Игровой дневник: Disco Elysium

Диско Элизиум за три пострелизные года обрел угрожающе почтенную репутацию. А я до него добрался самым последним. Хотя сразу знал, что игра обречена стать одной из любимых: настроение, цвета, фактура, наследование любимому плейнскейпу, и жива еще в памяти пора, когда я не пропускал ни одной ролевой изометрии. Но прохождение почему-то постоянно откладывалось. Оберегала темная интуиция, и природная осторожность шептала: «еще не время», и вязала по рукам и ногам кисельная лень – верный спутник затуманенной моей жизни, да не хотелось штурмовать неродной и неприятно коннотативный язык, а после мучительно долгой локализации – на воображаемом игровом теле набух карбункул всенародной популярности, невыносимого оживления толпы, осененный ореолом соевой славы – а ведь сызмальства усвоено мудрое правило: избегай того что обсуждают белые воротнички у кулеров и кофемашин, избегай, если не хочешь превратиться в буржуазное убожество и закончить жизнь за просмотром дудя и прослушиванием оксимирона.

Но именно безукоризненная репутация игры и потребовала моего участия. В ней есть что-то ненормальное. Оно обычно как: стоит прославиться произведению с претензией на глубину, высокий стиль и традицию, в тот же момент налетают стервятники с павлиньими хвостами. В зыбком, изменчивом культурном пространстве нет времени куда-то погружаться, да и навык утерян, не чувствуется ни слова ни смысла: замечаешь два-три знакомых сигнала и дальше можно не читать. Контур опознан, взгляд прыгает вниз, скип, свайп вправо. Так «врубаемость» замещает чистое постижение, если ты «врубился» и «почувствовал», значит ознакомился, освоил, завоевал и отбросил. В таком мире односложных и однозначных суждений, где нищает дух и чахнет идеал, в испорченном, обессилевшем мире, который летит прямиком в преисподнюю, и всё уже в смрадном чаду, в чорной гари, в этом мире запрещены колдовство и алхимия и нет места сложности формы, она – излишек, высокомерная роскошь, пустое упражнение, графомания, атака на твое свободное время. Ну, танцуйте, господа!

Диско, свет его, Элизиум позволяет себе много излишеств, но подозрительно легко избегает профанной критики. Сейчас он совсем недосягаем, когда забронзовел и стал культурным артефактом, но избегал ведь и раньше. И благодарить следует не идеальное чувство Курвица, чувства тому не хватает изрядно: грузны, докучливы и наклонены влево политические изыски, очень многие жители болтливы до тошноты, авторский слог чрезмерно иллюминирован бурлесками, когда пишущий так и тщится подобрать словцо посочнее да поярче, совершенно не заботясь о ясности и внутреннем ритме. Глянцевито поблескивают утробные, мясные эпитеты, строка так и хлюпает от вворачивающихся вербальных бомб, и есть в этом интелли-гибельном кордебалете неприятная выпендрёжность, не так ли? Люблю это дело! Но речь вообще о другом: в увертливости игры от злословий есть хитроумный подлог. Она специально такая. Диско ведь голем, конструкт. Круговерть стихий, сфабрикованная буря в стакане. Многоголосый хор заглушает любую критику. Попробуй напасть на картинность местного поэзиса – выставишь себя идиотом, достаточно посмотреть сколько тут смешных эпизодов, как глумливы шутки, как уморительна скатологическая брань; и наоборот, посмеешь атаковать так называемую «клоунаду», так тут же: – Позвольте, прекрасный сэр – донесётся с галёрки – вы балбес и недоумок, смотрите какая меланхолия, какая чистота, какая трагедия! И поделом ответят. И действительно, и чистота, и трагедия.

