Сходил за вас в общественную баню. Впервые.

Посетила меня недавно навязчивая идея сходить в баню. Сидел я в офисе, наблюдал за моросью и серостью за окном, вспоминал, как же здорово иногда дать своим пóрам раскрыться и выпустить солёную влагу. Вспоминал, как эффективно очищается в том числе и разум, когда высокая температура уютно обволакивает тело.

Посмотрел ближайшие бюджетные варианты, сравнил отзывы. Выбор пал на представителя Сталинского неоклассицизма - культовое общественное заведение, которому уже три с лишним десятка лет. Прямо как мне. Подкупил меня, впрочем, не этот факт, а цена и расположение.

Перед входом, с измождённым видом закуривая сигарету и смотря в пространство, вальяжно сидел пенсионер пунцового цвета, обёрнутый полотенцем. От него исходил пар.

На кассе меня молча встретила пожилая женщина. Обозначив свои намерения на пару часов, я задал вопрос об окончательной стоимости, на что кассирша, не сказав ни слова, указала на заляпанный прейскурант, приклеенный скотчем возле окошка. Прежде, чем до меня дошло, что она немая, я несколько раз успел прогнать в уме мысль, что же именно я сделал не так, раз меня даже не удостоили ответом.

Я получил свой номерок. Без ключа. Об отдельных запираемых шкафчиках не могло идти и речи. Просто одно сидячее место на деревянной лавке и пара крючков для одежды. В бане был советский устав - всё на доверии.

Распаренный мужичок, стоявший рядом, вежливо подсказал, куда мне следовать дальше. Никаких ориентиров кроме влажного тёплого воздуха вокруг не было. Случайно забрести в женское отделение, учитывая средний возраст посетителей, тоже не очень хотелось. Спасибо деду за подсказку.

Когда я попал в просторную раздевалку, то мгновенно вспомнил "Сад земных наслаждений" Иеронима Босха - с десяток голожопых пузатых мужиков смеялись, натирались едкими мазями, пили из термосов и трясли яйцами перед лицами сидящих на скамьях собеседников. Кто-то из них кряхтел, охал и жаловался на здоровье. Кто-то рассказывал о тотальном воровстве на производстве, а один долго и громко смаковал воспоминания о недоступной ныне финской водке.

По углам помещения уверенно расползалась чёрная плесень, пускай и не в таких количествах, как подвале семейки Бейкеров. Раздеваясь, я старался не соприкасаться с поверхностями, чтобы не провести следующие несколько дней в поисках действенного средства от кожного грибка.

Пожалуй, единственным, кто был в шортах, был я. И не потому, что стеснялся, а потому что привык посещать общие бани, где так принято. Большая часть посетителей сидела в парилке на полотенцах, но некоторые уникумы - борцы со здравым смыслом и элементарной гигиеной - плюхались потными задницами буквально повсюду с таким энтузиазмом, будто собирали инфекционную коллекцию.

Не проведя и десяти минут в тёмной, набитой под завязку двухэтажной парилке, я столкнулся с просьбой потереть спину тучному старику, нещадно хлеставшему себя дубовым веником. Отступать было некуда - позади чёрная от копоти стена, а на меня испытующе устремлены взгляды окружающих. Переложить эту ответственность было невозможно. Это выглядело как своеобразное посвящение в клуб потных и обнажённых мужиков, из года в год массирующих друг другу спины мочалками, и не считающих это чем-то непристойным.

Самое глупое в этой ситуации было то, что в ней я оказался добровольно. Ещё и заплатил.

Время от времени кто-то "поддавал пар" - набирал воду в небольшой ковшик с длинной ручкой, и под одобрительные возгласы подливал её в самое сердце парилки, расположенное за двумя створками на высоте порядка двух метров. Когда становилось совсем невмоготу от жары, большая часть мужиков, опустив головы, спешила на выход со словами "сейчас угорим к чёртовой матери". Но поддающих никто не осуждал. Эта должность, пусть и мимолётная, непременно заслуживала общего уважения.

Душевая-помывочная выглядела как помещение с открытым пространством в центре, где стояли скамейки с тазиками, кранами и четырьмя ячейками, отделёнными толстыми кафельными перемычками. Каждая из ячеек снабжена ржавой душевой лейкой, вода пахнет тяжёлыми металлами. Потоки вспененной жидкости беспрестанно заливают пол и стремятся в сливные отверстия, где ненадолго задерживаются. Намыленные сверху до низу старики теребят свои чресла в отчаянной попытке смыть не только коросту, но, кажется, и возраст. Я стараюсь надолго не задерживаться в душевой после ополаскивания, поскольку вижу, как за мной выстраивается очередь из намыленных. Возвращаюсь в раздевалку. Там полегче, попрохладнее.

Спустя несколько циклов парилка-смывка-раздевалка выпиваю почти полтора литра воды и начинаю чувствовать усталость и изнеможение. Пару раз кажется, что потеряю в парилке сознание. Инстинкт самосохранения, к счастью, преобладает над тезисом "не угорел - не мужик" и я вовремя ретируюсь. Хоть и получил я за пять сотен целых три часа парного удовольствия, хватило меня на чуть больше часа. Опыт в таких делах играет огромную роль. Жадность с непривычки может и погубить.

Голова после всех этих процедур настолько очистилась от бренных дум, что я напрочь забыл вернуть номерок от своего места в раздевалке, и вспомнил о нём только на подъезде к дому. На душе заскребли кошки и я вернулся. Зашарпанный алюминиевый блин с нарисованной шестёркой был таким характерным символом той бани, что я просто не мог позволить себе присвоить подобный артефакт. Да и кассиршу было жалко. Ведь она видела, как я уходил, а окликнуть не могла.

Не знаю, смогу ли заставить себя посетить подобное место вновь, и сродни ли такая потребность периодическому желанию съесть Доширак. Заставлю ли когда-нибудь незнакомца тереть мне спину в жарком полумраке. Попрошу ли поддать пару. Поддам ли я пару сам.

Но спал я в тот день как убитый.