Истории, каких и не встретишь в романах

Читая роман или смотря сериал, особенно исторический, неоднократно возникало непонимание как, имея на руках богатейшую фактуру, авторам удаётся всё испортить. Реальная же история как правило превосходит любой вымысел, а судьбы людей и народов пишутся настолько стремительно безжалостно, что ещё вчера подобное казалось невозможным.

Конечно, от художественного произведения мы получаем те эмоции, которые не способны, да и не призваны, передать исторические исследования. Я же постарался выбрать 3 книги в серии "Жизнь Замечательных Людей", которые лишают историческую литературу засевших в массовом сознании штампов о сухости и заумности повествования. Как и картина, исследование начинается с контура из документов, а краской служат различные воспоминания и дневники, которые вдыхают в историю жизнь и предают событиям драматизма. И нет способа лучше это сделать, чем рассказать историю страны глазами одного героя. В конце концов, и в кино с литературой мы всегда следим за судьбами людей, а не обезличенными событиями.

Барон Унгерн – герой нескольких фильмов, книг, комиксов и даже одного аниме, а так же один из прототипов полковника Уолтера Курца из культового «Апокалипсис сегодня». В 1990-х его биографию собирался экранизировать Ларс фон Триер. И в тех случаях, когда он не был карикатурой на типичного русского, он оставался на втором плане.

В масштабах Гражданской войны в России Барон Роман Унгерн-Штернберг фигура локальная. Потомственный дворянин из прибалтийских немцев, не успевший поучаствовать в Русско-Японской войне. С 1908 года служил в Забайкальском казачьем войске. Заурядный сотник, тридцатилетний неудачник без семьи, без профессии, с туманными планами на будущее, он должен был страдать от неудовлетворенного честолюбия и сознания стремительно уходящей молодости, и война разом сняла все проблемы.

Представленный к восьми наградам, включая Георгиевское оружие, Унгерн из-за пьянства и плохих отношений с начальством получил только пять: офицерского Георгия 4-й степени, ордена Святого Владимира 4-й степени, Святой Анны 3-й и 4-й степеней и Святого Станислава 3-й степени. Ранений он имел ровно столько же, сколько наград. Дважды при этом оставался в строю, в остальных случаях возвращался в полк с еще незажившими ранами. В той же аттестации говорится, что вся его служба – “сплошной подвиг”, что он “участвовал в десятке атак, доведенных до удара холодным оружием”

Врангель признавал за ним поразительное бесстрашие при отсутствии дисциплины. Всегда “оборванный и грязный”, барон спал на полу среди казаков своей сотни и ел с ними из одного котла. На Врангеля он производил впечатление человека, который, “будучи воспитан в условиях культурного достатка”, совершенно “отрешился” от норм породившей его среды. Унгерн любил войну, «однако чтобы любить не войну вообще, а именно эту войну с ее загаженными окопами, вшами и разъедающим сознанием бессмысленности происходящего, надо было обладать извращенным чувством жизни, если не ненавистью к ней».

После Февральской революции, в июле 1917 года он вместе с атаманом Семёновым отправился в Забайкалье готовить национальные военные образования. Узнав об Октябрьской революции, Семёнов и Унгерн стали готовить антибольшевистские подразделения. Однако планы его простирались до переустройства всего мира. “Мистицизм барона, – писал знавший его в Монголии колчаковский офицер и поэт Борис Волков, – убеждение в том, что Запад – англичане, французы, американцы – сгнил, что свет – с Востока, что он, Унгерн, встанет во главе диких народов и поведет их на Европу».

Закрепившись в Даурии на границе с Китаем и Манголией он сделался настоящим феодальным властителем – его Азиатская конная дивизия стала его дружиной, а местнойе население крепостными, которых он считал вправе казнить и миловать. Не существовало иного закона кроме воли барона. «Одним из первых в XX столетии он прошел тот древний путь, на котором странствующий рыцарь неизбежно становится бродячим убийцей, мечтатель – палачом, мистик – доктринером. На этом пути человек, стремящийся вернуть на землю золотой век, возвращает даже не медный, а каменный». «Сердце, милосердие в нём отсутствовали», - так охарактеризовал Унгерна, служивший под его началом полковник Торновский.

