Три мрачные книги, которые дарят надежду: «Террор», «Дитя Божье», «Дрожь»

В литературе сложно удивить жестокостью, кровавых и мрачных текстов хоть отбавляй. Они стали даже своего рода мейнстримом, насилие и хтонь обещает каждый второй современный роман.

Но сегодня речь пойдет немного о других книгах. Каждая из них по-своему важна для меня: доведя до абсолюта мрачность и безысходность, они оставляют в душе надежду. Они работают ровным счетом наоборот. Как у них так получается? Давайте порассуждаем.

При всей ее популярности мне эта книга кажется недооцененной. Она как-то легко и безапелляционно пристроилась в шедевры жанровой литературы (я, если что, против такого разделения, но оно есть) и не претендует на нечто большее. А ведь может! С въедливостью и скурпулезностью научного фантаста Симмонс берется за исторический материал и прописывает все до мельчайших деталей. Масштабное произведение об арктической экспедиции двух кораблей затягивает своей неумолимой атмосферой и реализмом, а мистические элементы вписываются в повествование органично, даже слишком органично — ну как не поверить в эскимосскую легенду, если ты ешь сырого тюленя на льду.

Однако помимо сильной беллетристической составляющей и достаточно глубоких психологических образов здесь есть прям-таки постмодернистские находки. Например, глава про то, как Крозье отходит от запоя. В бреду горячки он не только вспоминает свое причащение в церкви, которое выглядит теперь как акт символического каннибализма, но и показывает нам будущее, подсовывая энциклопедические данные о поисковых экспедициях, отправленных вслед за моряками. Крозье в буквальном смысле блюет будущим (как и предупреждала бабка-ясновидящая), а лихорадка алкоголика плавно перетекает в детализированный исторический экскурс.

В общем, написана книга фактурно и неординарно. Герои в безвыходной ситуации, которая прямо-таки располагает к разгулу насилия. При этом их общая судьба распадается на частные, во вселенском масштабе мелкие и незаметные истории. Каждая из которых по-своему печальна.

— вновь и вновь повторяет нам этот роман. И в нем действительно много того, что данный тезис подтверждает: могильный ужас, бесконечный вой ледяных торосов, ампутации и болезни, смерть, поедание человеческого мяса. Так и хочется воскликнуть — и живые позавидуют мертвым. Однако трагическая и кровавая история не становится безнадежной. В жестком противостоянии рождается своя философия, да и финал романа — ну а какой безнадеге может идти речь? Удивительным образом книга об уничтожающем все холоде, деградации личности и обреченных на гибель моряках оставляет внутри себя пространство для тепла и перерождения. Оказывается, переродиться можно даже там, где и вовсе нет жизни. Крозье проделал невероятный путь, путь потерявшегося человека, а Симмонс создал противоречивый, но очень запоминающийся образ. Персонажа, который не выходит из головы. Образ, на который другие писатели в других своих книгах будут еще ссылаться.

Надежда в романе «Террор» — это надежда на героя.

Рядом с «Террором» так и хочется поставить другой роман Маккарти — «Кровавый меридиан». Они будто зеркалят друг друга: один в ледяной пустыне, второй в жарких прериях. Или «Дорогу» — она похожа на «Террор» своим беспросветным мраком, а в конце дает повод для оптимизма.

Но, на мой взгляд, «Дитя Божье» в список мрачных, но обнадеживающих книг подходит лучше. Роман о деревенском некрофиле-отморозке, основанный на реальных убийствах в Теннесси, пропитан отчуждением, болью и одиночеством. Главный герой медленно погружается в пещерную тьму (и в прямом, и в переносном смысле), он примитивен, глуп, завистлив, злобен и, казалось бы, не может вызвать даже намека на симпатию. Но удивительно — ему все же сопереживаешь. Например, тот же Малец из «Кровавого меридиана» выглядит на фоне Лестера Балларда куда более позитивным персонажем, однако он оставляет полное ощущение «продукта эпохи», человека, который определен своим временем. Подсознание протестует, когда ставишь себя на его место. С Лестером другая ситуация. Лестер — тоже «продукт эпохи», но продукт, если позволите, крафтовый.

Он совсем не похож на безжалостных убийц из других произведений Маккарти. Он полон неприкаянности и тоски, в нем обострено экзистенциальное переживание мира.

«Дитя Божье» — безусловно, книга о расчеловечивании. Но при этом в ней очень много человеческого. Здесь нет привычных приемов тру-крайм и хоррора, желания напугать и шокировать читателя. Омерзительные деяния даны минималистичными мазками и остаются по большей части за кадром. Зато на первый план выходят мытарства души Балларда. Да, заглянуть в эту душу сложно, ни о какой рефлексии и речи не идет. Но сама душа все-таки есть. Ее чувствуешь — точнее даже не ее, а признаки ее наличия. Некий пульс человеческого. Душа эта познается не во внутренних монологах героя, а в хлюпанье сапогов по талому льду на лесной опушке. И роман этот — своего рода экзамен на эмпатию. Это книга не о маньяке, это книга о человеческом.

Есть ли в этом рассуждении безнадега? Есть ли ощущение, что человечество уже не спасти? Нет, скорее примирение — как писал Ницше, все это «человеческое, слишком человеческое». Даже «Дитя Божье».

Надежда в романе «Дитя Божье» — это надежда на все человеческое.

Эту семейную сагу в духе магического реализма часто называет польскими «Сто лет одиночества». Да, сравнение напрашивается, но язык и динамика этих книг очень сильно отличаются. «Дрожь» — быстрый, короткий, берущий нахрапом роман. Вообще, по своей плотности это крайне интересный текст: событий и героев достаточно много, история стремительно развивается, однако при этом она будто и застывает где-то в безвременье.

Роман охватывает более 70 лет (от 30-х годов XX века до начала XXI века) и описывает жизнь трех поколений двух семей. Хтоническую, жуткую жизнь, полную проклятий, страданий, увечий, смертей и какого-то беспросветного мрака.

Это ощущение возникает уже в самом дебюте книги. Жернова истории беспощадно крутятся (по-другому в Польше XX века и быть не могло), но не только они перемалывают героев. В процессе неизбежно возникает вопрос: кто виноват во всей той череде страшных происшествий, которые случаются с Лабендовичами и Гельдами? Ответа, естественно, нет, хотя некоторые герои и пытаются его найти: взять хотя бы говорящую сцену с осквернением храма в концовке романа.

Вот, казалось бы, главный посыл этой книги. В ней определенно есть неумолимость: неразорвавшиеся гранаты все-таки взорвуться и намажут людей «на стены как варенье». Практически все герои глубоко несчастны, одиноки, внутренне оторваны даже от своих близких. Два проклятья эту неумолимость только подчеркивают — все уже давно предопределено.

Однако в этом контексте становятся важны другие моменты. Например, танец человека, который только что узнал, что будет отцом. Да, этот танец похож больше на нелепый припадок, но много ли танцевал Виктор Лабендович до этого? Или эпизод, где другой герой книги ждет в ресторане встречу с женой, которую он «просто не видел» 30 лет. Да, поезд задерживается, встреча идет совсем по-другому сценарию, но это трогательное, какое-то подростковое ожидание будто концентрирует в себе всю книгу. У героев есть только маленькое, короткое, словно в аренду взятое счастье. Счастьем этим не похвастаешься в соцсетях, но оно есть.

Надежда в романе «Дрожь» — это надежда на счастье.

Вот такие романы и это, кстати, рекомендация — отличная литература.

Рассказывайте и вы о своих книгах — мрачных, но обнадеживающих.

Мой телеграм о литературе