Мотум Аинос. Становление неживой империи. Глава первая. Мальчик по имени Лич Альмут. Эпизод первый.

Привет всем ДТФ чуваки , я не знаю куда еще постить свое творчество поэтому пусть полежит тут. Я являюсь Днд мастером и мое творчество обычно выходит за рамки простых игровых ссесий. Пару дней назад меня посетила идея создания книги. Книги о том как появился в моем сеттинге первый лич. Что же приятного прочтения

Я помню их крики — как музыку. Высокие, рвущие воздух, влажные, истекающие страхом. Мне нравилось, как кожа трещала под моими когтями, как тёплая, парная кровь брызгала на лицо, оставляя на чешуе алые росчерки. Я ловил её губами, жадно, с наслаждением, словно вино богов, и с каждым глотком чувствовал, как чужая жизнь вливается в мою плоть, укрепляя, насыщая, позволяя забыть о времени и совести.

Я разрывал их тела медленно — со вкусом. Внимательно. С почтением к искусству. Отделяя кость от мышцы, жилу от сердца, как будто вылепливал из плоти что-то новое, прекрасное и пугающее. Их глаза — остекленевшие, растерянные — смотрели на меня, и я отвечал им лёгкой улыбкой. Я не ненавидел. Я просто знал, что это должно быть так.

Я помню, как один из них всё ещё дышал, когда я вонзил пальцы ему под рёбра, как он зашипел и захрипел, и как хлынувшее тепло обожгло мои руки — и как сладко оно пахло. Кровь. Кровь говорила со мной. Она шептала на языке пустыни, древнем и забытом, она звала меня по имени, которое я не осмеливался произнести вслух.

И даже тогда, когда их останки уже истекали последней каплей жизни под моими ногами, я стоял — в закатном свете, покрытый золой и кровью, будто сама пустыня одела меня в свою плоть. Ветер ласково скользил по мне, обволакивая, словно признавая: ты — не из живых. Ты — её дитя. Дитя голода. Дитя без имени.

И где-то глубоко внутри… я улыбался. Но я не всегда был таким. Это началось, когда я поднялся с кресла, стоящего у окна, за которым пейзаж, будто застывший в песках времени, оставался неизменным. Те же пыльные улочки нашей крохотной деревушки. Те же шатры из ткани и кожи, невысокие постройки, будто слепленные самим ветром из песка. Те же согбенные фигуры прохожих, среди которых неизменно встречались пьяницы, плетущиеся в жаре. Всё будто застыло. Всё, кроме солнца — неутомимого, безжалостного, выжигающего нас до полусмерти.

Я медленно провёл лезвием ножа по обожжённой коже. Едва коснувшись, ощутил резкую боль. Из пальца выступила крошечная капля крови. Алое пятно на фоне выжженной плоти. Красивое. Живое. И пугающее. В этой капле была вся суть — угроза и напоминание. Она как будто говорила мне: «Я — то, от чего зависит твоя жизнь. Потеряешь слишком много — умрёшь. Заражусь — умрёшь. Я — закон. Я — приговор».

Я опустил взгляд на руки. Порезы, старые шрамы. Хоть их и защищала плотная чешуя, местами всё же оставались участки кожи. Такие мягкие. Тёплые. Живые. Мне нравилась кровь. Нравилось разглядывать её, наблюдать, как она течёт, как она пульсирует. Я наслаждался этим зрелищем — и в то же время до ужаса её боялся. Боялся того, как она наделяет меня жизнью и одновременно держит в рабстве. С ней нельзя договориться. Её невозможно обмануть. Она приходит с условиями. И либо ты их принимаешь — либо исчезаешь.

Она — и есть жизнь? Или, может, смерть? Если из тела уйдёт кровь, но ты всё ещё дышишь — ты жив? А если ты не дышишь, но продолжаешь мыслить, как я сейчас — ты мёртв? Что, если всё наоборот? Может, это не мы в плену у крови… а она у нас? Просто мы до сих пор не научились обращаться с ней правильно?

— Лич! Иди кушать! — раздался голос матери из кухни.