Подчинялся Унгерн только Семёнову, да и то если он хорошо попросит. Белых офицеров он считал интеллигентскими слюнтяями и именовал их "сентиментальным пансионом колчаковских девиц". Другие Белые платили ему тем же. В итоге он испортил с ними отношения настолько, что позже Каппелевцы, отступавшие в Забайкалье, грозились при первом удобном случае предать его военно-полевому суду и вздёрнуть на суку. Но в Даурии он сидел полным князем и считал себя вправе облагать данью проходящие мимо поезда. Когда у пассажиров не хватало денег, то человек 100 ссаживали с поезда и уводили на “гауптвахту”, как называлась разместившаяся в подвалах одного из “фортов” тюрьма. Там шла дальнейшая сортировка. Одних в качестве даровой рабочей силы отправляли в мастерские, других оставляли под следствием, третьих после профилактической порки гнали на все четыре стороны. Тела тех, кому окончательно не повезло, “покрыли сопки к северу от станции”. Суда не было – только воля барона и его приближённых. Телесные наказания в Азиатской дивизии стали нормой, даже за дисциплинарный проступок могли забить до полусмерти. Тех, кто пьяным попадался на улице, сажали в заминированный подвал, где каждый неосторожный шаг грозил гибелью. Считалось, что это лучший способ заставить человека быстро протрезветь.

Посторонние здесь появлялись редко, но от железнодорожников, солдат и местных жителей было известно, что в Даурии тела расстрелянных не закапывают и не сжигают, а бросают в лесу на съедение волкам. Унгерн любил в одиночестве, без спутников и конвоя, “для отдыха” вечерами ездить верхом по окрестным сопкам, где “всюду валялись черепа, скелеты и гниющие части обглоданных волками тел”. У этих его поездок было подобие цели – в лесу обитал филин, чье “всегдашнее местопребывание” он хорошо знал и обязательно проезжал поблизости.

Как бы ему, может, не хотелось, но его вотчина не была в вакууме. В Чите заправлял Семёнов, под боком были интервенты японцы, на западе ещё держался Колчак которого поддерживали англичане. Оба обвиняли друг друга в предательстве и не желали уступать власть. Тем более Семёнову и так было хорошо. Но красные давили и все понимали, что конец уже близко и паразитировать на Транссибирской магистрали долго не выйдет. В июне 1920 Семёнов попытался провести своё последнее наступление. Нужен был запасной план. Отход в Монголию или в северный Китай обсуждался неоднократно.

Унгерн же отличался мистическим пониманием природы вещей. Он был убеждён, что Запад – англичане, французы, американцы – сгнил, что свет – с Востока, что он встанет во главе диких народов и поведет их на Европу. Он, один из немногих видных монархистов в рядах Белого движения, вполне искренне ощущал себя бичом Божиим, испепеляющим скверну. Он боролся не просто с большевиками и теми, кого таковыми считал, а с реинкарнацией тех демонических сил, которые, по его словам, создали III Интернационал “три тысячи лет назад”, в Вавилоне, и окончательно восторжествовали после падения двух противостоявших им великих империй – Романовых и Цинов. Монголами он был провозглашён реинкарнацией Бога войны и отнёсся к новому статусу совершенно серьёзно.

Именно Монгольская эпопея сделала его знаменитым. Заурядный белый генерал в одночасье оброс мифами ещё при жизни. В самые тяжёлые недели боев с оккупировавшими Монголию китайцами, когда судьба дивизии висела на волоске с Унгерном происходят необратимые перемены. Они отмечены всеми, кто знал его в Даурии. Из сурового, но справедливого начальника, не щадящего себя и требующего от подчиненных той же беззаветной жертвенности, он становится олицетворением первобытного ужаса – человеком, способным выносить приговоры о сожжении заживо и собственноручно пересчитывать отрубленные головы изменников. Подобные казни отодвигали их свидетелей “на 700–800 лет назад, в глубину Средневековья”. И всё же он всегда оставался на острие атаки, порой даже в ущерб управляемости войска - он скакал под пулями совершенно безоружным с одним ташуром и гнал людей в атаку. Природе бесстрашного воина он не изменил и это по-прежнему сплачивало вокруг него.

