Parlez-vous français? или не мой Париж

Стоит наконец посчитать их и определиться: много ли было крыс около той самой Башни?

Маяковский обращался, кстати, к ней и предлагал отправиться с ним в Москву, пытался льстить, пытался подкупить, но, как мы знаем сейчас, Башня была крепка остовом и холодна металлом. Так и стоит.

И занимает же какое-то местечко в русской душе французская безобразная действительность. Именно что местечко, а не место. В уголке тёмном сидит осведомлённое существо в берете, пальчиками багет надламывает, а потом как закричит, как увеличится в размерах, как достанет фотографии обоссанной улицы красных фонарей и... исторгнет из себя что-нибудь классическое про господ всех в Париже. Волнует нас подобное и трогает: и Наполеон вспоминается, и жёлтые жилеты из выпусков новостей, и Макрон клятый здесь же пританцовывает свой макабр. И весь этот сюрреализм — под звуки саундтрека художественного фильма «Такси».

Самолёт касается асфальта в аэропорте Орли, который неудобен максимально, но уже находится в Иль-де-Франс, что накидывает очков за его породу. Из этого места рукой подать до кладбища Сент-Женевьев-де-Буа, где похоронены талантливые и известные, а также столь талантливые, что неизвестные русские люди: Нуреев, Тарковский, Тэффи, Юсуповы, Мережковский, Гиппиус, кадеты, казаки, алексеевцы, дроздовцы... Российская Федерация выделяет же значительные средства, чтобы погост содержался в порядке. Февральский дождь полностью смыл желание ходить между аккуратных рядов могилок, и мы направились с места посадки прямиком в центр Парижа.

Старый афрофранцуз на чёрном автомобиле тащит нас по неизвестным улочкам, а я совсем не заметил грани, где пригород перетекает в город, очнувшись уже около Малого дворца и статуй. В пути я был слишком увлечён поиском всех ужасов, которыми известен Париж в социальных сетях, — в реальности же, наверное, ужасы находились в ином месте. Мной же был обнаружен... ну, европейский город.

Брели между зданий одинаковых цветов, что сильно бросается в глаза после Мадрида, где стены перемежаются красками. Долго идти не пришлось, ведь высадка из такси произошла недалеко от Люксембургского сада. В нём работает театр миниатюр «Гиньоль» с главным героем Петрушкой. Конечно, не в дождь, не в 7 утра, не в феврале. Раньше вокруг фонтана перед дворцом расхаживал Жан-Жак Руссо, а теперь там аккуратно расставлены садовые стулья — никакого возврата к природе не вышло. Сами же стулья ладные и крепкие, но никак не привязаны верёвками и не прикованы цепями, что рассердит и расстроит любого, кто знает о настоящем Париже в комментариях намного больше, чем автор.

Пятый округ Парижа встречает не фасадами, а скользкими мостовыми и тем, как по-французски рядом соседствуют булочная и склеп. Пантеон со своими массивными колоннами наблюдает за смертными, будто сверяет улицы с каким-то списком. Здесь покоятся великие (Вольтер, Гюго, Золя, Руссо недалеко ушел от Люксембургского сада, Кюри, Жорес, Дюма, Брайль и пр.) — с формальной надписью «AUX GRANDS HOMMES LA PATRIE RECONNAISSANTE» на входе, — но мимо гуляют в основном самые заурядные туристы. Как мы.

От Пантеона до знаменитого собора — дорога не длинная: сперва вниз по улицам, где уже сильно пахнет круассанами, потом по набережной с книжными лотками, и, наконец, выглядывает Сена. Собор Парижской Богоматери спрятан за билбордами и заборами, как стыдливый человек в больничной пижаме: величественный, но потрёпанный, весь в лесах и под сетками. Он ещё восстанавливается, всё ещё хрипит. Здесь короновали императоров, а теперь — разве что рабочие в касках. Всё это вызывает ощущение отсутствия реальности, потому что даже готическое произведение архитектурного искусства в XXI веке зависит от, может быть, страховки.

Мосты — сверху, а внизу — кто-то спит под ними на матрасе, обложившись сумками и бутылками, и, кажется, не нуждается ни в нашем внимании, ни в нашей жалости, но чуть-чуть нуждается в наших деньгах. Возле берега стоял деревянный корабль, будто забытый декораторами после съёмок. Французы, которых мы встречали, были не грубы, но и не доброжелательны: смотрели сквозь — и это напоминало московское, питерское или самарское утро — только без снега, а с багетом. Такой у меня юмор.

Мост Александра III раскинулся в самом центре Парижа. Всё в нём — слишком и чересчур: золото, монументальные статуи, гербы Российской империи. Заложен в ознаменование франко-русского союза и открыт к Всемирной выставке 1900 года. Мост стоит особняком — и по внешнему виду, и по настроению: ни один другой объект не выглядит здесь таким праздничным и таким чужим одновременно. По русским мостом никто не осмеливается спать. Такой у меня юмор 2.

Башня — видимо или невидимо — но всегда находится над тобой. Вокруг её сильных ног снуют назойливые афрофранцузы, предлагая светящиеся башенки, дешёвое шампанское и снимки «с лучшего ракурса». Их много, они везде, и они — часть пейзажа не меньше, чем сама конструкция. Башню часто выставляют романтичным символом, но вблизи она скорее напоминает индустриального монстра.

Много ли было крыс около той самой Башни? Достаточно, чтобы задать вопрос, но недостаточно, чтобы испугаться. Куда больше здесь было людей — с фотоаппаратами, с детьми на плечах, с ожиданиями, которые Париж давно не собирается оправдывать. И Башня, как и положено ей по статусу, стояла посреди всего этого равнодушно — не различая крыс, туристов и прошлого.

Хотел бы я найти крысу, которая умеет готовить Рататуй, но не в этот раз.