В разрозненности этой полифонии, в переплетении тонов кроется настоящая сила. Раствори сантименты в веселости, осветли благонравие легкой усмешкой и тебе откроются любые дороги. Всякий путь к вечности начинается с обезличения. И вообще, что такое «личность»? Следует изъять из реальности это дурацкое понятие. Личностей не существует. Даже христианский Бог троичен в ликах, а уж человек и подавно. Под личностью понимают всего-то комплект ролей и реакций, примеряемых в нужное время. В семейном кругу мы одни, на работе – иные, в светском обществе – совсем кто-то еще. Смехотворный совет «будь собой» – бессмысленнейший из советов, что-то типа напутствия «плыви по течению» или, я не знаю, «спокойно спи в тени блаженной». Если не высовываться за себя, обрастешь мхом как гиперборейский пень, погрязнешь в мещанстве, нравственно одрябнешь. Настоящий деятельный успех – творческий, социальный, любовный, связан с количеством масок, которые герой и подвижник способен на себя примерить. Бесконечное величие равно идеальному лицедейству.
– Кто ты, человече?
– Никто.
– Но кем ты хочешь стать?
– Как можно большей суммой явлений. Светом, тенью и радугой, элементалом пестроты, подлецом и праведником, храмами, городами, витринами, идеальным трюком, великим обманщиком. In voce cataractarum!

Роберт Курвиц понимает эту оказию. Понимает и игра. Вот и наш алкокоп по долгу сюжета – чистый лист, губка для впечатлений. Отражая мир, он подчас превращается в эхо: «на тебе очки», «ты в пиве», «пошел дождь». Во снах и причудах главного героя тянется неизменный рефрен: человек – недолепленное дитя, создающее себя из кусочков реальности, блуждающий пленник телесных своих побуждений, а в моменты ясности – катушка на которую пишется божественный голос. Идеальным проводником записи служит Ревашоль — измождённый, призрачный город, пустая скорлупка былого. Недавняя коммунистическая революция и последовавшая контрреволюционная карательная экспедиция забрали миллионы жизней. Гранитные мостовые до сих пор разбиты снарядами, на тихих улочках еще мерещится грохот сражений. Обращено в пепел и смысловое пространство. Отгремели громокипящие диспуты, разложились в ничто режимы, поумирали философы. Оттанцевала и молодежь, пережив и испытав все что только можно помыслить. Остались лишь блеклые, выцветшие оттенки и кляксы. Всюду растеклась бледно-оранжевая плесень. Падают на сквозняке карточные замки. Это мир конца, страна слепых, время мертвых. Возможно ли тут новое начало? Может ли из смерти родиться любовь?

Пора добраться до истины. Расписание дня в Диско подробно до неприличия. Всякое действие, мысль, чувственный взблеск логируется рассказчиком. Мы занимаемся процессуальной рутиной, болтаем с бродягами и отщепенцами, колошматим вещи, собираем бутылки. Опущены только физиологические детали — не нужно по ползунку поглощать пищу или мочиться – хотя иные труженики кода с игромеханическим зудом, не будем показывать пальцем, не преминули бы всунуть счетчики как телесных так и душевных жажд и интоксикаций. Свят-свят-свят. Потрёпанные улочки квартала Мартинез и без того содержат прорву разговоров, встреч, впечатлений. Каждый прожитый день – событийная глыба, каждая ночевка – настоящая веха. События уплотняются, образуют непрерывность. Дух привязан к земле подробностью каждого действия, поминутно расписанным распорядком. Это и хорошо и плохо. Хорошо, что история становится основательной и вовлеченной. Приземляясь и укореняясь собирательством, примеряя шмотки, приискивая ночлег, она всегда устремлена к небу, одухотворяется патетикой, парадоксами, снами, взаимоистребляет обыденность домыслом. Но с другой стороны, чудеса разлетаются на беспамятном ветерке, и ценные впечатления ускользают от утомленного взора, вымотанного беготнёй, бормотанием субличностей, малозначительным суесловием, нудной историей придуманного мира. И вот уже жизнь игровая, повисая на цифербатном колесе, обретает безалаберные свойства, свойственные жизни всамделишной. Игрок, скучая, пролистывает необязательную болтовню, как невнимательно слушает реальных зануд или пробегает глазами сей текст. Игрок втекает в поток машинальных кликов, ленивого скольжения по поверхности событий, как скользит и по своей серой, безыскусной юдоли. И столь много всюду проверок, людишек, вещей, вызывающих лавь ассоциаций, так плотно они расположены на карте, что упорядочение их всецело ложится на плечи игрока, позволяя распределять внимание и время, и править детективную стратегему, облачая хаос впечатлений в плоть расследования. Ведь это расследование, вы не забыли? Учитесь взглядываться в лица!

Дело непростое, ведь портреты в Диско неявны, перевернуты и размыты. Понурые тени и сгустки безразличия. Наиболее хорош наш напарник, Ким Кицураги: внешне – сущий мозгляк, но как же неисчерпаемы в нём запасы достоинства и нравственной строгости. Самый надежный, верный, спокойный. Для героя, который паясничает как гороховый шут, унижается как цветочный лох и морочит голову самому дьяволу, Ким – выгоднейшая партия, идеальное зеркало, безразличный омут, поглощающий пороки, холодный душ для разгоряченного ума. Другие горожане сильно ему уступают – либо воплощая какую политическую идейку, либо влача жалкое существование непримечательным доходягой с инертным обликом, каким-нибудь щуплым старичьём в узких гетрах. Немногие запомнятся дольше нескольких дней: печальная порноангеличная бимба на крыше, рахатлукумный жирдяй из контейнера, вштыренный, злоебучий ребёнок, комично увлеченный расовой антропологией громогласный зуав…

Сам герой принадлежит к роду героев-выдумщиков, многочисленных наследников знаменитого хитроумного идальго. В матёром, увесистом теле старого цепного пса, под свирепыми зарослями бакенбард и пунцовеющим от алкоголя свекольным носом таится нежная, уязвимая душа чудака и растяпы. Детектив печального образа шатается по округе, путает предметы и явления, не узнает друзей и узнает незнакомцев, грезит. Не замечая человеческой грубости, Гарри Дюбуа неосознанно ищет доказательств правдивости – правдивости чего? – да, добрых книг, чистых идеалов, неясных желаний. Наплевав на цензуру занудного разума, он становится гением чувства, прозревает волшебное в обыденном, искажает пропорции мира, воображает всякое, принимает невинный курьёз за невозможную катастрофу, а смертельную угрозу – за мальчишескую игру. Гарри играет в копа и эта игра триумфальна. Как все странно и чудно! И пускай несостоятельность грёз ведет к плевкам и насмешкам. Старая песня о том, как чуткая и наивная душа в неромантическом мире может показаться странной и больной, а шут способен превратиться в святого.

Разноголосье навыков – правда гениально задуманная штука. Вполне извинительно, что не со всеми голосами автор справляется как следует. Выбирает одно, когда больше подходит другое. Смешивает до полной неразличимости риторику и драму; координацию и эквилибристику; сумрак и трепет; логику и анализ. Похоже не все навыки действительно игре необходимы. Но то ерундовина, тонкости. Настоящая беда в безрассудстве, с которым авторской поварешкой черпается тьма из пропасти. Всевозможные бездонные глубины и безумные образы пользуются автором в роли книжного измышлизма, детали конструктора, игры для молодого и шутливого ума. Что же ты делаешь, глупец? Хочется кричать от гнева, ведь Приходящее-Из-Тьмы – это не шуточки, не куртуазное гуманитарство, не способ демонстрации чудачеств героя, это злые, древние силы, которые могут и наказать. Легкомыслие не сулит ничего хорошего...

Впрочем, отставить иносказания. Выражусь яснее. Невзирая на патафизическую обойму из дьяволизаций, гибельных пророчеств, беспокойных присутствий, кислотных озарений, внутренней дрожи, форсирования вселенских ритмов с помощью рейва – Диско Элизиум крайне рационален, физиологичен, сверхрассудочен. Как бы не старались глюки Гаррье убедить игрока в обратном, все события происходят «по сю сторону». Трансцендентность тут всегда перфомативна, всегда понарошку, её сопровождает ироничная снисходительность, легкий покров небрежения. В Ревашоле нет ни бога, ни духа, ни дьявола, только идущий от человека нравственный порядок и следующее отсюда людское самодовольство. Игра бракосочетает жизнеутверждающую буржуазность с растворением духа в мистической всеобщности и даже название её свидетельствует об этом. Диско Элизиум – вслушайтесь. Животное начало приручено, монстры укрощены, недосягаемые истины втиснуты в книгу умений, подчинены катящимся костям, музыкальному ритму. И потому добрая половина всех резонансов и эманаций усвистала в открытый раструб. У Курвица никак не получается объять мыслью бесконечность идей, как ни старайся: ведь в основе его старания – размашистое стремление обуздать божественное волнение логикой, а это путь к угасанию искорки. Собственно, этим игра и кончается. Холодным ведром поломойной воды.

Затрону еще одно разномыслие. Политические дрязги нахрен не нужны. Это не хардкор. Они чудовищно унылы. Оставили бы только грусть и любовь, игра вышла бы стократ замечтальнее. Вдобавок всё портит паскудный воукистский запашок, так и норовящий протиснуться сквозь заслон мнимой беспристрастности. Я читал в каментах многочисленные обвинения Диско в левачестве, читал и усмехался, но оказалось основания имели место: очень уж варварским заблуждением предстает в Ревашоле любая склонность к реакции. За консервативное крыло здесь выступают сплошь жалкие ностальгирующие старикашки, патетичные клоуны и гадкие-гадкие расисты. Буржуазии тоже достается на орехи: главенствующий над миром центристский картель иронически называется «моралинтерном» (за все хорошее против всего плохого), за лживой вуалью демократического гуманизма скрывается маска зверя, а насколько хищны и беспринципны местные акулы капитала... Носители же левых идей — анархическая молодежь, комми старой закалки, боевики профсоюза, — да, они порою жестоки, грубы, непримиримы, но в них есть и благородное товарищество и революционный дух; они единственные в этом опустившемся городе носители Длинной Воли и Чистого Идеала, ведомые надеждой и способные на самопожертвование. Словом, об авторских пристрастиях догадаться нетрудно. Нетрудно и догадаться об авторском видении Нового Начала. Мир выдохшегося патриархата и запутавшегося в противоречиях капитализма заживо гниет, и его можно только сжечь. Дотла. Если бы я не презирал само явление политики, эту глупейшую из человеческих сфер, в которой столетиями бестолково возятся сварливые силы порядка и хаоса, я бы, все всякого сомнения, громко вознегодовал.

Диско бьет из всех орудий. Какафония голосов оглушает, опутывает паутина образов: немудрено потеряться, приметив по пути лишь парочку шуток... несколько бледных вспышек... Сложно вообще о чем-то судить. Ни в одной строке тут нет искреннего убеждения. И все же в этом оранжевом океане расплавленной акварели растворена какая-то загадочная интонация, протянуты под кожей невидимые нити, в каждом слове проносится холодный, призрачный вздох. Кажется озарение близко, что-то понимаешь с болезненной живостью, многозначительное и важное, рвешься напролом к какому-то внутреннему восклицанию, но упускаешь сквозь растопыренные пальцы. Повращав головоломку, переключая зрение, повсюду примечая недостающие детали, можно попытаться найти ключевые узлы. Начну с начала.

Щедры и обильны здешние тексты, умудренные узкопрофильной терминологией, мультиязычным умствованием, седым благородством мифа, платоновским вдохновенным бредом — что и облекает диско славой игры многоумной, самое прикосновение к которой облагораживает и насыщает. Но не пахнет она книжной пылью, запахом профессорской выспренности, нацепившей очочки, нет — тоньше силуэты, изящнее. Слова ироничны, идеи обманчивы, негативы и позитивы водят друг друга за нос, каждый поперечный не прочь позубоскалить, выходки героя получают желчные отповеди, а психи оказываются самыми разумными людьми на свете. Корпит над тигелем Трисмегист, валяет дурака Фаэтон, тихо свирелит Пан. Линии сбалансированы и закреплены в точке равновесия.

На глаза легли тени, боль застыла лицом. Фонари, ветер, холод. Ревашольские мужчины и женщины сентиментально настроены, отрешенно смотрят они в пустоту, облокотившись на балюстраду над зимним, суровым морем, тяжко и хмуро затягиваются невкусным дымом и ведут неспешные беседы с элегической задумчивостью в интонациях, с тонкой гортанной хрипотцой в голосе, закутавшись в необыкновенно легкий, призрачный музыкальный саван. Звон выворачивает душу и крупно обмурашивает руки. Взгляд стекленеет. Остывает облетевший окурочек, чернея на снегу грустным пятнышком.

