Глава 2: У плачущего трубача

Вагон качался, как будто устал нести людей, которых никто не ждал.
Я сидел на потрескавшемся пластике, облокотившись на поручень, рядом — пингвины в полицейской форме.
Один из них читал газету. Другой вёл допрос женщине без лица.
Точнее — лицо у неё было, но оно постоянно менялось. В одну секунду — лицо старухи из автобуса, в следующую — моего школьного друга, потом — моё собственное.
Меня это уже не удивляло.
Я знал, что засыпаю, и знал, что проснуться получится только в нужной точке. Вагон дёрнулся. Свет моргнул.
Где-то вдалеке голос объявил:
— Следующая станция: "У Плачущего Трубача". Я поднялся. Двери открылись, и я вышел — один.
Остальные остались внутри, даже те, у кого были крылья вместо рук.

Станция была под землёй, но пахло в ней, как в переулке после драки.
Гарью, мокрым картоном, дешёвым мужским одеколоном.
Там не было турникетов.
Просто коридор, обитый чёрной тканью, как гроб. Я шёл по нему долго. Шаги не звенели. Казалось, что пол глотал звук.
В конце — лестница.
Старая, деревянная.
На верхней ступени лежала засохшая роза. Я поднял её. Уколол палец. Кровь капнула на лепестки — и цветок снова стал живым. Я не стал думать, почему. Бар «У Плачущего Трубача» не имел вывески.
Просто тяжёлая деревянная дверь с латунной ручкой в форме руки.
Я толкнул её.
Внутри — дым.
Табачный, медный, человеческий. Свет — только от старого прожектора, что освещал сцену, где стоял саксофонист и не играл. Просто стоял, как будто ждал команды. В баре сидели те, у кого больше не было дел.
Пара мужчин в пальто, которое давно должно быть сдано в музей. Женщина с повязкой на одном глазу и чемоданом на коленях. Кто-то спал. Кто-то смотрел в потолок, будто там был ответ. Бармен вытерал бокал так медленно, что казалось, он не мыл его, а вспоминал, как раньше было. Я подошёл. — Ты снова, — сказал он, не поднимая головы. — Я? Он кивнул. — Ларри говорил, ты зайдёшь. Сказал: «Когда он появится — дайте бурбона и не задавайте вопросов, пока сам не спросит». — А где Ларри? — Ушёл. Вниз. — Вниз? Бармен кивнул в сторону стены, где за пианино была старая чёрная занавеска. — Он сказал, что нужно что-то закрыть. — Что? — Воспоминание. Или город. Или рот. Я не разобрал. Я выпил бурбон. Он был горький. Настоящий. Тот, что обжигает внутренности и даёт понять: ты ещё жив. Саксофонист на сцене заиграл.
Медленно. Как будто извинялся.
Мелодия была знакомой. Я слышал её в детстве — на чёрно-белом телевизоре, когда мать ещё готовила завтрак и звала отца по имени, хотя он давно жил в другой квартире с другим именем. — Это “Little Man’s Prayer”, — сказал кто-то слева. Я повернулся. Рядом сидел человек в дождевике. На коленях у него — тетрадка.
На обложке — золотыми буквами: "ГОРЯЧИЕ ТОЧКИ КАРТЫ МИРА". — Он играл её в тот день, когда всё пошло к чёрту, — сказал он. — Ларри был здесь. И ты был. И я был. Только никто не помнит. — Кто ты? Он протянул руку. — Зовут меня Томми. Я — городской архив. Всё, что никто не хотел помнить, храню у себя. — Ты следишь за мной? — Скорее — охраняю. Пока не стало поздно. — Поздно для чего? — Ты ведь прыгнул в воду, да? — Да. — Тогда теперь ты видишь. Значит, пора. — Пора чего? Он не ответил. Просто указал на занавеску. — Там. Всё там. Но перед этим — скажи: ты помнишь девочку с фонариком? Я замер.
Слова будто прошли через грудную клетку.
Вспышка. Старый город. Гаражи. Снег. Девочка с жёлтым фонариком. Её глаза.
Как свет фары, в который бежит олень. — Откуда ты?.. — Это было отправной точкой. Всё началось там. — Что началось? Он поднялся. — Когда войдёшь — не говори «нет». Даже если очень захочется. Я подошёл к занавеске.
Пахло сыростью и медом.
Я откинул ткань.
За ней — коридор. Узкий. Голые лампочки. На стенах — фотографии.
На каждой — я. В разных местах. В разное время. Но всегда один. На одной — я в автобусе. На другой — в реке. На третьей — с енотом на плече. И под каждой фото — дата.
Одни ещё не наступили. В конце коридора — комната.
Внутри — круглый стол.
За ним — три человека.
Один был в костюме из страниц телефонного справочника. Второй — в халате мясника. Третий — с лицом из стекла. — Садись, — сказали они. Я сел. Стул был мокрым. — Ты вернулся, — сказал человек из справочника. — Я не уходил. — Это и есть проблема. Человек в халате достал папку. — Здесь всё. Вся твоя версия. Мы должны её отредактировать. Пока реальность не посыпалась. — Что? — Ты, — сказал человек со стеклянным лицом, — это ошибка монтажа. — Я… человек. — Нет, — ответили они.
— Ты — оставшийся от кого-то. И если ты здесь — значит, кто-то другой уже не там, где должен быть. Молчание. Только шаги. Где-то далеко, кто-то шёл вниз.
По лестнице, которая скрипела, как старая песня. — А что с Ларри? — спросил я. — Он открыл. — сказал мясник. — Что? — Выход. Или вход. Это зависит от того, кем ты хочешь быть, когда всё закончится. Я встал. — Мне нужно знать, кто я. — Это не ты должен знать. Это другие должны забыть. И тогда свет погас. Когда я снова открыл глаза — я стоял на крыше.
Где-то в Бруклине. Под ногами — бетон. Над головой — небо, полное шума. И передо мной — Ларри.
Живой.
В сером костюме, как у продавца пылесосов в семидесятых. — Ты долго, — сказал он. — Где я? — Там, где должен быть. Впервые. Он протянул мне предмет.
Часы.
Сломанные. Стрелки застопорились на 3:33. — Когда они пойдут — всё начнётся. — Что? — Всё. Он улыбнулся. — Но сначала, — сказал он, — давай вспомним, зачем ты ехал в Нью-Йорк. И вот тогда, впервые за всё это время, я понял,
что всё ещё не знаю, кого я потерял.