Вопросы к смерти Ингмара Бергмана

О том, как ковались фильмы великого режиссера под страхом смерти и Бога.

Детство Ингмара Бергмана, туманно запечатленное в картине «Фанни и Александр», раскрыло не только причины неурядиц в семье режиссера, но и его отношение к религии. В автобиографии «Laterna Magica» он нелестно отзывается об отце — строгом лютеранском пасторе, державшем дом в ежовых рукавицах. За малейшие проступки детей наказывали розгами, а мокрые простыни приводили к публичным унижениям.

В итоге мальчишка с живым воображением, свободолюбие которого не могли усмирить никакие наказания, научился лгать и притворяться богобоязненным паинькой. Однако верующим он так и не стал. Напротив, несправедливое к безобидным шалостям детство наложило на Ингмара неизгладимый отпечаток — его становление сопровождали постоянные вопросы к молчаливому всевышнему и людской природе, что выдумала могущественного старца на облаке.

В «Фанни и Александр» отчим главного героя розгами вбивал в него уважение и страх к Богу. Пареньку оставалось взрослеть в недоумении, как тот, кого зовут всепрощающим и милосердным, может молча смотреть на происходящее или самолично направлять карающую руку пастора. Наконец, сбежав от добропорядочного и благодетельного тирана, Александр впервые облегченно выдохнул, но именно тогда Бог во всем величии предстал перед ним в виде огромного и пугающего старца, недовольного побегом.

Лелеемый веками исполинский образ рассыпался, как только Бог повалился на пол и оказался обычной марионеткой. Бергман обнажил свое истинное отношение к религии — вовсе не Всевышний направляет руку человека, а ровно наоборот. Там, где люди стараются насадить деспотичные правила, неизменно появляются божества, дабы поддержать безучастным молчанием надуманные аргументы самопровозглашенных законотворцев.

Ингмар не видел особой разницы в изображении сущности, ответственной за человеческие души. В «Седьмой печати» вопросы о добре и зле он задавал самой Смерти — загадочной фигуре в черном балахоне, что пришла забрать должок у главного героя. Рыцарь Антониус Блок, вернувшись из крестового похода на охваченную чумой родину, не захотел преклониться перед высшими силами. Смерть же, то ли утомленная трудовыми буднями, то ли заинтересованная находчивостью героя, приняла его предложение о партии в шахматы, призом которой выступала душа Антониуса.

Отчасти «Седьмая печать» — фильм о страхе самого Бергмана перед неизбежной кончиной. По словам главного героя, подобные переживания напрямую связаны с религиозной верой. Чем ближе костлявая рука, тем с большим трепетом люди относятся к высшим силам. Ингмар, посвятивший жизнь плотским желаниям и самовыражению, сильнее прочих жаждал связи с реальностью и до последнего откладывал встречу с Создателем. С детства приученный к идеям о рае и аде, Боге и высшем суде, режиссер не мог не задумываться о смысле религиозного фарса, окружающего людей по всему миру.

Ингмар изобразил Смерть не пугающим костлявым видением, а весьма приземленным, даже несколько карикатурным человеком с неестественно бледным лицом. В «Седьмой печати» Мрачный Жнец не волочет за собой привычной косы для сбора скорбного урожая, а обыденно и порой комично преследует бегущих от него жертв. Так, Смерть по Бергману не прочь закатать рукава, чтобы спилить дерево, на котором от нее прячется трусливый глупец.

Таким образом, облачив высшую власть над душами в рамки из плоти и крови, режиссер преодолел страх перед метафизической кончиной и встречей с Богом, к которому всю жизнь относился со здравым скептицизмом. Антониус не бежит от Смерти, а встречает ее деловым предложением, и в этом поступке видится слепая вера Бергмана в то, что с Хароном можно таки договориться.

Как и персонажи многих картин Ингмара, Антониус задается вопросами о том, почему Бог молчит, когда земля усыпана бесчисленными жертвами войн и болезней. Даже Смерть позволяет себе пару едких реплик по этому поводу. Но тот, к кому ежедневно обращают тысячи молитв, отказывает вопрошающим героям даже в паршивом знаке. В разговоре со священником Антониус сетует на вызванную войной пустоту в душе, но его равнодушие, что должно было раствориться в божественном благоденствии, так и остается зияющей бездной.

«Что будет с теми, кто жаждет веровать, но не умеет? — вопрошает Блок. — Что будет с теми, кто и вовсе не хочет?». Проклиная молчаливого создателя, герой пытается отречься от вездесущего образа вершителя судеб, но, даже не ощущая с ним связи, не может этого сделать. Для рыцаря Бог остается насмешкой над реальностью — сущностью, в которую всю жизнь обязывали верить, но забыли объяснить зачем. В этом диалоге угадываются душевные тяготы самого Бергмана, привитые в раннем детстве и преследовавшие его до глубокой старости.

