Три прочтения «Страны самоцветов»: буддизм, трагедия и психоанализ

Многим аниме «Страна самоцветов», выпущенное в 2017-м году студией Orange, запомнилось как не-такое-как-все-тридэ, закончившееся даже не клиффхэнгером, а… ничем, в общем, не закончившееся. Материалом для экранизации тогда послужила одноимённая манга Харуко Итикавы, сюжет которой продвинулся намного дальше. Фактически, он сейчас подходит к концу. Именно о ней я и хочу поговорить, а точнее о трёх не взаимоисключающих способах её прочтения.

Но для начала несколько дисклеймеров:

1) Во-первых, текст содержит спойлеры практически ко всем вышедшим на момент его публикации главам.

2) Во-вторых, я рассматриваю в основном сюжет до 96-й главы. Причина этого в том, что я не собираюсь реконструировать некий окончательный смысл или то, что хотела сказать мангака. Речь пойдёт больше о стиле, о тематизации, о взаимодополняющий способах прочтения.

3) Наконец, в-третьих, о животрепещущей теме агендерности героев или героинь. Почему постулируется, что у камней нет гендера, хотя на японском они используют гендерно-окрашенные местоимения и обращения вроде условно мужского «боку»? На этот вопрос сама Итикава отвечает так: слова в данном случае отсылают не к гендерной идентичности, а к динамике отношений между персонажами и их характерам. Поэтому консультировавшиеся с ней переводчики и редакторы английских субтитров к аниме используют во всех случаях единичное they.

Я решила не калькировать местоимения с английского, а оставить плюс-минус вариант из русского перевода манги с той же оговоркой, что и мангака.

На мой взгляд, принудительная запись в девочки и мальчики ведёт к мисинтерпретации многих сюжетных линий. В частности, это касается Каирнгорм и их отношений с Эхмеей.

Представьте следующий сюжет:

Некто желает спасти свой город от напасти, уносящей жизни его обитателей. Доискиваясь до причины бед, протагонист начинает подозревать ближайшего соратника, на которого всецело полагался. Требует его казни, обвиняет в заговоре и лжи. Причиной и безумия протагониста, и проклятия города, оказываются, однако, не политические интриги или чьи-то злые намерения — всё это сама судьба решила за персонажей задолго до. И вот наш герой завершает расследование: жители спасены и счастливы, сам он узнаёт правду о своём происхождении, становится подлинным мудрецом, ослепляет себя, после чего отправляется в изгнание.

Это — краткое изложение манги «Страна самоцветов» до 96-й главы, но, возможно, кто-то узнает здесь другой сюжет — сюжет одного из главных произведений мировой культуры — трагедии «Эдип Царь» Софокла.

Я обнаружила это сходство случайно и не думаю, что речь может идти о заимствовании: мы увидим, что в основе «Страны самоцветов» лежит совсем другой миф. Но впечатляющие поверхностные сходства не могут не натолкнуть на мысль: есть ли здесь ещё что-нибудь? Итак, что «Эдип Царь», греческая трагедия и Аристотель могут рассказать нам об устройстве «Страны Самоцветов»?

Я думаю, что прочтение сюжета манги через призму аристотелевского учения о трагедии позволяет нам ответить на вопросы, какой путь проходит Фос, героиня она или злодейка, и что за чувство мы испытываем, знакомясь с её историей.

Известный шаблон, созданный на основе «Поэтики» Аристотеля, выглядит примерно так: гамартия, хюбрис, перипетия, анагноризис и немезис. Если трагедия устроена правильно, зритель, по её завершению, испытывает катарсис — чувство очищения, смесь сострадания и ужаса. По поводу этого понятия, однако, до сих ор ведутся многотомные споры, но мы определим его так.

