Астенический синдром
Экзистенциальная трагикомедия Киры Муратовой в декорациях разваливающейся Советской империи.
Творчество Киры Георгиевны Муратовой — советского, а позже украинского режиссёра — не вписывается ни в какие рамки. Её ранние фильмы «Короткие встречи» (1967) и «Долгие проводы» (1971) стали классикой советского авторского кино, наравне с «Июльским дождём» Марлена Хуциева и «Иваново детство» Тарковского. В более поздних фильмах, начиная с «Астенического синдрома» (1989), Кира Муратова создала уникальную эстетику, свой собственный киноязык.
В советский период у Киры Георгиевны были постоянные конфликты с официальной цензурой. Фильм «Долгие проводы» много лет пролежал на полке, а в титрах «Среди серых камней» (1983) на месте режиссёра значится некто Иван Сидоров — Муратова наотрез отказалась ставить свою фамилию в перемонтированный цензурой фильм, а на вопрос — кого же тогда вписать? — назвала первое пришедшее в голову имя.
«Астенический синдром» снимался на Одесской киностудии уже в 1989 году, когда Советский Союз находился в стадии разложения и цензура практически не имела над кинематографом власти. Режиссёр получил полную свободу в реализации собственных идей.
Мне было очень хорошо. Мне было прекрасно. Это была роскошь. Помню, мы снимали-снимали-снимали, и деньги кончились — ведь он запускался как одна серия, а мы наснимали больше. Поехали в Госкино в Москву, и вдруг мне Армен Медведев говорит: «Ну что вы огорчаетесь, Кира! Такая угрюмая приехали! Снимайте вторую серию! Снимайте сколько хотите». Это было поразительно.
Двухсерийный фильм «Астенический синдром» вышел на экраны 1 декабря 1989 года и удостоился двух премий «Ника» и специального приза жюри Берлинского кинофестиваля (1990). Также стал первым советским фильмом, где прозвучала ненормативная лексика.
Фильм разделён на две отдельные картины. В первой части, оформленной в выцветших тонах, показана история женщины, потерявшей мужа. На фоне большой трагедии — смерти любимого человека — весь окружающий мир становится бесконечным фарсом, фальшивым и ненужным. Люди со своей привычной неискренностью предстают нелепыми, неуклюжими существами.
Женщина убегает с похорон, с этого пустого спектакля, где каждый хочет выглядеть «сочувствующим», ездит в пустом трамвае по закольцованному маршруту. Полная отчуждённость от происходящего вокруг сменяется вспышками бессильной ярости к окружающим. Эти вспышки заканчиваются отчаянными рыданиями. Она больше не может жить обычной жизнью, ходить на работу в больницу будто ничего не случилось — поэтому она увольняется, высказав в припадке бешенства своему начальнику, седому интеллигентному главврачу, всё что о нём думает, не считаясь ни с какими моральными нормами. В полном эмоциональном опустошении женщина бесцельно бродит по городу.
Первая часть заканчивается, оказавшись фильмом в фильме. Занавес падает и на сцену кинотеатра под руку с конферансье выходит актриса, игравшая главную роль. Докладчик начинает произносить речь о «серьёзном кино» и предлагает начать обсуждение. Но зрители заняты своими делами — они шумно покидают зал, ругаются, болтают, дерутся.
Герой цветной части — школьный учитель средних лет, у которого в результате сильного эмоционального стресса развивается астенический синдром: он может уснуть в любой момент в любом месте. Работая в школе, он в свободные минуты сочиняет прозу и хочет написать книгу, но окружающее — в лице школьного завуча, шумных старшеклассников, тёщи и жены, постоянно напоминающими что он так толком и не реализовался ни как поэт, ни как глава семьи — неизменно погружает его в сон.
Повествование то и дело переключается на другие сюжетные линии, маленькие истории, из которых подобно мозаике выстраивается панорамная картина советского общества эпохи перестройки. С энциклопедической точностью фильм показывает быт всех социальных слоёв: от нищих, полубезумных пенсионеров до тусовок «золотой молодёжи». Особенно много внимания в картине уделено той душной атмосфере мещанства, которую до сих пор можно найти в любой провинции. Настенные ковры, серванты в стенках, уродливые куклы, искусственные неувядающие цветы.
Перестроечный мир сквозь призму фирменной Муратовской эстетики выглядит больным, безумным сном. Общество, оставшееся без идеи, которая могла бы объединить людей, распадается на атомы. Каждый кричит что-то своё, но пребывая в трансе повседневности никто никого не слышит. Безразличие сменяется вдруг истерикой, руганью и насилием, обнажая внутренний эмоциональный хаос «нормальных» людей. Несмотря на детальное и атмосферное изображение внутреннего распада в социуме позднего Советского Союза, сама Муратова говорила, что фильм вовсе не про это.
«Синдром» мог быть снят в Америке, я думаю, или в Европе. Это не про страну и не про время, это про жизнь. В какой-то момент человек не может больше выносить жизнь — не жизнь как таковую, а те вещи, с которыми ничего нельзя сделать. Которые неизменны, страшны. Есть небольшая лазейка — религия. Но я не религиозна. И тогда герой начинает засыпать. У него ощущение, что он проваливается в чрево мира, вот так бы я определила…
В целом, мир картины — торжество мещанства, всепроникающей пошлости, духовной смерти. Среди этой тьмы лишь изредка вспыхивают яростные монологи главного героя, ненаписанный материал для будущей книги — живые, настоящие, человеческие. В интервью Кира Муратова призналась, что эти отрывки — из её собственных дневников. Но эти монологи грубо прерываются гротескным китчем реальности, в которой герой картины тонет как в болоте.
Киру Муратову иногда называют мизантропом; говорят, цитируя её фильм «Три истории», что она этому миру «ставит ноль». Я с этим не соглашусь — во многих её фильмах явственно чувствуется симпатия к «маленьким людям», к разного рода чудакам и юродивым. А ещё к животным. В «Астеническом синдроме» есть сцена, в которой режиссёром рушится «четвёртая стена»: крупным планом показывают бездомных собак в живодёрне, отловленных на убой — их испуганные, полные тоски глаза, почти плачущие и непонимающие.
Когда распался Советский Союз, она осталась в Одессе. Всю жизнь Кира Муратова была убеждённым пацифистом и ненавидела войну. О политике она почти никогда не говорила, причисляя такие разговоры к тем же «спорам о добре и зле», которые, подобно Чехову, изображала в своём творчестве с мрачной иронией. Но когда случился Евромайдан и последующие события, Кира Муратова в своём интервью на вопрос «над схваткой» ли она ответила:
— Нет, я не над схваткой, я принимаю сторону Украины. Мне не нравится, что она воюет, но я не знаю, как можно из этого выйти — в тех стандартах, в которых живет человечество: «Надо защищать свою территорию, надо бороться!» Но никакая территория не стоит того, чтобы за нее убивать, даже если эту территорию называют родиной. Человечество очень любит воевать, оно усматривает в этом героизм, тех, кто не хочет воевать, оно осуждает. Но таких, к сожалению, очень мало. Мало пацифистов. Кому-то все равно, а кому-то кажется — ну, а как иначе. Многие просто не верят, что мир без войны возможен. Зачем трепыхаться, если ничего не изменишь.
Выглядит как артхаус.
Он и есть.