Н.И.-дайджест художественной литературы, спецвыпуск: “Кантос” Эзры Паунда

Всем узура! Ноябрь я посвятил модерну: “Кантос” Паунда, “Волшебная гора” Манна, “Берлин, Александрплац” и “Горы моря и гиганты” Дёблина, “Портрет художника в юности” Джойса, “У подножия вулкана” Лаури, Locus Solus Русселя, “На маяк” Вулф и “Бесплодная земля” Элиота. Но я так застрял с отзывом на “Кантос”, что решил посвятить поэме отдельный выпуск

Литературный модернизм я понимаю как ревизию и усовершенствование реализма XIX века с целью приблизить литературу к реальности, какой ее стали представлять в пору технологических, научных и исторических перемен рубежа веков. Реализм XIX века был актом закрепощения художественного письма в процессе поиска наиболее “правильного” способа изображения действительности, а модернизм раскрепощает его обратно, поскольку мир, на описание которого претендует художка, намного сложнее, неопределеннее и неантропоцентричнее, чем предполагалось в старые добрые времена. Задача освобождения-ради-обновления литературы мотивирует писателей на эксперименты с языком, стилем, композицией, сюжетостроением и персонажной системой - какие-то из этих экспериментов попадают в цель, превращаясь в новую норму, а какие-то пролетают мимо и остаются курьезными памятниками эпохи.

Заполнить немного модернистских лакун я решил после того, как в литературном клубе Infinite Read в очередной раз поднялась тема, что никто, кроме пары человек, так и не прочел “Кантос” - грандиозное творение мятежного духа Эзры Паунда, строившееся, как какой-нибудь готический собор, на протяжении 50 лет. Я подумал, что одним Паундом сыт не будешь, и добавил в список ноября еще модернистских книг, которые прочесть надо бы, но все никак не доходили руки. В итоге ноябрь выдался и очень плотным по чтению, и очень удачным, поскольку почти все книги оказались настоящими хитами - кроме “Кантос”.

Потому что “Кантос” воплощает крах модернистского проекта.

Американский поэт Эзра Паунд - пожалуй, ярчайший пример трагедии модернистской эпохи, когда человек доэкспериментировался в сопряжении искусства и жизни до сумасшествия и пособничества в преступлениях против человечности, мощно начал преобразование литературы в нечто Новое, но не выдержал взятого веса, сломался, упал лицом в грязь да так и остался лежать.

“Кантос” задумывался Паундом как серия песен, собирающихся в единую мега-поэму о человечестве, еще в 30-летнем возрасте, когда он был известным передовым поэтом, помогающим другим гениям с доведением до ума и продвижением нетленок (“Улисс” Джойса, “Бесплодная земля” Элиота). Идея была впечатляющая: взять из гомеровской “Одиссеи” эпизод спуска Одиссея в Аид за советом Тиресия, смешать с сюжеткой “Ада” Данте и наложить эту красоту на всемирную историю, показав, что в ее движении по спирали было пребыванием в адской тьме, а что помогало людям подняться к свету - ну и написать все самым современным поэтическим методом, свободным монтажом ассоциаций со вставками цитат из книг и прозаических фрагментов, многоязычием и поэтизацией сухих официальных документов. То есть совокупность песен должна была стать поэтическим аналогом Романа-Всё, как “На помине Финнеганов” Джойса и “Радуга тяготения” Пинчона - вмещающим в себя весь мир художественным текстом - и если бы Паунд не отвлекался и уложился, скажем, в 10 лет, “Кантос” стал бы первой такой книгой.

За 10 лет поэт написал лишь первые 16 песен, и, на мой взгляд, за счет гармонии замысла и реализации их достаточно, чтобы оценить “Кантос” по достоинству. За вступительной песней I, буквально пересказывающей сцену из “Одиссеи”, следует 12 песен как-бы-ответа Тиресия Одиссею, в котором (поскольку Тиресий - провидец и ему открыта вся История) в режиме очень мелкой нарезки перемешаны события самых разных стран и эпох, а в XIV-XVI песнях Паунд спускается уже в дантовский Ад, где обретаются ненавистные ему человеческие характеры и социальные институты. В этих песнях содержится все, что болело у автора по темам сосуществования культуры и хозяйства, борьбы достоинства и мерзости в обществе, циклам взлетов и падений человеческой цивилизации - а также изображены важные для него хронотопы: Древняя Греция, Италия эпохи Ренессанса и Китай конфуцианских времен в противопоставление ужасающей современности.