С гамартией тоже всё не так просто. При первой попытке уточнить, что это такое, я наткнулась на несколько популярных ресурсов, включая Википедию, конечно же, которые описывают её как критический недостаток главного героя, из-за которого и происходит его падение. Однако в трудах Аристотеля фигурирует также термин «хюбрис», означающий гордыню и высокомерие. В каких тогда отношениях находятся эти понятия? Они тождественны? Психоаналитик Бенджамин Килборн пишет, что отождествление гамартии с грехом происходит в период христианизации культуры, до этого она имеет значение, как он выражается, «человеческой хрупкости». Лично я доверяю версии, которая интерпретирует гамартию как ошибку, преступление по незнанию, а не намерению. В случае Эдипа это убийство отца и вступление в инцестуальные отношения с матерью, действия, об аморальности которых он не догадывается, и поэтому не несёт ответственности. Для Фос такого рода ошибкой становится предательство Адаманта.

Хюбрис — гордыня, насмешка над самими богами. Итак, Эдип расплачивается не за отцеубийство и инцест, а за то, что, узнав о своей судьбе, пытается избежать её — покидая приёмных родителей. Он думает, что может обмануть богов, смеётся над Тиресием и Креонтом, которые пытаются донести до него истину, пока, в конце концов, судьба не открывает герою глаза принудительно. Что судьба предрекает Фос? Неприкаянность, отчуждение, одиночество. По большому счёту, её стремление спасти остальных самоцветов продиктовано желанием быть с ними, вписаться в их общество. После обретения головы Ляпис Фос впервые обретает уверенность в том, что она сможет это сделать, что она перехитрит не столько своих товарищей, Учителя и лунян, сколько собственную беспомощную построннесть.

Перипетия, согласно Аристотелю, это «перемена происходящего к противоположному, и притом, как мы говорим, по вероятности или необходимости. Так, например, в «Эдипе» вестник, пришедший с целью обрадовать Эдипа и избавить его от страха перед матерью, объяснив ему, кто он был, произвел противоположное действие». Фос отправляется на Луну из любви к Учителю и возвращается, чтобы его и тех, кто ей дорог, разрушить; Фос пытается найти себя, но разрушает; Фос хочет сражаться с лунянами, но вынуждена их спасти.

Перипетия у Аристотеля сопряжена с анагноризисом – узнаванием. К узнаванию он относит не только открытие правды, это

«переход от незнания к знанию, или к дружбе, или вражде тех, кого судьба обрекла на счастье или несчастье».

Эдип узнаёт правду о себе самом, переход от незнания к знанию совпадает с переходом от счастья к несчастью. В случае «Страны самоцветов» Фос тоже узнаёт правду о своём становлении, обретает знание и теряет всё и всех. Где-то вдалеке самоцветы примиряются с лунянами.

Немезис – возмездие, а лучше сказать – торжество судьбы. Бросивший вызов богам Эдип выкалывает себе глаза и отправляется в изгнание. Бросившая вызов своей судьбе одинокая Фос переходит на качественно иной уровень одиночества.

Аристотель утверждает, что трагедия зиждется на двух чувствах, которые она должна вызывать у зрителя, страх и сострадание — одновременно. Сострадание вызывает переход от счастья к несчастью человека невинного, но не слишком благодетельного, поскольку второе было бы «возмутительно». Не должен трагический герой быть и негодяем.

Килборн пишет, что катарсис, таким образом, представляет отклик на общую человеческую хрупкость как отклик на страдание и травму у себя и других людей. В этом смысле манга одновременно возвращает нас к травме и позволяет излечить её.

А о механизме ужасного, о котором Аристотель, да и Килборн, распространяются намного меньше, мы ещё поговорим.

В основе трагедий, как правило, лежит какой-то миф — например, об Эдипе или об Антигоне. «Страна самоцветов» тоже опирается на определённый мифологический сюжет, но от буддийской истории о царе Амитабхи манга берёт не только фабулу.

Каждый первый текст о «Стране самоцветов» обязательно содержит упоминание о том, что в манге что-то такое есть буддийское, и не только есть, но ещё и очень важно для сюжета. Правда, обычно редко объясняется, что конкретно есть и почему важно.