“С ним, – констатирует колчаковский офицер Борис Волков, – идут или уголовные преступники типа Сипайло, Бурдуковского, Хоботова, кому ни при одной власти нельзя ждать пощады, или опустившиеся безвольные субъекты типа полковника Лихачева.” Ужас был необходим, его банду можно было удержать в повиновении лишь сплошным ужасом. Унгерн гордился своей беспощадностью, и вместе с тем испытывал болезненную потребность оправдать её. Жестокость Унгерна была связана с его маниакальной подозрительностью. «Я никому не могу верить, – жаловался он, – нет больше честных людей! Все имена фальшивы, звания – присвоены, документы – подделаны…».

Маниакальная уверенность Унгерна в тайной виновности всех и каждого привела гибели каждого десятого русского в Угре. Не было никаких судов, а документы Унгерн презирал. Приказы о казнях и экзекуциях отдавались устно. Каждое новое убийство становилось объяснением предыдущего и доказывало необходимость следующего. Но несмотря на изощрённые казни и огромную энергию самого Унгерна в его владениях разрасталось воровство, дезертирство, спекуляция и злоупотребление полномочиями. Это было неизбежно, ведь за всеми не уследишь, а вести хозяйственную жизнь как-то нужно да и опираться на кого-то в своей политике. Он стал заложником собственного аппарата управления. Не могло помочь освобождение и возведение на престол Богдо-Гэгэна монарха и живого бога, который тайно благословил Унгерна на изгнание китайцев из страны.

Помимо всяческих зверств, книга подробно описывает отношения Унгерна с Монгольскими властями и русскими колонистами, его внешнюю политику, традиции и обычаи разных народов. Не говоря уже про вождей белого движения и их грызню. Всё это написано очень хорошим языком с множеством метких характеристик современников, ярких образов и сцен. Показан целый мир, наполненный противоречиями и разнонаправленными интересами. Если чему история Унгерна и учит, так это тому, что никакая власть не висит в воздухе. Даже в условиях жесточайшего террора, такой лидер как Унгерн вынужден на кого-то опираться, проводя свою политику. Роль личности не способна переломить объективные исторические процессы – их можно либо возглавить, либо быть сметённым. Вторгшись во Внешнюю Монголию, разгромив и изгнав китайские войска он невольно стал причастен к созданию современной Монголии. Именно на эти территории в 1921 году вошла Красная Армия и была провозглашена Монгольская Народная Республика.

Бедный еврейский юноша из Одессы уже в 1917 году вместе с революционными матросами сражается с войсками Центральной рады, а вскоре вместе с известным вором Мишкой «Япончиком» создаёт 1-й добровольческий «Железный отряд». В начале 1918 года участвует в экспроприации Гос. Банка в Одессе. Вступает в партию левых эсеров и уже в мае перебирается в Москву. Партия направляет его в ЧК, где он возглавляет отдел Контрразведки. Было ему тогда 18 лет.

Многие из известных русских поэтов, прозаиков, журналистов тогда симпатизировали левым эсерам и печатались в их изданиях. Далеко не полный перечень говорит сам за себя: Александр Блок, Сергей Есенин, Андрей Белый, Николай Клюев, Алексей Ремизов… На вечерах и выступлениях, организованных левыми эсерами, появлялись и другие представители литературно-артистической среды.

Социалисты революционеры и их левая фракция прославились как революционная террористическая партия. Шутка ли, с 1902 по 1911 г. в ходе их политических убийств и экспроприаций было убито и ранено не менее 17.000 человек. Эти акции обеспечили им 37 мест во II Государственной Думе. А после её роспуска царём, они обрели ореол мучеников и борцов с царским режимом. В октябре они вместе с Большевиками свергли временное правительство и составили правящую коалицию. Но под давлением разных взглядов на мировую революцию и войну с Германией этот союз рушился.

Именно Блюмкину было приказано убить Германского посла Мирбаха, чтобы сорвать Брестский мир, вернуть Германию в войну и приблизить мировую революцию. В тоже время, эсеры подняли мятеж против большевиков. Именно как убийца посла он вошёл в историю, но его путь только начался. После подавления мятежа, уцелевшая партия направила его на Украину для борьбы с немцами и украинскими националистами.

