Лонгрид про роман Эриха Марии Ремарка “На Западном фронте без перемен”
Привет, DTF! Давно не виделись и не слышались. В этой статье я попытался просто поговорить про тяжелые и сложные вещи одного из моих любимейших классических произведений.
Оглавление
Я давно не принимался за написание чего либо, но сейчас, как мне кажется, единственное полезное, что я могу сделать с помощью умения связывать слова в предложения, это поговорить о главном антивоенном манифесте начала 20 века за авторством Эриха М. Ремарка, романе “На Западном фронте без перемен”.
Вкратце: роман поделен на 10 глав, каждая из которых представляет собой описание эпизодов из жизни немецких солдат во время первой мировой войны. Все это сопровождается раскрытием множества сложных тем через рассуждения протагониста романа на фоне событийной ленты. От нечеловеческой жестокости, которая является неотъемлемой частью любой войны, и до радости от бытовых вещей, которые представлены в очень ограниченном количестве для участников боевых действий.
Как Ремарк сам описывал роман:
Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал её жертвой, даже если спасся от снарядов
В своем эссе-рассуждении я хочу пробежаться по особенно затронувшим меня темам этой книги, перемешивая собственный ход мысли с цитатами романа. Просто немного порассуждать о том, что не теряет своей актуальности и по сей день.
Первую главу романа Ремарк начинает с описания начала дня и приема пищи. Заодно и представляет читателю действующих персонажей:
Когда первые из нас стали выползать из бараков, был уже полдень. Через полчаса мы прихватили наши котелки и собрались у дорогого нашему сердцу «пищемета», от которого пахло чем-то наваристым и вкусным. Разумеется, первыми в очереди стояли те, у кого всегда самый большой аппетит: коротышка Альберт Кропп, самая светлая голова у нас в роте и, наверно, поэтому лишь недавно произведенный в ефрейторы; Мюллер Пятый, который до сих пор таскает с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены; под ураганным огнем зубрит он законы физики; Леер, который носит окладистую бороду и питает слабость к девицам из публичных домов для офицеров; он божится, что есть приказ по армии, обязывающий этих девиц носить шелковое белье, а перед приемом посетителей в чине капитана и выше — брать ванну; четвертый — это я, Пауль Боймер. Всем четверым по девятнадцати лет, все четверо ушли на фронт из одного класса.
Ремарк, на мой взгляд, не даром начинает роман именно с такой, казалось бы, рутинной вещи как прием пищи, как бы приглашая читателя на уровень пониже, чем наши стандартные представления, возникающие при слове “война”. Начинает сильно ощущаться контраст между массивными, громоздкими пафосными образами в голове и той картиной, которую передает Ремарк.
Люди, которым удалось пережить очередной день, напоминающий ад (может, по сути, им и являющимся), где каждый раз на кону собственная жизнь, наполняются искренней радостью от приземленных вещей:
Как легко могло бы случиться, что сегодня нам уже не пришлось бы сидеть в этих кабинах, — ведь мы, черт побери, были на волосок от этого. И поэтому все вокруг воспринимается так остро и заново — алые маки и сытная еда, сигареты и летний ветерок
В книге с ходу заявляется важность и ценность для солдата любого момента, наполненного мирной жизнью и вещами, не связанными с войной. Ремарк будет постоянно разбавлять жестокую и беспощадную повседневность зарисовками из мирной жизни внутри боевых действий и пытаться передать читателю чувство бесценности для солдат всех этих маленьких, привычных, не таких уж и значительных вещей для обычного человека. От пачки сигарет до вечера с девушкой, от буханки хлеба до отпуска в родной город. Отсюда будет возникать чувство непрерывной борьбы внутри главного героя, где поле брани реальное постоянно уступает место мысленному, где сталкиваются тяга к жизни, к миру и необходимость проливать свою и чужую кровь, каждый день рискуя потерять эту жизнь.