Буддизм — одна из древнейших и самых распространённых религий мира, существующая две с половиной тысячи лет. Очевидно, что при такой пространственной и временной протяжённости буддизм переживал и продолжает переживать разнообразные трансформации, и у последователя дзэн найдётся предостаточно разногласий с последователем ваджраяны. Так о каком именно влиянии мы говорим в случае «Страны самоцветов»?

Зародившись в Индии, буддизм проникает сначала в Китай, где традиция Чистой земли оформляется изначально, оттуда она попадает в Японию, в которой радикально переосмысляется. На канон именно этой школы опирается Итикава, создавая свою историю.

Огромное влияние на учение о Чистой земле оказала традиция Махаяны, которая зародилась в виде критики теории и практики Хинаяны. Хинаянские мудрецы удалялись от мирских забот, чтобы отрешиться от страстей и через отказ от «я»/эго/самости достичь индивидуального просветления. Буддисты Махаяны утверждали, что путь личного освобождения не избавляет человека от привязанности к собственному «я» и самой цели достижения Нирваны.

То есть от скольких бы желаний человек не отказался в стремлении выйти из сансарического существования, само желание не желать и спастись в единственном числе становится главным препятствием на его пути.

Махаянисты, в свою очередь, трактовали отказ от привязанностей через осознание или видение несубстанциональности и пустоты не только личного «я», но и других людей, и вещей. Таким образом преодолевалось противопоставление мира и личности, личности и других людей, сансары и нирваны, личного и всеобщего спасения из мира претерпеваний. Главной фигурой в учении Махаяны становится поэтому не архат, как мудрец, достигший освобождения в одиночку, а бодхисаттва — тот, кто ушёл и вернулся, чтобы спасти всех.

Если будда — существо, уже достигшее высшего знания, то бодхисаттвой называют как уже достигших просветления, так и тех, кто решает стать буддой ради всех живых существ.

Путь бодхисаттвы в Махаяне начинается с глубокого просветления ума и решимости стать буддой. Обычно она проявляется в даче большого количества обетов. Зачастую вступивший на путь получает от будды пророчество об их исполнении. Кстати, если об уме Фосфофиллит на разных этапах сюжета мы можем спорить, то решимости ей и правда не занимать. Для повествования и её самой тоже очень важно одно обещание — данное Киновари. И по косвенным уликам — фразам Адаманта — мы видим, что он о чём-то догадывается. Наверное.

Сам Адамант — сломанный бодхисаттва, предыдущий будда. Он относится к классу алмазов, и используемое, например, в английском переводе имя Конго означает ваджру — как ритуальное оружие — как алмазный скипетр — как просто алмаз — как символ буддийской мудрости и великой мощи. В развёрнутом виде его имя указывает на то, что Адамант, скорее всего, бодхисаттва Кшитигарбха, который в Японии стал Дзидзо — божеством-покровителем детей.

Путь бодхисаттвы занимает эоны — то есть огромные временные эпохи. Мы видим, как манга буквализирует предания, использует их элементы для построения собственного сеттинга, драматизации происходящего, создания ощущения ужаса. Время не только величественно и масштабно, как необходимо для прохождения великого пути освобождения, оно внушает не столько благоговение, сколько страх.

Но чтобы увидеть, как хитро и жестоко Итикава распоряжается таким ценным ресурсом, нам нужно ещё немного вводных данных.

Чистая земля в манге представлена Луной, на которой обитают души не отмоленных людей. Они не нуждаются ни в воде, ни в пище, ни в удовлетворении многих других потребностей. Это не иерархичное общество, несмотря на то, что луняне называют Эхмею принцем — он получает свой особый статус скорее как главный стратег. В общем, так и хочется назвать Чистую землю буддийским эквивалентом библейского Рая. Это не так.