«В комнатах табачный дым — не продохнуть. На полу плевки и окурки. Некоторые из них успели пожелтеть от времени. На столе своеобразный винегрет. Здесь смешались в одну кучу — селедка, огурцы, яблоки, книжки и газеты. Этот художественный пейзаж дополняют неубранные кровати, из-под которых торчит грязное белье, уживающееся в соседстве с еще более грязными и мокрыми сапогами… В этот день они все были голодны…» - так выглядела конспиративная квартира эсеревских боевиков куда прибыл Блюмкин. Сразу после того как он бежал с места убийства посла на него косо смотрели. Убийца генерала оккупационных войск Эйхгорна, выполнив свою миссию сдался противнику, как и подобает революционеру-террористу.

Он хотел ещё пожить. Богемная жизнь, лучшие отели города были гораздо ближе конуры в Киеве или тюремных застенок с неминуемой казнью. Но все же главную цель он видел в другом — в переустройстве мира при своем активном участии. И, как человек тщеславный и эгоцентричный, более всего хотел, чтобы его имя осталось в истории. В этом он был схож с Троцким. Ещё в Москве он похвалялся своим могуществом и властью решать кому жить, а кому умереть. Его друг Есенин, знакомясь с одной поэтессой приглашал её на свидание в ЧК посмотреть на расстрелы. Ничего подобного Блюмкин устроить не мог, но поговорить он всегда любил.

После прихода красных украинские левые эсеры оказались в двойственном положении. С одной стороны, они тоже боролись против немцев, гетмана и петлюровцев, а иногда даже рука об руку с коммунистами; с другой — именно в феврале 1919 года на всей территории, где существовала советская власть, прошли массовые аресты членов этой партии. 18 марта 1919 года Дзержинский объявил, что «отныне ВЧК не будет делать разницы между белогвардейцами типа Краснова и белогвардейцами из социалистического лагеря… Арестованные эсеры и меньшевики будут рассматриваться как заложники, и их участь будет зависеть от политического поведения их партий».

Когда 14 апреля 1919 года он сдался ЧК, то на допросе объяснил, что против советской власти ничего не имеет, о мятеже не знал, а посла убил по идейным соображениям. Блюмкина амнистировали и направили на работу в ЧК под надзор Феликса Дзержинского и Матина Лациса – его прежних руководителей. Конечно пришлось выложить всё о бывших «товарищах». Этого эсеры простить не могли. За 12 дней в июне 1919 года Блюмкина убивали трижды. Поздно вечером 6 июня трое левых эсеров пригласили его за город для «политической беседы», но неожиданно открыли по нему огонь из револьверов. Второй раз боевики стреляли в Блюмкина в кафе на Крещатике. К нему подошли двое и несколько раз выстрелили почти в упор и ранили в голову. Через несколько дней эсеры попытались добить его прямо в Георгиевской больнице, где он находился после ранения. Ночью в больничное окно бросили бомбу. Но по какому-то невероятному везению никто не пострадал. В 2 из 3 покушений участвовала невеста Блюмкина Лидия Сорокина, не простившая предательства их партии.

На «межпартийном суде» он был полностью оправдан, а в 1921 году вступает в партию большевиков. Тогда же он направляется в Персию для организации просоветского переворота и готовит Съезд Народов Востока, заканчивает военную академию РККА и работает у Троцкого. «Я взял его к себе, в свой военный секретариат, — писал Троцкий о Блюмкине, — и всегда, когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моем распоряжении». В какой-то момент он возглавил личную охрану Троцкого. Но Блюмкин был, что называется, «специалистом широкого профиля». То, чем он занимался при Троцком, можно назвать обязанностями «чиновника по особым поручениям».

В 1924 году налаживает агентурную сеть на Ближнем востоке и в Европе. Парню было 24 года, а он уже мог зачислить себя в основатели советской разведки. Блюмкин получил агентурную кличку «Джек». Не исключено, что он придумал ее сам — потому что с юности обожал романы и рассказы Джека Лондона. Еще в 1921 году он служил начальником штаба бригады, а потом, по некоторым данным, и комбригом. А в 1927 году он удостоился отдельной статьи в Большой Советской Энциклопедии. Впереди его ждал не только карьерный рост, поиск золота Унгерна и курирование молодой разведки в Монголии, но и участие в напряжённой политической борьбе между Троцким и Сталиным.