Песни II-XIII - это действительно очень сложное чтение, в котором нет ориентиров. Вот цитата непонятно откуда, вот строка на итальянском языке, вот пара строк о какой-то видимо исторической личности, дальше три строки о ком-то другом, фраза оборвана, следующая фраза, будто бы не связанная с предыдущей, оборвана тоже, и что со всей этой мешаниной делать читателю, решительно непонятно. Встречаются более или менее цельные эпизоды - рассказ о кондотьере Сиджизмондо Пандольфо Малатеста и китайская сцена, но, во-первых, неясно, как они связаны с остальным пространственно-временным салатом и зачем именно им уделено больше места; во-вторых, они тоже нафаршированы посторонними вставками. При этом текст не назовешь закрытым - он собран из уже существующих художественных и документальных текстов, повествует о персонажах других книг и реально существовавших людях; следовательно, если знать всё, что знал автор из открытых источников, взаимосвязи между строками станут очевидными.

Моя позиция такова, что не нужно выкапывать корни каждого стиха в “Кантос” для чтения (восприятия+понимания) поэмы. Само ее устройство на это указывает: монтаж в песнях максимально свободный, длина связных последовательностей слов произвольная, автор волен составлять стихи из чего угодно - следовательно, и читатель свободен играть в эту нелинейную песочницу по своему усмотрению. Поэтому я применял к культурно-историческому салату Паунда метод мотивного чтения: раз явных связей между кусками нет, ищем в них повторяющиеся элементы и выявленный набор мотивов подвергаем пониманию. Мотивы в “Кантос” очень ясные: культура - хорошо; власти хороши, когда тратятся на культуру и благотворительность, и плохи, когда забирают у людей деньги и жизни; история циклична, благодетели сменяются тиранами и наоборот. Благодаря этой ясности книга читалась просто в лет, несмотря на сложность на уровне отдельных строк - но и интриговала: что же будет в следующих песнях, если в первых 16 финансовые пороки осуждены, а финансовые добродетели воспеты?

А в следующих песнях будет примерно то же самое, но с добавлением в салат все большего числа исторических личностей, времен и стран, цитат из художественных книг и документов. Песни XVII-XXX так же хороши, как первые 16, но дальше с Паундом что-то случается, он как бы перестает себя сдерживать и начинает все больше орать на бумагу, сосредотачиваясь на частностях и постоянно возвращаясь к навязчивым мыслям. Если продолжать исследовать каждую строчку, возможно, это не так заметно, но мотивное чтение показывает, что автору больше нечего сказать, кроме “любите вашу мать - культуру” и “богачи, отдайте деньги народу”, но прекратить твердить одно и то же он почему-то не может. В песнях после XXX читатель в подробностях узнает: какие китайские правители и президенты США (по мнению Эзры Паунда) хорошие и плохие; какая это адская штука - коммерческие банки, как они душат людей процентными ставками; как преступно налогообложение и вообще все это накопление средств - служение мерзкой Узуре, тогда как надо деньги в культуру и население вкладывать и т. д. Идея “история повторяется” вырождается в “Паунд повторяется”.

Что автор сломался и нужен новый, становится ясно на песнях LII-LXI, где поэт вдруг начинает пересказывать учебник истории Китая - подробно, останавливаясь на каждом правителе, иллюстрирующим или мысль “снизил налоги - народ зажил счастливо, страна процветала”, или мысль “повысил налоги - народ обнищал, страна в руинах”. Нарезка после XXX крупнеет, Паунд монтирует большие куски из писем американских президентов и выписок из налогового законодательства, и поэма превращается в совсем уже монотонный бубнеж “налоги и ставки по кредитам - это очень плохо”. На пересказе китайской истории наконец-то встает вопрос: зачем вообще продолжать “Кантос”, если ничего нового автор говорить не собирается? Почему бы не объявить те же китайские песни и песни про Джона Адамса отдельными произведениями? Есть ли вообще у “Кантос” конец, или Паунд сует в них все, что пишет про жадных капиталистов и щедрых меценатов?

Вышло так, что я, большой любитель чисел, заметил недостачу в русском издании: за последней адамсовской песней LXXI идет первая песня LXXIV Пизанского цикла, то есть отсутствуют песни LXXII и LXXIII. Я пошел гуглить, в чем дело, и тут-то все и понял.

Во-первых, 72-73 песни были исключены из русского издания (и не включались в американские издания “Кантос” до 1987 года) из-за того, что в них оправдывается итальянский фашизм, а у нас это нарушение законодательства. Во-вторых, Эзра Паунд оказался убежденным сторонником итальянского фашизма и антисемитом, так что горячая страсть ко всему итальянскому в “Кантос” заиграла новыми красками. Оказалось, что Паунд в 1924-м переехал в Италию, которую до того любил на расстоянии, и почувствовал себя в лучшем из миров - в идеальном государстве с идеальным государем во главе. В Италии в это время как раз началось правление ровесника Паунда, лидера фашистской партии, военного преступника и преступника против человечности Бенито Муссолини, и так американский поэт Эзра Паунд стал одним из самых убежденных сторонников и пособников фашизма. В годы Второй мировой войны он вел радиопередачи, в которых призывал США поддержать нацистский Третий Рейх, пропагандировал антисемитизм и фашизм, ратовал за оккупацию СССР немецкими войсками.