Напомню, что на японскую школу Чистой земли сильно повлияла Махаяна, ключевая фигура которой — бодхисаттва. Бодхисаттва достигает нирваны и возвращается за остальными, но вот вопрос: как существо совершенно иного порядка может существовать и действовать в сансаре, где всё имеет кармические последствия? Буддизм сталкивается с проблемой ретрогрессии по возвращению в мир привязанностей и решает её посредством введения Чистой земли как «места» или стадии, по достижению которой бодхисаттва не может растерять накопленное. Живые существа, рождающиеся в Чистой земле, рождаются там окончательно и могут ожидать просветления в способствующих этому условиях. Отсюда следующий вопрос: как туда попадают обычные люди?

В сеттинге «Страны самоцветов» массовое переселение произошло в результате расщепления всех остальных подходящих мест обитания. Человечество разделилось на плоть (Адмирабилис, живущих в океане и представляющих субстанцию, исчезающую после смерти), кости (самоцветов, живущих на последнем оставшемся островке и представляющих физическую субстанцию, остающуюся после смерти) и душу (лунян, населивших спутники уничтоженной планеты и представляющих нематериальную не исчезающую после смерти субстанцию). В буддийской версии, чтобы переродиться в Чистой земле, вам нужно обратиться и довериться бодхисаттве. Какому именно бодхисаттве?

Канон этой ветви буддизма довольно обширен. Путь Чистой земли излагается в Большой и Малой сутрах об украшениях [поля Будды, именуемого] блаженством, сутрах Гирлянды, Лотоса и других основных сутрах Махаяны. Большая и малая, а также более поздняя Сутра созерцания Будды бесконечной жизни, составляют основу японской традиции.

Сюжет их повествует о царе, принявшем имя Амида (Амитаюс или Амитабха), который вознамерился стать бодхисаттвой и пообещал, что войдёт в нирвану только после того, как спасёт всех живых существ. По сюжету он обретает семь сокровищ, имеющих своё символическое значение, которым мы сейчас можем пренебречь. В переводе, которым пользовалась я, они включают золото, серебро, берилл, коралл, янтарь, агат и рубин. В других версиях к сокровищам также может относиться алмаз или лунный камень. В манге Фос буквально приращивает драгоценности к себе. Очевидно, что, например, агат она получает вместо утраченных ног, а золото и серебро — это сплав, заменяющий ей руки.

По словам Итикавы, сюжет манги зародился из образа счастливого места, в котором только самоцветы — согласно текстам — служат украшением. Она обнаружила драматический элемент в буквализации сюжета сутр, но не ограничилась этим приёмом в рамках завязки, а использовала и использует на протяжении всего сюжета. Обретение семи сокровищ, связанное с духовной трансформацией в буддийском каноне, в манге выглядит как ряд психофизических, пугающих метаморфоз. Кстати, о метаморфозах: глаз, полученный от Адаманта, видимо, представляет собой камень мани — драгоценность шаровидной формы с заострённой вершиной, способную исполнять желания. В манге эта вещь, дарующая владельцу большую силу и мудрость, первым делом вынуждает Фос прожить видение апокалипсиса.

Итак, спустя эоны лет Амида выполняет свои обеты и устанавливает способ, с помощью которого люди могут перерождаться в Чистой земле — произнесение его имени — «Наму-амида-буцу», во время которого человек вверяет себя его заботам.

Чем в это время занимается Фос?

И луняне, и самоцветы — долгоживущие, потенциально вечноживущие существа, поэтому Фосфофиллит может пройти путь становления буддой в рамках (условно) одной жизни. На протяжении первых трёх сотен лет она страдает от безделья, и всё же даже для самоцвета это долгий срок, поэтому она начинает сомневаться, мучиться одиночеством и жаждать признания.

На Луне Фос проводит 49 дней — число, значимое для похоронных традиций буддистов: 49 дней после смерти душа человека ещё остаётся привязанной к миру, в этот период она может встретиться с царём буддийского Ада и царства мёртвых — Энмой (или Эхмеей), после чего перерождается. Это ключевой момент в манге: Фос символически умирает и достигает точки невозврата. Заметьте, что она возвращается на землю, сидя в «позе задумчивости», характерной для изображений будды.