Убийца, авантюрист, убежденный и искренний революционер, хвастун, врун, друг поэтов и писателей, интриган, литератор-дилетант, советский разведчик-нелегал, талантливый коммерсант и, несомненно, романтик — это все он, Яков Блюмкин. Многие страницы его биографии до сих пор сокрыты — из-за всевозможных секретных операций, которые он выполнял за границей и внутри страны. Так что стопроцентно документальной биографии этого человека ждать пока рано, но и того что известно хватило бы на десяток шпионских историй. Данная книга как, пожалуй, любая хорошая биография, - это срез эпохи. Чем дышали именитые поэты, литераторы, музыканты, как жили лидеры первого социалистического государства, что волновало простого советского человека и как страна налаживала отношения с внешним миром. И всё это через призму разведки и постоянной революционной борьбы.

Отвлечёмся от истории отечественной и перенесёмся в Италию I в. до н.э. История Луция Корнелия Суллы Феликса не оставит равнодушным поклонников сериала «Рим». Именно с Суллы началось превращение римской Республики в Империю. А он стал её первым диктатором.

У родителей хватило денег на хорошее образование для сына. Он был красноречив, хитер, легко заводил дружбу, в делах умел необычайно тонко притворяться; был щедр на многое, а более всего на деньги. Вскоре дни даже скромного благополучия подошли к концу. всерьез о бедности говорить не приходится. Во всяком случае, голодать ему не довелось, жил он все же на нижнем этаже, да и квартиры за такие деньги предоставлялись достаточно благоустроенные. Но при таком состоянии нечего было и думать о политической карьере и даже вообще о праве называться "нобилем".

В условиях, когда путь в дома «порядочных» людей Сулле был заказан, он «проводил целые дни с мимами и шутами, распутничая вместе с ними. Дружба нобиля с такой публикой считалась делом особенно неприличным — общением с ней Суллу попрекали едва ли не больше, чем бедностью. Женские роли в представлениях мимов исполняли не мужчины, как в трагедии, а женщины — как правило, бывшие рабы. Тем более интересно как он поднялся до властителя Рима.

Молодой человек не преминул извлечь выгоды из симпатий, которые вызывал у прекрасного пола. Он стал любовником «общедоступной, но состоятельной женщины по имени Никопола», которая была заметно старше Суллы, коль скоро умерла еще до начала его карьеры, завещав ему своё имущество. Сулла добился избрания в квесторы на 107 год до н. э. В то время ему шел тридцатый год. По тем временам это было не мало.

Он попал на службу не менее честолюбивому Гаю Марию. С ним он и прошёл несколько войн. Сам Марий после разгромив германцев у границ Италии занимал пост Консула невероятные 5 раз подряд, а всего 7 раз. Но харизматичный и сообразительный Сулла, полководец и герой Союзнической войны, слишком быстро возвышался, став угрозой самому Марию. Политическое соперничество быстро переросло в личную вражду. И когда противоречия достигли предела Сулла двинул верные ему войска на Рим. За скупыми описаниями кроятся напряжённые годы войны и изощрённые интриги, которые и возвели обоих на олимп власти, сделав в собственных глазах едва ли не Богами.

В центре города у Эсквилинского форума впервые столкнулись между собой две римские армии. В тот момент Сулла обладал численным превосходством. После разгрома Гая Мария Сенат, а затем и комиции объявили врагами римского народа самого Гая Мария, старшего из его сыновей Гая, а также Публия Сульпиция. Их имущество подверглось конфискации, а вслед за самими «врагами» направили погоню. Сульпиций спрятался в имении под Лаврентом, но был выдан собственным рабом. Сулла в награду за услугу даровал рабу свободу, но в наказание за предательство господина велел сбросить его со скалы. Высланные консулами всадники захватили трибуна и обезглавили его. Наиболее почтенные горожане были тесно связаны с заклятыми врагами Мария — Метеллами, — но среди простых людей Марий пользовался чрезвычайной популярностью и почти чудом ему удалось спастись.

Так Сулла утвердил свою власть в первый раз. Но и старик Марий жаждал реванша и отмщения. Сулла же став консулом был должен вернуть под контроль Рима греческие провинции. Он должен был покинуть Рим, чтобы потом вновь очистить от своих врагов.

