю дом. Спустившись в гостиную, я стал разглядывать содержимое каминной полки: старинные часы, несколько свечей в резных подсвечниках, небольшая окованная железом шкатулка и фотография в старинной рамке. Последняя особенно заняла меня: на ней был изображен хозяин дома, но в сравнении с теперешним мистером Хорнвудом, этот выглядел значительно моложе и носил только бакенбарды, в то время как теперь лицо мужчины покрывала длинная густая борода. Рядом с ним стояла женщина его лет с изможденными чертами и печальным взглядом. Я решил, что это миссис Хорнвуд — и подумал, что ни мистер Олбрайт, ни сам старик ничего не говорили мне об этой женщине. Вероятно, она давно умерла, подумал я, и в этот момент на дорожке, ведущей к дому, послышались шаги.

Мистер Хорнвуд вошел в дом. Его лицо я разглядеть не мог, так как в этих краях солнце садилось довольно рано, и к тому времени из-за лесов пробивались лишь слабые лучи, но в походе старика и в том, как он себя держал и говорил, я сразу почувствовал некоторое беспокойство. Мои опасения подтвердились, когда он вышел в свет лампы: тот явно был чем-то до смерти напуган. Я спросил, в чем дело, на что старик отмахнулся и сказал лишь, что на обратном пути повстречал волков, но всё обошлось и те его не тронули.

Мы поужинали, хотя беседы в этот раз не вышло из-за той резкой перемены, что случилась с хозяином этим вечером. Когда я спросил о той женщине с фотографии, старик еще сильнее помрачнел и ответил, что его жена умерла от тифа два года назад, с тех пор он безутешен и живет только работой на ферме.

Мы погасили свет и отправились каждый к себе. Я не мог уснуть, поэтому решил посвятить время чтению, а после, когда свеча догорела, предался размышлениям, заложив руку за голову. И в эту минуту я отчетливо услышал тот жуткий, леденящий душу звук, который после долго являлся ко мне в ночных кошмарах — не то скрежет, не то нестройное горловое пение, доносившееся с юга, со стороны реки, как и описывал его мне мистер Олбрайт. Я тут же поднялся и решил, поборов страх, отправиться и выяснить правду. Я взял с собой ружье, тихо спустился и с удивлением обнаружил, что входная дверь не заперта. Отворив ее, я отправился в путь сквозь непроглядную тьму, которую освещали одни лишь звезды.

Вскоре я вышел на опушку леса, но кроме звуков ночных животных и плеска воды не мог уловить ничего. Пробравшись вперед, я сел за кустарником дикой ежевики, приготовил ружье и стал прислушиваться и всматриваться во мрак, хотя понимал, что моя затея вряд ли увенчается успехом.

Внезапно вдалеке показалось слабое свечение. Оно покачивалось и приближалось, и вскоре на берег реки вышел Эбенезер Хорнвуд, держа в одной руке фонарь, а другой ведя за собой незнакомца, судя по одежде — такого же фермера. Я не мог слышать, что они говорят, но вскоре оба подошли к самой кромке воды, после чего старик остановился, а незнакомец продолжил идти, шаг за шагом всё глубже погружаясь в воду, пока та и вовсе не скрыла его с головой. Я чувствовал, как ужас сжимает мое горло, но не смел двинуться с места по каким-то необъяснимым причинам. Мой разум сделался вдруг податливым и затуманенным, а перед глазами будто бы встала красная пелена — поэтому сейчас, записывая события той ночи, я вовсе не могу сказать, что полностью уверен в том, что видел.

Когда вода скрыла незнакомца, старик сделал несколько шагов назад и опустился на колени. Вода взбурлила и над поверхностью начала появляться фигура: поначалу я подумал, что этот тот самый незнакомец, однако то, что я увидел в следующую минуту, повергло меня в настоящий ужас, я не мог пошевелиться или оторвать взгляда.

Из воды вышло существо, напоминавшее человека, но значительно выше и с неправильным, чудовищным строением суставов, те были вывернуты под нечеловеческими углами. В свете фонаря я увидел голову — вытянутую вперед. похоже на собачью или птичью, с нависающим над ней наростом, подобным тем, какие бывают у индюков или кур, и грудину, заостренную наподобие корабельного киля. Из спины росли два кожистых крыла, подобных тем, что бывают у летучих мышей. Существо склонилось над стариком, повернув к нему одну сторону головы. Тот упал ниц и я видел, как часто сотрясается его спина — до меня донеслись скорбные звуки рыданий. Эти звуки внезапно привели меня в себя, я нашел силы, цепляясь за траву, отползти обратно в лес, прячась за кустарниками. На неверных ногах я побежал, не разбирая дороги, слыша за спиной кошмарный, будто доносящийся прямо из неведомых глубин космоса, звук — теперь я понимаю, что именно он мне напомнил, когда я услышал его впервые. Это был клекот, на манер куриного, рев того чудовищного зверя, явившегося прямо из речных глубин в самую жуткую ночь в моей жизни.

Я обнаружил себя наутро, лежащим в траве в неизвестном мне месте. Промокший от росы, в грязной одежде, я, наверное, производил собой жалкое зрелище; а в моей голове не переставая звенели отзвуки той ночи. Ружье осталось там, где я его в забытьи бросил, спасаясь от увиденного. Справа слышался гул реки, этот звук поначалу заставил мое сердце зайтись от страха, напомнив о виденном, но, всё же совладав с собой, я решил, что я, скорее всего, далеко от того проклятого места. При одной мысли о возвращении на ферму меня бросало в дрожь, так что у меня не было с собой вещей, кроме дорожной сумки. Я открыл ее и вынул яйцо — и о ужас! — оно было надтреснутым. Я отбросил дьявольский предмет прочь от себя, в траву, но какой-то необъяснимый сигнал, шедший из глубины моего разума, заставил меня встать и снова поднять его. Повинуясь этому не то древнему, дремавшему доселе, инстинкту, не то интуиции, я пересек луг, спустился к реке и швырнул яйцо в пенящиеся глубины.

Обернувшись, я увидел, признаюсь себе, что даже с некоторым облегчением, что над лесом на западе, там, где по моим соображениям и была ферма мистера Хорнвуда, поднимается густой черный дым.

Мои мысли в те минуты были лишь о том, чтобы поскорее покинуть злосчастное место, и вскоре я вышел на дорогу, ту самую, по которой меня привел в тот день мой проводник. Пойдя в противоположную сторону от зарева, к полудню я снова был в Шелберн-Фолз. Я хотел повидать мистер Олбрайта, но горничная сказала мне, что тот не появлялся уже два дня и, по слухам, смертельно болен. Он не переставая кричал и в горячечном бреду постоянно упоминал какого-то «речного дьявола».

Я велел срочно принести мои вещи и отбыл обратно в Провиденс тем же вечером, дав себе клятву во что бы то ни стало никогда больше не прикасаться к той страшной загадке, которой я стал невольным свидетелем, ибо человеческий разум не в силах был вместить в себя подобное. До сих пор этот дневник — единственное сохранившееся свидетельство тех событий, что приключились со мной.