После неудачной попытки заставить Адаманта молиться героиня проводит 220 лет в расколотом состоянии и в то же время в сознании, потому что в истории, где есть геноцид, обращение в рабство разумных существ и попытка коллективного самоубийства, и пыткам найдётся место.

Не щадит время и других самоцветов: Для Желталмаз тот же срок означает переход критической границы, когда она — самая старшая — утрачивает способность ясно мыслить; Каирнгорм большую часть жизни оказывается заперта в чужом теле и личности; Рутил тратит годы на сбор подходящих минералов для реанимации Падпараджи, но интервалы между бодрствованием становятся всё больше, а длится оно всё меньше. Луняне тысячелетиями страдают от пресыщения грехами и удовольствиями. Жизнь Адмирабилис, в свою очередь, краткосрочна и заполнена попытками выжить, страданиями плоти.

Наконец, десять тысяч лет, которые Фос проводит в одиночестве, завершая трансформацию после разрушения Адаманта, представляют собой третий век дхармы — период, в который существа утрачивают способность спастись самостоятельно. Это эпоха, наиболее удалённая от присутствия будды в мире (Адамант, предыдущий бодхисаттва, расколот Фос), по её истечению, утверждается, буддизм перестанет существовать. Чем она видится читателю, наблюдающему за тем, как героиня около девяноста глав желала только одного — принятия, вы и сами знаете.

Мы с вами тоже живём в третью эру дхармы, в эпоху упадка, и именно в ней оформляется особая практика, характерная только для школы Чистой земли. В это время люди утрачивают способность выполнять буддийские практики и достигать просветления своими силами, поэтому им на помощь приходит Амида – который слышит обращающихся к нему и действует через них как Другая Сила. Так школа Чистой земли решает ещё один важный для Махаяны вопрос: почему возможно преодоление пропасти между привязанным к собственному «я» человеком, находящимся в сансаре, и нирваной, реальностью пустоты и благой природой будды?

Исторически этим решением мы обязаны монаху Хонэну, переосмыслившему более раннюю практику нэмбуцу – из упражнений на сосредоточение, включавших элементы телесных практик и распевания имени будды монахами, она превратилась в одно простое «Наму-амида-буцу», произнося которое, верующий вверяет себя заботе бодхисаттвы. Однако некоторые ученики Хонэна задали следующий вопрос: что важнее в нэмбуцу – само повторение Имени или психологическое состояние, практика или вера?

Как мне кажется, Итикава – сознательно или нет – вступает в эту полемику на стороне защитников веры. Мы видим, как она населяет Чистую землю грешниками, которые одержимы желанием перестать существовать: обращаясь к Адаманту с мольбами, они принимают вид не только существовавших на исходе мира людей, но и бодхисаттв. В образе бодхисаттв, путешествующих на многоцветном облаке, на котором в буддийской иконографии является Амида, они совершают ужасные вещи – всё для того, чтобы воспроизвести ритуал освобождения и упокоения. Оружие, используемое в буддийской иконографии в качестве символов силы, мудрости и сострадания, луняне используют для разрушения самоцветов.

Перечисление значений трезубцев, копий, ваджр, стрел, а также украшений и ваз, с которыми луняне появляются на земле, отняло бы слишком много времени, поэтому в обзор использованных Итикавой образов также не войдёт символика многих поз, лотоса, символизирующего то, как из грязного мира Сансары появляются просветлённые., прабхамандалы во время второго возвращения Фос с Луны и много чего ещё.