Сулла был зажат между интересами римской толпы, своих солдат, италийских племён, не имевших гражданства и старой аристократией, которой также был многим обязан. Всё же он шёл на такие меры, о которых Марий и Сульпиций и помыслить не могли. Чего только стоит дарование прав гражданства десяти тысячам рабов проскрибированных врагов Суллы. В тоже время он отменил продажу хлеба беднякам по сниженной цене, введенную еще при Гае Гракхе. Если воины Мария селились где-то на окраинах империи, Сулла же мог позволить себе наделить своих воинов землей в самой Италии. Это повернули за счёт знатнейших римлян, которых записали во враги народа и Республики.

Масштаб личности Луция Суллы не должен заслонять тот факт, что его действия стали выражением интересов огромных масс людей самого разного социального статуса. Иначе бы за ним не шли войска. Он был политиком, который всюду сеял террор и хаос, впервые в римской истории применил проскрипции. Но и его противники были ни чуть не лучше, и точно также истребляли соратников Суллы оставшихся в Риме. Марий был одним из тех, кто довёл политическую борьбу до крайнего фанатизма и жестокости. Имеенно во времена Суллы началась череда гражданских войн, из которых страна выбиралась следующие 50 лет вплоть до Октавиана Августа.

Скудность источников по сравнению с предыдущими героями здесь компенсируется манерой античных авторов драматизировать все значимые эпизоды, вкладывая мотивацию героев в диалоги якобы имевшие место быть, создавая театральные сцены. Вот как пишет Сенека: «Сулла собрал сенаторов в храме Беллоны, за чертой Вечного города, которую не мог пересекать как проконсул. Первый раз за семь с лишним лет обратился он к patres с речью — очевидно, распространяясь о своих подвигах на Востоке, о тяжелом положении государства и о необходимости суровых и спасительных мер. Вдруг издалека стали доноситься чьи-то стоны и крики. Присутствующие, естественно, немного забеспокоились. Но оратор словно ждал этого. «Продолжим, отцы сенаторы, — хладнокровно бросил он, — это по моему приказу убивают кучку мятежников». Тогда он предложил Сенаторам признать его противников врагами Республики.

Вот как Плутарх описывает становление дикатуры Суллы: «Кровавым делам в городе не было ни числа, ни предела, и многие, кто и дел-то с Суллой никаких не имел, были уничтожены личными врагами, потому что, угождая своим приверженцам, он охотно разрешал им эти бесчинства. Наконец один из молодых людей, Гай Метелл, отважился спросить в сенате у Суллы, чем кончится это бедствие и как далеко оно должно зайти, чтобы можно стало ожидать прекращения того, что теперь творится. «Ведь мы просим тебя, — сказал он, — не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых». На возражение Суллы, что он де еще не решил, кого прощает, Метелл ответил: «Ну так объяви, кого ты решил покарать». И Сулла обещал сделать это… Не посоветовавшись ни с кем из должностных лиц, Сулла тотчас составил список из восьмидесяти имён. Несмотря на всеобщее недовольство, спустя день он включил в список ещё двести двадцать человек, а на третий — опять по меньшей мере столько же. Выступив по этому поводу с речью перед народом, Сулла сказал, что он переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он сейчас запамятовал, будут внесены в список в следующий раз. Тех, кто принял у себя или спас осуждённого, Сулла тоже осудил, карой за человеколюбие назначив смерть и не делая исключения ни для брата, ни для сына, ни для отца. Зато тому, кто умертвит осуждённого, он назначил награду за убийство — два таланта, даже если раб убьёт господина, даже если сын — отца». Именно про этот этап его биографии метко подметили в сериале Рим: «Когда в город заходил Сулла, дома можно было красить кровью».

С учётом того что это серьёзная историческая работа автору удалось сохранить «то тонкое обстоятельство, которое можно назвать теплом его присутствия». Это был выдающийся полководец, герой Югуртинской, Кимврской, Союзнической и Митридатовой войн; «крупнейший политический талант своего поколения», сумевший вернуть славу полузабытой фамилии, к которой принадлежал, одолеть противников и подняться к вершинам власти; знаток греческой и латинской словесности, писавший на родном языке пьесы, а на греческом — воспоминания.

P.S. Напишите, удалось ли вас заинтересовать их биографиями и нужны ли подобные статьи? Не только о ЖЗЛ, а вообще о хорошей научной и научно-популярной литературе. И стоит пересказывать жизнь героя до конца или, наоборот, слишком много подробностей привёл.