После свержения Муссолини Паунд последовал за дуче в Республику Сало и в конце концов был арестован и посажен в военную тюрьму в Пизе (где написаны песни LXXIV–LXXXIV о том, как поэт сидит в тюрьме и смотрит в свободное небо Италии). В заключении он не одумался, а сошел с ума и был признан недееспособным по результатам суда за пропаганду фашизма уже после того, как его депортировали из Италии в США. Безумие позволило Паунду добиться двух несовместимых целей: уйти от уголовной ответственности за пособничество фашизму и продолжить поддерживать фашистскую людоедскую идеологию. К моменту помещения в психбольницу в Вашингтоне поэту было 63 года, поэтому многочисленные литературные друзья, тоже уже пожилые и помнившие его молодым энергичным гением, стали настаивать, что Паунд - безобидный поехавший дед и глубоко несчастный человек, ставший жертвой обстоятельств (и не слушайте, что он там бормочет про евреев, это следствие душевной болезни) и что надо отделять автора от произведения, то есть оценивать и награждать “Кантос”, как если бы нераскаянный фашизм поэта не имел никакого значения.

В “Пизанских песнях”, видимо, из-за нехватки справочных материалов в тюрьме, становится значительно больше поэзии, чем в предыдущих 40 песнях, сочиненных с благословения Муссолини, и пропорционально больше вменяемости. Автор как бы приходит в себя после 15 лет фашистского угара, в котором были написаны все более странные песни XXXI-LXXIII, и в переживании экзистенциальной трагедии - его лучший из миров аннигилирован американскими войсками - размышляет об итогах жизни. Это второй достойный участок “Кантос” после первых 30 песен, если не обращать внимание, что в них выражена тоска идейного фашиста по утраченному фашистскому прошлому. Я так не могу, поэтому после гуглежа остаток “Кантос” читал как памятник человеческому идиотизму и слепоте. Паунд до конца жизни остался верен фашизму, и это было не какое-то там заблуждение далекого от политики художника, а обдуманная и сознательно отстаиваемая позиция. Поскольку писал он не про цветочки-поцелуйчики, а про политику и госуправление, фашизм автора никак за скобки текста не вынести, не закрыть глаза на то, что в пафосе “какую страну потеряли” песен LXXIV–LXXXIV под “страной” подразумевается фашистская Италия.

Последние 20 песен, написанные уже в психбольнице официальным сумасшедшим, просто не имеют значения. Паунд там продолжает ходить все теми же кругами по хорошим китайцам, плохим американцам и ангельским итальянцам, порой не стесняясь восхищаться Муссолини. Здесь нарезка наиболее мелкая, но она не стоит исследования как продукт дважды гнилого - фашистского и безумного - разума. Я не удивлен, что поэма не была закончена, ведь ее буквально некому и нечем было заканчивать после того, как признанного неизлечимо сумасшедшим 73-летнего старика отпустили доживать остаток дней в возлюбленную Италию. Воистину, история “Кантос” - это пример того, что художнику иногда лучше умереть вовремя.

Возможно, стоило бы разделить корпус песен на три части: канонический, уважаемый “Кантос” в песнях I-XXX, “Анти-Кантос” с нарастанием фашизма в песнях XXXI-LXXIII и “Пост-Кантос” безумца в песнях LXXIV-CIX и разрозненных набросках. При этом канонический “Кантос” - не что-то из ряда вон выходящее, бессмертное-шедевральное, мастридное или элитарно мастридное. Это нормальная модернистская поэзия с гигантоманским замыслом, продвинутым творческим инструментарием и толковой реализацией, но не сообщающая ничего особенного ни о мире, ни о человеке, ни об искусстве. Зацикленность автора на деньгах до смешного нелепая, представления о политике, экономике и в целом жизни государств колеблются от банальных до ошибочных и даже преступных - и это во вменяемых песнях!

Можно было бы пожать плечами и пройти мимо, не вздумай Эзра Паунд продолжить “Кантос” фашистскими сочинениями. Вот “Анти-Кантос” и “Пост-Кантос” по-настоящему выходят из ряда вон как самое глубокое дно, до которого может пасть поэт, забывший в попытке объять мир об адекватности. Не все модернистские эксперименты были обязаны закончиться успехом, но “Кантос” поставил исторический рекорд по постыдности.

В середине января надеюсь написать полный выпуск “Н. И.-дайджеста” за ноябрь - там обо всех книгах будет и интеллектуально, и морально проще говорить, чем о “Кантос” (и приятнее!). И сразу после этого напишу дайджест декабря - он будет посвящен научной фантастике и сайенспанку Грега Игана, Яцека Дукая и Йена Макдональда.