Замечу только, что значение света в школе Чистой земли тоже переворачивается в манге: Луна излучает свет, потому что покрыта перемолотыми телами живых и мыслящих существ; Бесконечный Свет будды Амиды проявляется как купол ядерного взрыва во время отмаливания – отмаливания ли? (буддист симболизм тоси-боси)

Что забавно, ещё один признак просветлённого – дары, которыми он одаряет всех вокруг как будто не интенционально. Сохраняя эту логику, Итикава добивается впечатляющего эффекта: Фос боится, предаёт, забывает об обещании, намеренно разрушает самоцветов – и всё делает правильно. В итоге она выполняет свои обещания, достигает своих целей, и здесь Итикава – потрясающая женщина – спокойно, хладнокровно и совершенно логично отказывает главной героине в счастье.

Сравните с сюжетами, с которыми мы встречаемся гораздо чаще, где все плохие оказываются наказаны, а все хорошие получают свою награду, ну, может быть, злодеи исправятся и им тоже что-то такое выдадут, а парочка добряков умрёт, чтобы выдавить слезу у читателя или зрителя. Глядя на эти истории, мы, может быть, получаем сытое удовольствие от того, что всё произошло «справедливо» и закономерно, но в «Стране самоцветов» есть своя справедливость и закономерность, вызывающая скорее болезненное наслаждение.

Может быть, вам, как и мне, кажется несправедливым, что грешники получают свой покой, пока бодхисаттва страдает в полном одиночестве. Однако Синран, ученик Хонэна, учил принципу акунин-сёки: «грешники (или злые люди) – объект спасения», потому что праведные слишком тщеславны, чтобы довериться Другой Силе, слишком наивны, чтобы разочароваться в достижении нирваны своими силами. Несмотря на это, для буддизма история о спасении всегда счастливая история.

На примере «Страны самоцветов» мы видим впечатляющий образец работы с мифом, его талантливую переработку с помощью буквализации отдельных элементов и сопровождающей её инверсии. Сутры обращены не к спасающему, а к спасаемым. Манга фокусируется на фигуре и чувствах вынужденной бодхисаттвы. Буквализируя их содержание, обращая эфирное в телесное, великое в малое, сострадательное в жестокое, но сохраняя логику развития истории бодхисаттвы, Итикава превращает надежду в ощущение безнадёжности, красоту – в ужас.

В этой части мы, кажется, должны поговорить о психоанализе и ужасах, и для этого заденем по касательной и конкретные художественные решения, и вопросы жанровой принадлежности манги.

Первое, что бросилось мне в глаза при просмотре аниме, это пустота. Малонаселённый участок суши — раз, обилие негативного пространства в кадре — два.

В манге — тоже довольно… пусто. Фос встречает читателя, лёжа [растворяясь] в траве, и если вы не вспомнили в этот момент знаменитое полотно Уайета, то, наверное, никогда его не видели.

Итикава редко (или нетщательно) детализирует фоны. Предпочитает либо очень контрастные изображения, либо такие, где разница в тоне фигур и окружения почти или полностью отсутствует. Линии разделения — прерывистые и тонкие.

Обычно, глядя на изображение, мы способны отличить, где что находится: фигура и фон, главное и второстепенное, активное и пассивное. Но если фона становится слишком много, он сам превращается в фигуру или в действующее нечто. Мы могли бы объяснить тревогу при взгляде на некоторые страницы «Страны самоцветов» животным страхом одиночества, означающим смерть для социальных животных в дикой природе, страхом перед фигурой-фоном, чьи интенции мы не можем определить и считываем как угрозу. Но могли бы и иначе.

Что насчёт национальной традиции? Действительно, пустота веками выступала и выступает конституирующим элементом в китайском и японском изобразительном искусстве.

Но если в восточном искусстве ничто выступает скорее как позитивное рождающее начало, то в западном — даже не как монстр, который прячется за дверью шкафа, а как… тупик. Так что буддисты, разумеется, не боятся пустоты, но мы видели, в какой фарш проворачивает буддизм Итикава. Там, где Эдип встречает Амитабху, традиционные значения перестают работать традиционно, мы получаем нечто третье.

