Депарье вытащил батарею из лазгана и принялся прочищать место их сочленения. Гвардеец всегда чистил его, когда подворачивалась возможность, поскольку ему суеверно казалось, что так его оружие не подведёт и не потеряет своей мощи в самый важный момент. Но помимо этого чистка лазгана была работой, способной на короткое время отвлечь от томительного выжидания в окопе или за баррикадой, и этот случай не был другим. Вокруг стоял непроницаемый чёрный дым, идущий от руин металлургического завода. Сквозь смог проблескивали лишь искры пламени от нерегулярной, но повсеместной стрельбы, часто что-то гремело — вероятно, рушилось очередное строение. Битва переместилась из района, где очутились Депарье и его соратники, окопавшиеся в полуобвалившейся сторожке охраны завода, и теперь солдаты, ещё около получаса назад ожесточённо бившиеся за эту пядь земли, удерживали позицию в напряжённом бездействии. Пока существовала возможность перевести дыхание, Депарье самозабвенно начищал ствол лазгана, ментально отстраняясь от происходящего вокруг. За прошедшие сутки он видел слишком много и теперь ему было необходимо занять свои мысли и руки чем-нибудь незамысловатым, но скрупулёзным — чем угодно, лишь бы не смотреть по сторонам, на бушующий ад и уже пожранные огнём останки фасадов, корпусов, тел. Глядеть на собратьев по оружию, а тем более случайно пересечься с ними взглядами Депарье не желал почти столь же сильно, как и быть вовлечённым в нынешнюю полевую обстановку. Хаггорд, Смейстер, Рендольф — Депарье не мог сказать о них ничего дурного — просто солдаты на службе у Императора, такие же молчаливые, как и он сам, такие же страшные в пылу сражений, как и сама бесконечная война, которую ведёт человечество на тысяче фронтов бескрайнего космоса. Но самым молчаливым и самым жутким конечно же был пятый участник их караула — космодесантник из ордена Кровавых ангелов без устали вглядывался в смог и поветрия войны, упёршись массивным наплечьем в обломок железобетонной ограды. Десантник пребывал в состоянии почти полной неподвижности, остальным о его присутствии напоминали лишь тихое шуршание механизмов брони могучего воина, да трепет, который он внушал окружающим, даже не находясь в их поле зрения. Депарье и раньше видел воинов астартес, он даже видел как они гибли — кто-то, как простой смертный, падал замертво мгновенно, другие же продолжали сражаться, будучи обглоданными вражеским залпом, лишёнными конечностей, обескровленными, разодранными безжалостным врагом — но не смотря на это, не смотря на состоявшееся понимание того, что космические десантники это прежде всего люди, такие же, как и он сам, Депарье не мог, был неспособен отделаться от чувства одновременного страха и благоговения перед ними и той ужасающей мощью, что эти воители умещали в себе. Как бы трудолюбиво гвардеец не прижимался к лазгану, десантник, находящийся всего в четырёх метрах, не выбывал из его сознания, не позволял игнорировать своё присутствие, как порой удавалось игнорировать ужасы войны. Божественные машины Адептус Механикус, своды монструозного мануфакторума, на котором Депарье успел побывать до военного призыва, и, конечно, массивные корабли Имперского флота безусловно пробирали душу простого гвардейца, напоминая ему о ничтожности своего места в галактике, славящей всё грандиозное и титаническое, но при всём возможном трепете перед мощью и иными проявлениями Империума, Депарье восторгался только астартес. В них словно присутствовало что-то нечеловеческое, невозможное, что было доступно не увидеть, но прочувствовать душой — космодесант не просто превосходил прочих людей, в своём сотворении они вышли за грань человеческой природы, став чем-то большим, что неизгладимо следовало за ними, заставляя более слабых существ робеть и склоняться. «Если так пробирает от нахождения вблизи астартес, то каково стоять перед Императором?» - задался беззвучным вопросом Депарье, когда ручное оружие было бережно вычищено и более не могло притягивать к себе внимание владельца. «Как бы мы ни старались, порой человеческих сил недостаточно. Смогли бы мы удержать галактику без них?». Словно в ответ на мысли Депарье, сидящий напротив него Рендольф сложил перед собой ладони и подёргивающимся голосом принялся читать молитву: