Слоёный торт: обзор фильма «мама!» Даррена Аронофски

14 сентября в прокат РФ вышла очередная картина от режиссёра «Реквиема по мечте», «Чёрного лебедя» и «Фонтана». В ней приближающийся к своему 50-летию Даррен Аронофски вновь замахнулся на библейскую тематику, но в этот раз более цельно и внятно, чем обычно. Его фильм можно обсуждать часами.

Главная проблема «мамы» (так и называется, с маленькой буквы) — её маркетинг. Пытаясь скрыть смысл фильма до самой премьеры и оставляя намёки лишь на постерах, команда Аронофски невольно создала иллюзию того, что картина относится к жанру хоррора или триллера.

Включите любой трейлер, и вы узнаете из него, что это история о влюблённой паре, к которой в дом вторгаются незнакомцы, а потом начинается нечто странное — кровь, огонь, насилие, секс. В таком свете синопсис фильма до степени смешения похож на сюжет шестого сезона «Американской истории ужасов», и это вряд ли можно считать комплиментом.

Однако «мама» — это не хоррор, не триллер, не их деконструкция, да и вообще не какой-либо из основных жанров. Слишком много здесь всего смешалось, и ни одну деталь при этом не хочется выкинуть. Наверное, это связано с тем, что Аронофски, по его словам, в состоянии ярости написал сценарий всего за пять дней: самые цельные художественные произведения создаются именно так.

«маму» не хочется называть даже «фильмом-головоломкой», хотя это, пожалуй, самая близкая характеристика. Повествование в этой истории идёт в нескольких параллельных слоях, и как только в голове складывается какая-то более-менее внятная картина, Аронофски тут же переключает ваше внимание на что-то новое, конфликтующее с тем, что вы уже осознали.

«мама» слишком сложна, чтобы назвать её простым зрительским фильмом, и слишком проста, чтобы сказать, что она снята для критиков. Она находится где-то посередине. И её главное достоинство — безупречная зацикленная конструкция, которая порождает бездну трактовок. Как только вы придумаете несколько логичных версий происходящего и решите, что в фильме больше ничего не осталось, наружу вылезет ещё какой-нибудь вариант — не менее привлекательный.

Об этом фильме лучше ничего не знать заранее, поэтому до просмотра стоит прекратить читать на этом месте. Вторая часть текста может для вас убить суть всей этой головоломки: в ней мы пройдёмся по нескольким основным слоям «мамы».

Написанное ниже не стоит считать истиной в последней инстанции. Аронофски содержимое фильма почти не комментирует.

Это именно та версия фильма, которую зрителям продают маркетинговые материалы.

Молодая девушка живёт вместе с мужем-писателем, который заметно старше неё. Их дом стоит в поле, так далеко от цивилизации, что в нём даже не ловят мобильные телефоны.

Писатель страдает от творческого кризиса и приглашает в дом незнакомца, с которым можно поговорить. Незнакомец, врач по профессии, удивительным образом оказывается слишком неприятным, чтобы его можно было терпеть, но слишком вежливым, чтобы нашёлся повод его выгнать.

Появление незнакомца приводит к череде событий, которые полностью разрушают жизнь главной героини, а вместе с ней и дом, который она строила своими руками для себя и любимого.

До самой концовки фильм воспринимать в таком виде не удастся: чем дальше, тем сильнее его события подчиняются логике сновидений. Вещи начинают происходить не потому, что это разумно или предсказуемо, а потому, что ситуация должна с каждой минутой становиться всё менее терпимой — как в кошмаре.

Поскольку главная героиня никогда не покидает свой дом, а окружающее его пространство выглядит слишком безупречным, быстро становится понятно, что дом — это метафора. Но метафора чего?

С появлением персонажа Мишель Пфайффер у нас появляется первая версия. Актриса играет женщину, которая уговаривает Лоуренс завести ребёнка, используя знакомые всем аргументы — «укрепи свой брак», «часики тикают».

Пфайффер в таком свете символизирует общественное давление, которое вынуждает женщину распоряжаться своим телом не так, как она хочет, а так как «надо».

В свою очередь, дом, который Лоуренс строит и пытается довести до совершенства — это её тело, которое чем дальше развивается история, тем больше рушится и тем меньше подчиняется ей самой.

А дырка в полу, к которой героиня раз за разом возвращается, внешне похожа на окровавленную вагину и символизирует страх перед родами.