Что ещё мы можем высмотреть на страницах манги? Чрезмерное нулевое пространство не просто окружает персонажей по отдельности, оно проявляет себя в разницах масштабов организмов и архитектуры, Учителя и его учениц, оно концентрируется между персонажами, которые — напомню про самоцветов — даже касаться друг друга не могут, не повреждая друг друга. Исключение составляет взаимодействие с Адамантом. К такому выражению депривации Итикава добавляет то, что даже стоящие рядом персонажи могут находиться в близких, но разделённых фреймах. «Столкновение» в виде центрированного изображения крупным планом лиц Итикава использует для предупреждения о скрытых или открытых конфликтах между героями.

Что ещё? Повторяющийся мотив отражения: мы используем зеркало, чтобы увериться в том, что сегодня — те же, что вчера; чтобы получше себя рассмотреть и понять, красивы ли мы, опрятны ли мы, постарели ли мы — узнать, кто мы; чтобы рассмотреть себя с точки зрения другого. Все три толкования — об одном и том же. Зеркала опасны тем, что, выступая как бы гарантом цельности личности, сохраняют правду о нашей неуверенности в её самостоятельном существовании. Объективация и субъективация — стороны одного и того же процесса, взгляда Другого мы желаем, и в то же время мы страшимся его власти.

Что ещё? Огромное храмовое здание, масштабы которого не адекватны размерам населяющих его существ. Не приспособленное для жизни и используемое для жизни, похожее на оставленную раковину, предназначенное как будто для коллективной аскезы. Снова мотивы утраты. Одежда самоцветов, по словам мангаки, это траурная одежда, и потому после разрушения Адаманта от неё избавляются. Скоро появится новый будда. Миссия Фос заключается в завершении похоронного обряда. Что всё это значит?

Мотив пустоты в манге как будто напрашивается на психоаналитическое прочтение. Негативное пространство в изобразительном искусстве, как и бесконечно длящиеся «незначимые» действия в кадре у какого-нибудь Тарковского – наиболее близки к тому, что лаканисты связывают с objet petit a [отсутствующим в реальности со строчной буквы, но структурирующим её в качестве некоторого избытка, недостатка или фундаментального препятствия] – недостижимым объектом-причиной желания, остатком Реального, столкновение с которым внушает человеку ужас. Тогда давайте поговорим об ужасах.

Боди-хоррор в «Стране самоцветов» устроен… странно. Почему это вообще боди-хоррор? Более-менее конвенциональное определение говорит то ли всё, то ли ничего: «биологический» ужас – очевидное, исчерпывающее, сразу вспоминается что-то из Кроненберга. Только вот сам Кроненберг метаморфозы своих героев описывает как бунт тела против колонизирующего его, подчиняющего себе рассудка. Жуткое здесь, если довериться Фрейду, обнаруживает себя как уже известная истина – слитого с организмом целостного субъекта не существует. Без этого не-телесного элемента «биологические» ужасы не работают, всегда необходимо что-то ещё.

В «Стране самоцветов» телесный элемент сведён к минимуму – ни крови, ни опухолей, ни прогрызающих себе путь из человеческих внутренностей Чужих. Немного отверстий в лунянах для трипофобов, немного аналогов хрустящих костей. Самоцветы даже не испытывают боли, однако читателю по-прежнему неуютно и отчего-то манга работает лучше привычных мясных аналогов последних лет.

Человечество в манге, как мы помним, разделяется после гибели на Плоть, Душу и Кости. Кости не относятся ни к вечной материи души, ни к исчезающей после смерти плоти, и этим похожи на вампиров, зомби или другую… нежить, в отношении которой Жижек использует сразу несколько терминов в разных текстах.

Если довериться версии из брошюры «Как читать Лакана», то самоцветы, или нежить, представляют собой частичный объект – «часть, обрётшую автономию от тела, органом которого она должна быть», как objet petit a, как само влечение, как остаток Реального. Бессмертие этих существ не имеет отношения к райской вечности, оно протекает вне жизни и смерти в качестве бесконечного упорства. Наверное, что-то общее здесь можно найти с состоянием, телом и голодом больного анорексией, который весь существует как стремление к недостижимому, отрицающему сытое удовольствие, несовместимому с жизнью наслаждению.

