Глава 3: Фонарик, который помнит

Ветер на крыше утих.
Ночь держалась за город, как за рукав.
Я стоял один, с часами в руке. Стрелки — всё те же: 3:33.
За спиной было что-то, похожее на голос Ларри. Или эхо памяти. Или остатки алкоголя, не согласные с реальностью. Внизу, в переулке, зажёгся фонарь. Один.
Жёлтый.
Как в детстве.
Как тот самый, который держала девочка, имя которой я забыл, но глаза её были выжжены в моей памяти, как след от сигареты на кожаном кресле. Я спустился. Двор был пуст. Только свет фонаря бил в асфальт, как на допросе.
На корточках под ним сидела женщина. Красный плащ, яркий, как рана на чёрно-белом снимке.
Курила медленно. Смотрела в землю, как будто слышала, как она дышит. Я подошёл ближе. Она не подняла головы. — Ты опоздал, — сказала. — История моей жизни. — Я знаю. — Кто ты? Она подняла взгляд. Глаза — острые. Словно в них жили две разные версии этой ночи, и обе не желали мне добра. — Зови меня Тина. Или не зови вовсе. — А если я скажу, что тебя уже видел? — Значит, память возвращается. Или врёт. Она любит так. Я присел рядом. В её голосе было что-то от старой музыки. Та, что играет в машине, когда ты едешь ночью и не знаешь — домой или в никуда. — Ты принес часы? — Принёс. — Покажи. Я достал их. Она взяла в руку, как будто боялась, что те обожгут. Или укусят. — Стрелки стоят, — сказала она. — Это плохо.
Пауза.
— Хотя, возможно, наоборот. — Ты скажешь мне, что происходит? — Я могу. Но тогда ты не сможешь отмотать назад. — Я и так не могу. Она улыбнулась.
— Хорошо. Тогда слушай. Только один раз. Второго не будет. — Ты был частью команды. Мы называли себя «Редакция».
— Звучит пафосно.
— Мы редактировали людей. Память. Биографии. Личности. Удаляли лишнее. Вставляли нужное. Ты был лучшим.
— Это была работа?
— Это была война.
— С кем? Она затушила сигарету. — С теми, кто верил, что правду нужно помнить. Даже когда она рвёт изнутри. — А Ларри? — Он был с тобой. До последнего. Пока ты не... — Что? Она молчала. — Пока я не что? — Ты начал редактировать себя. Ветер качнул фонарь. Свет скользнул по её лицу — и вдруг она показалась мне кем-то другим.
Старой учительницей. Девушкой с вокзала. Женщиной, что держала меня за руку, когда умер отец. — Ты была там? — Я была везде, где ты решил меня забыть. — И что теперь? — Теперь у тебя есть выбор.
Или продолжать. Или вспомнить всё. Без фильтра. — Что будет, если я вспомню? — Больше не сможешь жить, как раньше.
Пауза.
— А может, вообще не сможешь. — У тебя талант мотивировать. Она засмеялась. Первый раз по-настоящему. Смех был живой. Такой, каким смеются люди, у которых уже нечего терять. — Ты всё ещё любишь рисовать? — Что? — Ты рисовал людей. Тех, кого удаляли. Перед тем, как стереть. Маленькие наброски. Только ты и бумага. — Я... — В той квартире, что над лавкой у китайца. Там всё ещё есть альбом. Я посмотрел на неё. Что-то в её голосе дрогнуло. Как будто она не просто информировала, а пыталась что-то сохранить. Или простить. — Ты была в альбоме? Она не ответила. Только встала.
Плащ колыхнулся, как занавес перед последним актом. — Завтра в 3:33 они снова начнут искать тебя. Те, что в белом. Те, кто помнят только протокол.
— И ты?
— Я уже выбрала.
— Что?
— Остаться в твоей памяти. Даже если ты меня вырежешь. Она ушла. Свет фонаря погас. Ветер рассыпал дым по асфальту. Я остался один. С часами. С отсутствием ответов. И странным чувством, что боль — это единственное, что по-настоящему моё. Я шёл пешком. Сквозь ночной Нью-Йорк. Сквозь запах мокрого бетона, кофе и чужих разговоров. На стенах — афиши:
«Помни. Или исчезни». На витринах — манекены без лиц. В подворотнях — коты, которые смотрят так, будто знают всё. Просто не умеют говорить. Я свернул на 45-ю улицу. Поднялся по пожарной лестнице.
Квартира. Та самая. Над лавкой у китайца.
Ключ всё ещё подходил. Странно. Кто-то хотел, чтобы я зашёл. Внутри — пыль. Старый диван. Запах краски и чего-то детского.
Я пошёл на кухню.
Открыл ящик под раковиной. Там лежал альбом. На обложке — мой почерк.
«До того, как мы забыли». Я сел. Открыл. Первая страница — женщина в красном плаще. Вторая — мужчина без лица. Третья — я. С пистолетом. И подпись:
«Удалить через боль. Не раньше».