В такой трактовке фильм показывает беременность как вторжение в гармонию женского организма — то есть, в негативном ключе. Если уж зайти в этих размышлениях совсем далеко, то можно приписать Аронофски даже поддержку идеи абортов.

Эта концепция объясняет закольцованность сюжета и то, почему у дома есть подобие сердца, к которому главная героиня постоянно прислушивается, прислоняясь к стенам.

В этом слое дом — это Земля, рай, который нам подарила природа. Поначалу мы жили в гармонии с планетой, но чем больше нас становилось (это как раз гости, приходящие в дом), тем безрассуднее мы относились к её дарам.

В итоге мы стали разворовывать ресурсы Земли, не задумываясь о последствиях, и это, по мнению Аронофски, приведёт к катастрофе.

С цикличностью всё просто: её можно охарактеризовать и с библейской стороны, и с чисто научной. Например, метеорит, который погрузил Землю в многолетний сумрак и стал причиной вымирания динозавров — это как раз один из таких катаклизмов.

Аронофски говорит нам, что Земля очистится от человечества, уничтожив его, и начнёт всё сначала.

Аронофски не так уж явно тычет библейской темой в зрителя, но пару раз всё же говорит об этом прямым текстом — устами Дженнифер Лоуренс. «Это мой рай», произносит она, описывая свой дом.

Но стоит заметить в «маме» одну библейскую деталь, и остальные метафоры тут же станут очевидными. Муж-писатель — это Бог, Лоуренс — богородица или сама мать-природа, первые два их гостя — Адам и Ева (поэтому у мужчины на спине рана от извлечённого ребра), которые срывают запретный плод — стоящий на полке камень, который хозяева дома запрещают трогать.

Дальше в сюжете появляются Каин и Авель, а в конце библейская история выходит на первый план.

Да, в фильме есть Иисус, которого Бог отдаёт людям на убой. Люди злые, порочные, алчные и даже выданные им заповеди трактуют неверно (фраза «Он велел делиться!» показана в фильме как причина кого-то обобрать). Но Бог всё равно постоянно их прощает и продолжает отдавать им самое ценное, что у него есть.

Есть ощущение, что эту часть «мамы» Аронофски снимал уже для себя. Едва ли режиссёр такого масштаба не думает о себе как о большом творце. Да и тот факт, что после съёмок он начал встречаться с Дженнифер Лоуренс, тоже говорит о многом.

В этой трактовке герой Хавьера Бардема — художник, а Дженнифер Лоуренс — его муза. Она же явно играет эту роль и для самого Аронофски, который даёт ей в этом фильме намного больше крупных планов, чем положено.

Но в версии режиссёра музе при художнике уготована не самая приятная партия. Лоуренс в фильме почти никогда не остаётся наедине с Бардемом — он не принадлежит ей весь целиком, она вынуждена делить его с его работой и его поклонниками.

Творец любит не её саму, а её любовь к нему, и никогда не замыкается на ней одной. И пока муза отдаётся любимому вся целиком, позволяя рвать на части свою душу и тело (их снова символизирует дом), творец использует её эмоции как топливо для своего творчества. Он никого по-настоящему не любит и паразитирует на всех, кто его окружает.

Поэтому в начале и конце зацикленного фильма мы видим разных девушек. Потому что муза — это батарейка, которую творец выбрасывает как только она начинает садиться. И пока она горит и погибает от любви к нему, он кристаллизирует её чувства, ставит их на полку и живёт дальше как ни в чём ни бывало.

В течение всего фильма в моменты кризиса героиня Дженнифер Лоуренс уходит в ванную комнату и в одиночестве пьёт какой-то желтый порошок, растворённый в воде. Он её успокаивает. Это главная загадка «мамы», которую авторы фильма никак не объясняют.

У журналистов на этот счёт пока есть лишь одно сильное предположение. Возможно, Аронофски в этих сценах отсылался к рассказу «Жёлтые обои» американской феминистки и писательницы Шарлотты Перкинс Гилман.

Жёлтый цвет символизирует безумие, а новелла Гилман рассказывает о женщине, которая сходит с ума от послеродового психоза. Причём в тексте как раз много внимания уделено окружению — порванным обоям и царапинам на полу. И на таких же мелочах Аронофски строит чувство тревоги в «маме».

Соответственно, дом в такой концепции — это голова главной героини, в которую одну за другой проникают негативные мысли (люди), из-за которых она теряет контроль над ситуацией и связь с реальностью, а потом, чтобы прекратить всё это, пытается покончить с собой.