Ремарк в своем романе часто противопоставляет два смежных, но сильно отличающихся друг от друга мира во время войны- мир военных и мир гражданских. И тот и тот ужасает, однако среди гражданских выделяется узнаваемый образ человека, который в своих речах целиком и полностью романтизирует и героизирует войну. Одним из таких персонажей в книге является Канторек, школьный учитель главных героев, который является яростным сторонником войны. Он активно агитирует еще совсем незрелых учеников записываться добровольцами на войну, что наш главный герой часто ему и припоминает:
Никто просто не представлял себе, какой оборот примет дело. В сущности, самыми умными оказались люди бедные и простые, — они с первого же дня приняли войну как несчастье, тогда как все, кто жил получше, совсем потеряли голову от радости, хотя они-то как раз и могли бы куда скорее разобраться, к чему все это приведет.
Канторека в этом, конечно, не обвинишь, — вменять ему в вину то, что он сделал, значило бы заходить очень далеко. Ведь Кантореков были тысячи, и все они были убеждены, что таким образом они творят благое дело, не очень утруждая при этом себя.
Канторек, является довольно стандартным пропагандистом, при этом совершенно не являющимся бенефициаром пропаганды. Искренняя и наивная вера в то, что смерть и разрушение во благо, базирующейся только на абсолютистской идейности, не подкрепляется какими-то благами или выгодами, не тот уровень. “Кантореков были тысячи”. В тоже время пыл речей таких людей зачастую не связан с таким же сильным желанием самолично отправляться на фронт, доказывая на личном примере приверженность своим взглядам. Они готовы продвигать свои идеи, но навряд ли вы их увидите в окопе.
Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим
Да, вот как рассуждают они, они, эти сто тысяч Кантореков! Железная молодежь! Молодежь! Каждому из нас не больше двадцати лет. Но разве мы молоды? Разве мы молодежь? Это было давно. Сейчас мы старики
Такие люди мало дают себе отчет в том, что они говорят в действительности. Одержимые идеями, которые стоят в их системе ценностей выше отдельно взятых человеческих судеб, они совершенно теряют связь с реальностью, закрывая глаза на все ужасы войны, за которую они ратуют. При том не сталкиваясь непосредственно с этими ужасами, они считают себя в праве осуждать, обвинять, оскорблять тех, кто не разделяет их точки зрения.
Одним из закономерных вариантов развития данного персонажа была служба в армии. Канторек оказывается в рядах ополчения под началом своего бывшего ученика, где и наступает расплата за все пламенные речи для школьников. Дальнейшая его судьба в книге не раскрывается.
И вот передо мной стоит рядовой Канторек, внезапно, как по волшебству, утративший всю свою власть, кривоногий, с руками, как ручки от кофейника, с плохо вычищенными пуговицами и со смехотворной выправкой. Не солдат, а недоразумение.
Самый иллюстративный диалог, раскрывающий масштабы пропасти между человеком с винтовкой в окопе и человеком, читающим газетку с фронтовой сводкой за утренним кофе, происходит во время короткого отпуска главного героя в его родном городке. Там он встречается в кафе с зажиточным бюргером, и в ходе диалога мы видим, во-первых, насколько он совершенно не осознает масштабы трагичности происходящих вещей, когда говорит о военных действиях как о чем-то интеллектуально занимательном, во-вторых, имеет свое авторитетное экспертное мнение о ходе войны, разумеется, ни разу не основанное на собственном боевом опыте.
Он делает протестующий жест и снисходительным тоном доказывает мне, что я в этом ничего не смыслю. — Все это так, — говорит он, — но вы смотрите на вещи с точки зрения отдельного солдата, а тут все дело в масштабах. Вы видите только ваш маленький участок, и поэтому у вас нет общей перспективы. Вы выполняете ваш долг, вы рискуете вашей жизнью, честь вам и слава, — каждому из вас следовало бы дать "железный крест", — но прежде всего мы должны прорвать фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера.