Ошалевшее от делирия нечто безумствует на останках мира. Оно рыдает и воет от горя, смешно и неряшно, сражается само с собой в припадке психопатического бреда, гонит прочь злую память. Меж прорех угадываются разноцветные пятна. На пепелище пробиваются ростки чего-то испуганного, всему миру чужого. Смысл поступков и действий утрачен. Как еще дотянуться до вечности? Танцем для мертвых сквозь толстое стекло. Идиотическим выходом в трансцендентность. Credo quia absurdum. Это точка нелепости, распада причины.

Человек без памяти все одно что ребёнок. Детство – святейшее время, час ликования и позора, когда перед взрослыми дураком, когда пробуешь все на вкус, когда беззастенчиво врешь и воруешь, когда обзываешься и сквернословишь, когда колотишь палкой крапивные заросли, когда задираешь слабых и спасаешься бегством от сильных, когда говоришь на придуманном языке, когда забираешься в лисью нору, обдирая коленки и раскручиваешь крысу за хвост. Каждый ребёнок – шельмец, проходимец. В левом карманце, среди мальчишеского хлама, между засушенным шмелём и смешной оловянной фигуркой, спрятана точка заветного хулиганства.

Смерть — великая сила. Она означает свободу от обязательств, мятеж против установленного жизнью порядка, и поэтому притягательна для юных умов. Верен смерти и Диско Элизиум, начинается со смерти и ею же ведом. На дереве покачивается посланник небытия, рваная рана мироздания. Окцидент пожирает энтропия, жизненный поток всего мира пропадает в беззвучии. Приметы времени пророчествуют о близости последнего часа. С игровых экранов наблюдают набухшие, гигеричные изваяния со страдальческими ликами. Зачем, зачем ты жил на свете, пожинатель горя? Когда разум погаснет, вселенная раскроет свои нечистые тайны и смыслы сожмутся в точку священного ужаса.

Смерть — великая сила, но любовь — величайшая. Она разбивает сердце и склеивает его вновь. Она не позволяет ужасу господствовать над миром. Она укрывает и баюкает израненную душу. Среди всеобщего запустения во льду и соли, под мрачным и серым небом, спрятаны частички теплоты, которые необходимо сберечь. Милая девочка, согревающая дыханием озябшие руки. Учтивый и внимательный напарник. Золотистые закатные цвета. Молодая поросль, грезящая бесконечностью хардкора. Таинственное очарование новых знакомств. Слова участия и поддержки. Интонации и улыбки. Верьте, люди, в нежные идеи. Способность очаровываться как в первый раз, и невзирая на разбитое сердце, на вязкую, сомнамбуличную жизнь, всегда оставаться добрым и сострадательным — это точка великой любви.

Погожим летним деньком, повинуясь отчаянному приступу, некто задрал голову, направил взгляд на гибельное солнце и смотрел на него пока совсем не ослеп. Позже, слепо метаясь по комнате странноприимного дома, он всё кричал про бесконечную мглу, из которой нет выхода. Известная история. Только вдосталь постранствовав в туманах, можно понять: в мертвом космическом свете нет и не может быть спасения. У человека всегда есть только один выход. Нужно собраться. Взять себя в руки. Источник ясности только направленная, деятельная жизнь, озарённая секундами понимания, только лучистые эти мгновенья длят время и освещают явь путеводной надеждой, указующей путь из цирцеиных царств. Твори свою Волю, вот и весь Закон. Твори ее в молчании. Смерти нет, и сияет в наичистейшем великолепии, затмевая всё, точка бесконечного света.

Вот оно. Семиконечная наша звезда охватила почти всю картину. Остался один вопрос: что такое Диско Элизиум? Ответ кроется внутри гептаграммы, в сумме частей, в том, что прячется под спудом, в запасах сквозного смысла среди провалов, в контрапункте, обретшем самостоятельную жизнь, в мерцаниях и внутренней дрожи, в реакциях, запущенных сочетанием стихий. Диско Элизиум — это перерождение под диктатом любви и деятельного разума, бесконечная игра мыслеформ, искристый водопад впечатлений. Он ничему не учит, но про многое рассказывает. Про искусство гореть, но не сгорать, управлять каждым жизненным мигом, прорастать повсюду без начала, без конца, всегда требовать от уснувших чувств чтобы они снова заговорили и наконец, несмотря ни на что, верить в неизбежность настоящего Чуда.