Желание Фос найти своё место в крошечном социуме острова мы могли бы перевести как желание того, «чтобы меня любили», а его — как поиск ответа на вопрос: «чего ты от меня хочешь?». Проблема в том, что ни другие не могут дать нам то-чего-мы-хотим, ни мы не способны дать им то-чего-они-хотят.

Отношения Рутил и Падпараджи графически иллюстрируют влечение к Другому как влечение к пустоте: их отношения строятся вокруг отверстий в теле Падпараджи, которые Рутил никак не может наконец заполнить. В момент, когда пустота заполняется, Рутил с её вроде бы альтруистическим стремлением помочь тому, кто об этом не просит, впадает в безумие.

В конечном итоге, всё заканчивается разрушением объекта желания и/или нас самих.

В случае с анорексией больной уничтожает тело, образ которого лелеет. В случае со «Страной самоцветов» Фос приобретает всё большее могущество, всё больше отдаляясь от Адаманта и других, тех, ради кого всё и начиналось. Путешествие за мечтой об индивидуальности (хорошо, что мне лень достраивать ещё один блок про местное социальное устройство и грешников против сверхурочных) оборачивается расщеплением личности. Самого Адаманта Фос стирает в пыль из любви, преодолевающей даже привязанность к её объекту.

Кажется, что здесь ненадолго совпадают буддийская и психоаналитическая этика. Для Жижека нежить в своём бесконечном влечении к смерти представляет собой подлинно моральное существо, лишённое какой-либо корысти, как и будда, спасающий человечество, преодолев любую к нему привязанность. Жижек приводит цитату из романа «Мэлон умирает» Беккета, нежить как бы говорит: «Я все равно буду делать то, что делаю, не зная, что именно делаю, не зная, кто я, не зная, где я, не зная, существую ли я». И Фос становится буддой, в своём упорстве пересекая границы возможного, даже не тела, а самого субъекта.

Такая вот страшная выходит мораль и страшная выходит любовь. Но самое лучшее всегда самое худшее, и наоборот. И то, как Итикава конструирует эту пугающую, трагическую историю о спасении, в очередной раз подтверждает эту мысль.

1. Интервью с режиссёром экранизации: https://blog.sakugabooru.com/2017/10/31/land-of-the-lustrous-director-takahiko-kyougoku-interview/

2. Об анимировавшей сериал Йоко Куно: https://blog.sakugabooru.com/2017/11/30/animes-future-yoko-kuno/

3. Гендерный вопрос: https://www.animefeminist.com/feature-land-lustrous-singular-politics-subtitles/

4. Альбом Итикавы: https://readmanga.live/strana_samocvetov__A5327/vol11/89

5. Ещё больше иконографии: https://www.onmarkproductions.com/html/objects-symbols-weapons-senju.html

1. Аристотель. Поэтика

2. Жижек С. Как читать Лакана

3. Жижек С. Чума фантазий

4. Килборн Б. Неправильное понимание трагического: зависть, стыд и страдание

5. Кравцова М.Е. Иконографические принципы буддийского изобразительного искусства

6. Софокл. Царь Эдип

1. Hamartia and Hubris in the Story of Oedipus by Peter Haugen: https://www.umanitoba.ca/outreach/lcmnd/e_journal/v2003_4.html

2. Horror: A Very Short Introduction by Daryll Jones

3. Japanese Pure Land Philosophy by Dennis Hirota https://plato.stanford.edu/entries/japanese-pure-land/

4. The Pure Land Handbook: A Mahayana Buddhist Approach to Death and Rebirth by Master YongHua

5. The Symbolism of Light and Pure Land Buddhist Soteriology by Paul O. Ingram Source

6. The Three Pure Land Sutras by Inagaki Hisao (Tr.)