Очевидно, что донести до таких ужасы войны весьма сложная задача. Степень абстракции мешает им спуститься на уровень трагедии маленького человека, а непоколебимость в собственной правоте нивелирует любые попытки достучаться до здравого смысла.
В романе много внимания посвящено процессу расчеловечивания солдата, его откату к базовым инстинктам выживания и последствиям такого образа жизни для последующей мирной жизни, если повезет к ней вернуться.
Часто читая новостные сводки, связанные с военными действиями, возникает вопрос- откуда берется эта нечеловеческая жестокость, так характерная для театра военных действий? Как люди нисходят до вещей, которые с трудом укладываются в голове?
Мы стали черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми, — и хорошо, что стали такими.
Попадая в условия, где основное правило “если не ты, то тебя”, герой книги четко осознает, для того, чтобы воевать нужно уметь перемалывать все привычные для мирной жизни убеждения и личные характеристики и уходить в определенный уровень циничной абстракции. Что позволяет руководствоваться сугубо практической выгодой и оставлять за скобками моральные составляющие поступков.
Мы разучились рассуждать иначе, ибо все другие рассуждения искусственны. Мы придаем значение только фактам, только они для нас важны.
Моральный маятник главного героя раскачивается от рефлексии о том, что по ту сторону такие же люди, как он и его боевые товарищи, до слепой ярости во время попытки противника выбить немецких солдат из окопов после многочасовых бомбежек, где гуманистические рассуждения неуместны.
Я подметил вот что: все ужасы можно пережить, пока ты просто покоряешься своей судьбе, но попробуй размышлять о них, и они убьют тебя.
Несмотря на то, что речь идет о первой мировой войне, уже там можно проследить тенденции деперсонализации и абстракции, которыми характеризуются войны современные. Ключевым эпизодом для понимания природы этих вещей становится убийство противника руками главного героя, совершенное в рукопашной схватке с французским солдатом во время проведения разведки. Что отличает эту битву от всех остальных, представленных в книге? Зачастую смерти наступали в результате артиллерийских обстрелов, ранений от выстрелов, таких же рукопашных схваток в процессе прорывов линии фронта, но все они оставляли герою шанс покинуть поле боя. В ситуации же с рукопашным боем один на один в окопе, где укрывался главный герой, покинуть он его не мог. Все, что ему оставалось, это смотреть на угасающий взгляд человека, которого он только что убил, без возможности прекратить это. Итогом этого станет катарсис и длинный монолог, посвященный потоку человеческой душевной боли, сожаления и вины, повисшими на плечах нашего героя.
Товарищ, я не хотел убивать тебя. Если бы ты спрыгнул сюда еще раз, я не сделал бы того, что сделал, — конечно, если бы и ты вел себя благоразумно. Но раньше ты был для меня лишь отвлеченным понятием, комбинацией идей, жившей в моем мозгу и подсказавшей мне мое решение. Вот эту-то комбинацию я и убил. Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я. Я помнил только о том, что у тебя есть оружие: гранаты, штык; теперь же я смотрю на твое лицо, думаю о твоей жене и вижу то общее, что есть у нас обоих. Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем.
Отдельно стоит поговорить о теме потерянного поколения. Очевидно, что все переживания героев это личная рефлексия Ремарка, который прошел окопы первой мировой войны. И делает он акцент именно на юных солдатах, которые еще вчера были школьниками за партами, а сегодня держат винтовки и связки гранат.
Я молод — мне двадцать лет, но все, что я видел в жизни, — это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы человечества изобретают оружие, чтобы продлить этот кошмар, и находят слова, чтобы еще более утонченно оправдать его. И вместе со мной это видят все люди моего возраста, у нас и у них, во всем мире, это переживает все наше поколение. Что скажут наши отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из могил и предстанем перед ними и потребуем отчета? Чего им ждать от нас, если мы доживем до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы занимались тем, что убивали. Это было нашим призванием, первым призванием в нашей жизни. Все, что мы знаем о жизни, — это смерть. Что же будет потом? И что станется с нами?.
