Как я стал мэром тени, не вставая с барного табурета

Автобус скрипел, как будто знал, что я ошибся маршрутом.
Он вёз меня в Нью-Йорк — без плана, без багажа, без aлибии без прав на себя. В пакете у меня была одна майка, насквозь пропитанная старым потом и новыми вопросами. Ещё — запах спирта. Он был не в бутылке, а внутри меня. Глубоко. На уровне костного мозга. Я пил пиво через трубочку из кофейного стаканчика — чтоб не палиться.
Конечно, палился.
Потому что моё лицо, если честно, всегда выдаёт:
"Этот тип — не к добру. И уж точно не к утру." Соседка по сиденью была старая, как сама дорога.
На ней висели серые, как новостные сводки, очки, а из сумки смотрел енот. Настоящий.
Он смотрел на меня и дышал. Громче, чем положено даже человеку с астмой.
Каждый его выдох был как укор:
“Ты опоздал. И ты не знаешь — куда.” Я сказал:
— Что у вас в сумке? Она, не отрывая взгляда от окна:
— Муж.
Пауза.
— Переродился. Раньше был автомехаником, теперь — зоотерапевт. Я кивнул. Похоже на правду. Мы проезжали Нью-Джерси. Всё в этом пейзаже было покрыто пеплом.
Я не знал, это туман или депрессия — но пахло одинаково.
Билборды с надписями: "СПАСЕНИЕ ЕСТЬ", "МЫ ЗНАЕМ, КТО ВЫ" и "ПОКА ЕЩЁ НЕ ПОЗДНО". Интересно, они все к одному рекламному агентству ходят, или это просто внутренний голос горожанина? Когда я вышел в Нью-Йорке, город встретил меня так, как встречает отец, которого ты не знал, но всё же слегка узнаёшь.
Он трясся. Не от землетрясения.
От похмелья.
Улицы звенели, как ледяные кубики в стакане умирающего джазмена. Город дышал сквозь бетон.
Таксисты — это были его лёгкие. Сирены — его вопли.
А я шёл, и каждое моё движение будто разрывалось эхом. Слева — уличный саксофонист играл «Strange Fruit», только на выдохе.
Справа — кто-то бил витрину, чтобы достать коробку с надписью «мы всё равно не выживем». И я подумал:
“Здесь — моё место. Где всё уже сломано, и тебя никто не обвинит, если тоже.” Бар нашёл меня сам.
Он не имел названия, только неоновую вывеску в виде капли, что дрожала, будто её пульсируют слёзы времени.
Я вошёл, и первое, что услышал, — не привет, не «что будешь», а: — Либо пьёшь, либо пиздуешь. Я посмотрел на бармена. Он был лысый, как идея, и у него был шрам под глазом в форме знака вопроса.
Я ответил: — Пью. Конечно. Он молча налил бурбон.
Я высыпал на стойку:
— Три копейки, пуговицу от шинели и жетон метро.
Он кивнул.
— Крипта, значит.
— Типа того. Я выпил. Потом ещё. Бар наполнился туманом или моей памятью. Кто теперь разберёт.

Я вышел, шатаясь, и остановился у пожарного гидранта.
Он был красный, как чужой стыд.
И вдруг заговорил. Серьёзно. — Ты избранный, — сказал он.
— Пора покончить с этим. — С чем? — Ты знаешь. Я не знал. Но кивнул. Потому что иногда лучше соглашаться, чем спорить с гидрантом. Именно в этот момент, когда я подумал, что день не может стать более нелепым, — меня сбила тележка из супермаркета.
Она мчалась, как будто за ней гнался сам инфляционный демон.
У неё был водитель. Мужчина.
Но у него не было лица. Вместо лица — газета.
Заголовок на первой полосе:
"БОГ УЕХАЛ В АТЛАНТИК-СИТИ" Я поднялся с асфальта, отряхнулся и сказал: — Ну... понятно. Шёл к реке. Сел на край набережной.
Смотрел, как отражается луна в воде — будто старый телевизор без антенны.
Начал считать лебедей. Три.
Потом один исчез.
Потом два прилетели.
Потом один оказался — мной.
Потому что я нырнул. Вода обняла меня, как мать, которая уже не помнит твоё имя. Я проваливался.
Глубже.
Темнее. И там — в чёрной тишине — я понял: Я — не я.
Я — мэр тени.
Я — городской слух.
Я — тот, кого придумали, чтобы винить. Моё детство — ложь.
Мои зубы — антенны.
Пиво — приёмник с Сатурна. А потом…
Кто-то жевал этот мир.
Пластилин вокруг. Я в чьих-то зубах. А потом — выплюнут обратно. В метро.
Среди пингвинов.
В полицейской форме. Один подошёл, наклонился и сказал: — Ты, мужик, серьёзно опоздал. Я посмотрел на него. И упал.

Продолжение будет…