Антониус пронес божий крест на щите через множество битв, но так и не нашел следов создателя на бренной земле. Он искал их всюду — в пораженном чумой городе, в людском неверии и даже в глазах ведьмы, которая по слухам переспала с самим дьяволом. Но герой нигде не обнаружил искомого, раз за разом натыкаясь на ужас, смерть и безучастность — как самого Бога, так и простых смертных.

Ответ на вечный вопрос рыцарь нашел там же, где и Бергман — в любви. На пути Антониус встретил двух бродячих артистов, как и он сам, оторванных от реальности, но при этом не таких одиноких. Они олицетворяют то, что герой отчаянно искал в бессмысленной трагедии под названием жизнь — смысл тягостного существования. Блаженная пара даже не оглядывается на приближающуюся Смерть, а следует своей дорогой под защитой любви, что гораздо сильнее безразличия создателя.

Схожие идеи Бергман вложил в трилогию о Боге и его жестокой халатности. В картине «Сквозь темное стекло» о тонущей в шизофрении девушке он представил Всевышнего в образе чудовищного паука, что прячется в стенах и опутывает сетями человеческий разум. Обеспокоенные родственники пытаются спасти девушку, окружив ее заботой.

По словам одного из героев, любовь отлично подходит для заполнения душевной пропасти, вызванной отсутствием веры. Для режиссера человеческие отношения и Бог — фактически одно и то же, и выполняют они одинаковые функции. Окруженная теплотой пустота сменяется изобилием, а на почве страданий вырастает новая жизнь. И для этого необязательно выдумывать образ всемогущей длани или бледной Смерти в балахоне, достаточно начать строить мир вокруг друг друга.

Трилогия, продолженная картиной «Причастие» о потерявшем веру в Бога священнике, выполнена в разящей и суровой холодности. Аскетичность окружения гармонирует с почти бессмысленными и безнадежными страданиями людей. Один из героев замечает, что быть распятым на кресте мучеником гораздо проще, чем обычным человеком, ведь испытания Спасителя длились лишь день, а остальным приходится терпеть боль всю жизнь.

В «Причастии» молчание Бога распространяется на весь мир, охватывая его равнодушной безучастностью. Священник не может протянуть руку тонущему в страхах прихожанину, а на любовь соседской женщины отвечает могильным безмолвием. Тишина — важный инструмент во всех фильмах Бергмана, ведь лишь она передает сложность человеческих взаимоотношений. В неслышной молитве люди взывают к Богу, но, как и потерявший веру священник, не получают ответов, ведь искать их нужно друг в друге.

В любовных фильмах Ингмара крупный план использовался ради демонстрации одиночества, что венчает конец любого пути, но в религиозных работах режиссера он передает уединенность перед Богом. Благодаря тому, что лица занимают большую часть кадра, персонажи лишены точки, на которую можно опереть взгляд. Потому герои смотрят лишь вглубь себя, ведя сокровенный диалог с совестью и копаясь в невзгодах, которые они привыкли перекладывать на высшие силы.

Проблемы коммуникации между людьми описываются и в «Молчании», завершающем трилогию о Боге. В нем две сестры, оказавшиеся посреди неизвестной страны, не могут найти общего языка с местными жителями. Но если наладить контакт с аборигенами можно при помощи подручных средств, то разбить лед, сковавший отношения героинь, не так просто. И недружелюбный город лишь подстегивает их взаимную неприязнь.

Две сестры, словно физическая и психологическая половины одного человека, находятся в постоянной борьбе, и ни одна не хочет признать, сколь сильно они нуждаются друг в друге. Отчужденность передается сынишке одной из женщин, который вынужден бесцельно бродить по отелю, полному говорящих на другом языке иностранцев. Незнакомцы легко увлекают ребенка в свои игры, но понять постоянные конфликты родни он никак не может. Героини вечно выясняют отношения, но для парнишки, который воплощает наивность режиссера, их толки не отличаются от тарабарщины чужаков.

***

Для Ингмара Бергмана молчание Бога выражалось в молчании людском. Будучи мятежным атеистом, он использовал универсальный язык искусства, чтобы спустить экзистенциальные проблемы с небес, вотчины Создателя, на землю. В любви, которой в жизни режиссера было слишком много и одновременно мало, он видел ответ на пустоту, что религия и вера оставляют в душе. Согласно Бергману, обещанное духовное спасение находится у людей в руках, но, чтобы обрести его, недостаточно сплести ладони ради молитвы и ждать.

PS. Если понравился текст — ищите нас в VK и Telegram.

#long #DeadDinos