Действительно, видится самым ужасным именно тот факт, что через войну проходят еще не повидавшие жизнь люди, совершенно не успевшие ее вкусить, попробовать, прощупать. Люди, которые не успели найти свое место в обществе, найти свое призвание, ремесло, встретить свое первую любовь, и, в целом, хотя бы немного побыть взрослыми.
Как вернутся обратно к нормальной жизни, когда ты привык на протяжении долгого времени существовать в нечеловеческих условиях? Кем ты будешь в этом обществе, сможешь ли интегрироваться и найти себе место? Как ты будешь коммуницировать с людьми, если недавно ты занимался тем, что убивал пусть отличающихся, но таких же людей?
— И вообще всем нам будет трудно. Неужели они там, в тылу, никогда не задумываются над этим? Два года подряд стрелять из винтовки и метать гранаты — это нельзя сбросить с себя, как сбрасывают грязное белье...
Внутренний диалог главного героя отражает всю трагичность войны для молодых людей тех лет, прошлое которых мало имело значение, ибо было коротким и бедным на жизненный опыт, настоящее превратилось в ад, из которого еще предстояло выбраться, а будущее оставалось неясным и пугающим. На момент написания книги уже существовало такое понятие, как Посттравматический синдром, но Ремарк передает всю болезненность и безысходность опыта главных героев не через психологические термины, а через их переживания, мысли и вопросы, на которые нет ответа ни у самих героев, ни у общества, ни у людей, которые войны затевают.
Окончание книги иллюстрирует неизбежность трагичности судьбы для таких молодых ребят и что даже в самое тихое и спокойное время во время войны, когда нет никаких пугающих вестей, свет человеческих жизней все также продолжает угасать:
Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: "На Западном фронте без перемен."
Хотелось бы немного внимания уделить истории публикации романа. Ремарк был ветераном Первой мировой войны, служил в немецкой армии с 1916 по 1918 года, впоследствии был награжден Железным крестом первой степени, от которого отказался. Издали роман Ремарка “На западном фронте без перемен” в 1928 году. Был он, мягко говоря, в пику мейнстримовой военной литературе тех лет, которая героизировала и старалась всячески оправдать проигранную Германией Первую мировую. Тем не менее, роман на тот момент стал самой продаваемой книгой Германии за всю историю.
Роман был переведен на многие языки мира, однако в самой Германии с приходом власти национал-социалистов он был запрещен, как и остальные книги Ремарка. И даже публично сожжены в 1933 году. Ремарка все чаще называли предателем родины, порочащим честь героев войны.
НСДАП вело уголовное дело в его отношении.
Покинул Германию в начале 1933 года, после назначения Гитлера канцлером.
Нужно, наверное, что-то сказать в конце, но традиционно воспользуюсь цитатами из книги:
В противоположность Кату Кропп — философ. Он предлагает, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее, чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.
Кстати, как это ни странно, но всяческие беды и несчастья на этом свете очень часто исходят от людей маленького роста; у них гораздо более энергичный и неуживчивый характер, чем у людей высоких. Я всегда старался не попадать в часть, где ротами командуют офицеры невысокого роста: они всегда ужасно придираются.
Мир!
Это моя телега с книгами, но не только, там бывают еще краткие обзоры на странные фильмы и даже мульты, вэлком!
Кто-то подскажет: Эрих и Мария Ремарки - брат и сестра или просто однофамильцы?
Шутка, повторенная в милионный раз - это уже глупость
Муж, жена и сын
Оба братья, один транс. Во ты отсталый.
Комментарий недоступен
Сестры, как и братья Вачовски
Роман потрясающий. Это не новость, конечно, но приятно видеть публикацию о Ремарке и великой книге. Спасибо!