Я встал, бросив последний взгляд в окно. Песчаная улица, знойное солнце, голоса, слипающиеся от жары, чахлые тени на песке — и мы, выживающие. Всё держалось на крови. На реке. Вода — как кровь. Её нужно пить, но в меру. Если она исчезнет — мы умрём. Если она заражена — мы умрём. Всё одно и то же. Всё — жизнь.

Я направился на кухню. Там, как всегда, была только мать. Отца я не помнил. Он исчез, как будто никогда и не существовал. Как кровь, что вытекает — и всё, её больше нет. Он был прощальным подарком матери. Исчез бесследно. Утёк.

— Ты опять себя порезал? — голос матери, как всегда, встревожен. — Да, прости, — ответил я с лёгкой стеснительностью. — Я просто хочу понять… Почему мы такие? Почему живём здесь, в пустыне? Почему кровь держит нас, а мы — её? Почему река даёт нам жизнь и ничего не просит взамен?

Я говорил это ей не раз. Снова и снова. Каждый раз — в пустоту. Она не слушала. Или не хотела понять. В её голове были другие вопросы. Не почему, а что делать теперь.

— Лич, милый… Разве ты не понял? Мы платим реке за жизнь тем, как мы живём. Песком, жарой, ожиданием. Она пришла — и мы остались. Не уходим. Составляем ей компанию.

Я не понял. Вода — живая? Может, просто мой 13-летний разум не в силах был это переварить. А может, я просто не хотел.

Я промолчал и принялся за еду. Всё как обычно: жуки, непонятные растения. В пустыне выбор невелик. Звери опасны, люди редки, а то, что не может ударить в ответ, — хоть что-то. Хотя даже жук может ужалить, занести заразу в кровь — и тогда смерть.

И вот снова. Опять я думаю о ней. О крови. Чёрт.

После обеда я вновь отправился слоняться по улицам. Может быть, мне повстречается кто-то… или нечто полезное. Этот город — странное место. Он будто бы клетка, но в то же время — мой родной дом. Я часто бродил по этим переулкам. Без цели, без направления. С самого детства. Эти места были мне знакомы. Не просто привычны, как для любого улемца, — они отзывались во мне чем-то глубже. Я будто знал, зачем мы здесь, знал, что должны делать. Пусть и не мог объяснить этого словами.

Я коснулся лба. В его центре пульсировал камень — бирюзовая капля света, что дышала в унисон с моими мыслями. Я не знал, откуда он появился. Он был со мной всегда. Иногда мне казалось: это не украшение, не артефакт, а окно. В самую суть. Мою — и чужую. В отражении моих глаз — небо и песок, но глубже таилась искра. Её невозможно было задуть. Даже если бы захотел.

Но в тот день что-то изменилось.

Прикоснувшись к камню, я услышал голос — не громкий, но проникающий в самую сердцевину:

«Найди гробницу. Мы существуем. Мы — те, кто не живёт кровью. Кому не страшна заражённая вода. Мы не дышим, но мы живы».

Мир вокруг затих, и передо мной выросла пирамида — не просто здание, но живая, дышащая плоть пустыни. Она была вылеплена из песка, с алыми вкраплениями, словно жилы внутри древнего организма. А у подножия — тела. Сотни улемцев. Мёртвые, но не чужие. Они были… другими.

Как и я, они носили чешую. На их плечах лежала тонкая, почти невесомая ткань, сильная, как воля. Символы, вплетённые в нити, были знакомы — древние знаки, понятные лишь тем, кто слышал песню дюн в самое пекло. На шеях их поблёскивали ожерелья из меди и лазурита.

Но они отличались. Они не боялись крови. Они жаждали её.

Как воды в жаркий полдень.

Ведение оборвалось. Но голос вернулся, став ближе, глубже, будто сам камень заговорил моими мыслями:

«Ты — особенный, Лич. Ты был рожден с нами. Ты должен возглавить их. Ты освободишь их — от крови, от воды, от смерти».

А потом — тишина. И песок.

Я упал на колени, сбитый с толку. — Что это было?.. — шепнул я в пустоту.

Я боялся. Пальцы дрожали, касаясь старых шрамов. Но что-то внутри уже менялось. Страх отступал. На его месте поднималось другое чувство — тягучее, первобытное… любопытство. Жажда. Интерес к крови. Интерес к освобождению — от её алого плена.

И это чувство победило.

Я встал. Закрыл глаза. И заговорил с голосом, что отныне жил во мне.

— Кто вы? — голос вырвался из тьмы моего сознания, холодный и пронзительный.

— Мы — ты, — прошептали голоса, хранящиеся в глубинах с самого рождения. — Мы живём в тебе, с тех самых пор, как твой первый вдох наполнил этот мир.

Я сжал зубы. — Если вы во мне, значит, вы подчиняетесь мне.

Мгновение молчания — и холодное осознание опустилось на меня, словно ледяной саван: не я пленник их, а они — пленники меня. Или, может, это был один голос — единый, властный.

— Да, господин, — послышалось покорно. — Мы служим тебе. Но помни: ты пленник крови. Забудешь это — погибнешь.

Внутри меня что-то скрылось в тени. Я задумался.

— Значит, мы в одной лодке? Я — в плену крови, вы — в плену у меня. Значит, сначала я разорву цепи крови, а потом — ваши.

Голоса рассмеялись — глубокий, глухой смех, как шёпот могильных камней.

— Так и есть. Мы поможем. Но учти — услуга за услугу. Кровь питает нас, заставляет жить, думать не о том, что видно, а о том, что скрыто.

Я почувствовал холодный страх: голоса думали, как я, и это пугало. Ни один улемец, кого я знал, не задавался такими вопросами. Я мечтал, чтобы каждый в нашем краю понял — управлять миром значит понять его тьму, а не быть её рабом.

— Почему именно сегодня? Откуда вы явились?

— Мы рождены с тобой, Лич. Мы — твоя тень, твоя кровь, твой ужас.

Песчаный вихрь закружился вокруг, мерцающий золотом и светом, словно сам воздух решил стать живым. И передо мной предстал человек — а может быть, существо иной природы, — пронзительно гармоничный с этим яростным, но прекрасным миром. Его одежда струилась, как поток пустынного ветра, приглушённые оттенки ткани казались частичками самой пустыни, увлекаемой движением.

Несколько тонких цепочек, сплетённых из сияющего металла, искрились, отражая солнечные лучи, словно осколки кристаллов. Украшения, будто частички древней магии, хранили тайны миров, забытых людской памятью. Один кулон, массивный и утончённый, покоился на груди — в его центре тихо переливался камень, напоминающий полуденное небо пустыни в момент, когда земля и небо сливаются воедино.

На поясе висели мелкие артефакты, будто собранные среди песков древними исследователями. Они рассказывали о странствиях, о краях, где время цепляется за песчинки, а легенды оживают в каждом вздохе воздуха.

Невольно я ловил себя на мысли, что он сам был частью этой пустыни. Его присутствие излучало силу и спокойствие одновременно — как стихия, родившая что-то столь же вечное, сколь и обманчиво хрупкое.

Он протянул мне руку, его длинные пальцы, обвитые таинственным спокойствием, словно звали к чему-то неизбежному. Голос, глубокий, как отголосок древних пустынных пещер, разорвал тишину:

«Я рожден из тебя. Я тот, кто избавит тебя от крови.»

Мой ответ прозвучал сдержанно, но в нем горела тень вызова:

«Значит, ты тот, что все эти годы покоился в камне?»

Существо ухмыльнулось, тихий смех горячо коснулся воздуха, словно раскалённый песок.

«Нет,» — сказал он, в его голосе пульсировал хищный триумф. — «Я тот, кто жил внутри тебя, скрытый в глубинах, куда ты боялся взглянуть. И вот теперь, когда ты наконец решил выйти из своей клетки, я освободился.»

Моя ладонь сомкнулась на его руке, словно замыкая круг намерений. — «А вот здесь ты ошибся.» — с укоризненной насмешкой произнес я, вплетая в слова ледяное спокойствие. — «Сейчас ты мой пленник. Если я откажусь, ты исчезнешь. Если я потеряюсь , если я отравлюсь, ты умрешь. Разве не так?»

Человек, вновь засмеялся, в его смехе звучал мрак вечности, словно это была не шутка, а обещание:

«Да, господин Лич, меня зовут Йезе и я ваш пленник. Пока вы живы.»