Кровяная колбаса (второе издание)

Дедок Вернон Макгроу сидел на рассохшемся крыльце заброшенной бензоколонки «Техасская звезда», гоняя во рту зубочистку, и размышлял о бессмертии. Не о том, что впаривают потные проповедники в воскресных шоу — с ангелами, похожими на стерильных медсестер, и облаками, мягкими, как задница младенца. А о нормальном, земном: проснуться в восемьдесят и не обоссаться. Ему было сто пять, и он считал это достижением. Не из-за генов — Макгроу помирали рано и грязно, обычно от цирроза или ножа в драке. А из-за колбасы.

Кровяной колбасы, если быть точным.

Над ним, на ржавой крыше, распластался внук Дуэйн с арбалетом Barnett Ghost 410 под боком. В руках он держал замусоленный порножурнал, липкий от жары и времени. Парню было двадцать восемь, но выглядел он так, будто только вчера перестал дергать девчонок за косички. «Хорошие гены», — бросал дедок любопытным. На самом деле — хорошая диета.

— Думаешь, сегодня кто-нибудь приползёт? — спросил Дуэйн, не отрывая взгляда от блондинки с сиськами, которые могли бы выиграть приз на ярмарке штата в категории «гигантские тыквы».

— Всегда приползают, — буркнул Вернон и сплюнул коричневую струю табачной жижи, которая шлепнулась в пыль, как дохлый жук.

Заброшенная заправка выглядела идеально для ночной охоты. Позади, словно сдохшие броненосцы, ржавели три трейлера. Их окна сочились тусклым желтым светом, а из динамиков доносилось пьяное кантри и смех, похожий на скрежет гравия. Внутри копошились люди. Живые, вонючие, с кровью, полной дешевого пива, никотина и отчаяния.

Макгроу собирали их раз в три месяца с улиц Хьюстона и Далласа. Бомжей, торчков, шлюх, списанных в тираж, — всех тех, по кому не заплачет даже собственная мать, если она, конечно, еще жива. Предлагали работу: собирать перец на ферме. Пятьдесят баксов в неделю налом, горячая жратва и крыша над головой. Никаких вопросов, никаких бумажек, никаких копов. И самогон. Фирменный самогон Дорис, такой ядреный, что мог бы завести трактор, простоявший в болоте лет двадцать.

Именно самогон был наживкой. Вернон давал каждому новичку граненый стакан мутной жидкости, пахнущей можжевельником и адским пламенем. Первый глоток выжигал глотку, второй согревал кишки, а после третьего эти бедолаги готовы были лететь на Марс голыми и сажать там репу. Дорис настаивала самогон на травах, которые собирала сама, плюс секретный ингредиент, о котором не говорила даже Вернону. Бомжи называли его "техасским молоком" и готовы были остаться здесь навсегда ради неограниченного доступа к этому пойлу.

Днём они и впрямь вкалывали на поле — Дорис выращивала овощи, во-первых, для прикрытия, а во-вторых, потому что обожала делать такую острую сальсу, что у нормального человека желудок вывернуло бы наизнанку. А ночами сидели в трейлерах, пили дешёвое пиво и дорисову самогонку, играли в покер на спички, смотрели старое порно и пердели. Для отбросов общества это был чёртов курорт.

Каждому новому постояльцу Вернон скармливал историю про Гору Дьявола — холм в пяти милях отсюда, который на закате становился черным, как свежая могила.

— Там водятся твари, — говорил дедок, затягиваясь сигаретой так, что кончик светился в темноте как адский маяк. — Оборотни, говорят. Хотя я их называю "техасскими волками" — звучит приличнее. А ещё там пришельцы летают. Похищают коров. Раз в месяц где-то корова пропадает, а на следующий день находят только шкуру. Вывернутую наизнанку, представляете? Как носок. Всё остальное — мясо, кости, кишки — испарилось. Хрен знает, что они с ним делают там, наверху.

Он делал паузу, чтобы страх пустил корни в пропитых мозгах.

— А лет десять назад, может пятнадцать, семья тут жила. В трейлере, прямо где сейчас Томми с Рэем сидят. Мать, отец, трое детей. Хорошие люди, тихие. Однажды ночью я услышал вой. Не собачий — другой. Как будто кто-то пытался кричать, но у него горло было полно песка. Утром трейлер был пуст. Нашли только обувь. Семь пар, все аккуратно расставлены у порога. И следы. Босые ноги, только с шестью пальцами. Вели прямо к Горе.

Новички таращили глаза, как совы на амфетаминах.

— Так что, как стемнеет, — Вернон тыкал морщинистым пальцем в сторону трейлеров, — ни ногой наружу. Услышите вой — не высовывайтесь. Увидите в небе огоньки — молитесь, если слова не забыли. Гора любопытных не любит.

Большинство верило. Те, кто не верил — всё равно не рисковали. Где ещё бомжу будет так хорошо? Жратва, выпивка, крыша и пятьдесят долларов на неделю. Можно купить травки или обмыть с товарищами. Рай, блядь, на земле.

Вернон не врал. Просто не договаривал. Правда была проще: они сидели в жестяных банках как черви. Живые, дышащие, воняющие. Идеальная наживка для тех, кто выходит на охоту, когда солнце убирается к чертям собачьим. Вот только червяки не знали, что они — червяки. А рыба думала, что она — рыбак.

Черный «Мустанг» подкатил к заправке уже за полночь, урча, как сытый ягуар. Из него вылез парень — на вид лет двадцати пяти, в кожаном плаще до самых пят, хоть на дворе стояла техасская жара, способная сварить яйца вкрутую прямо в штанах. Прическа у него была такая, будто он тратил на гель больше, чем Вернон на еду за месяц. Городская сволочь. Вернон таких видел сотнями. Приезжали из Остина или Хьюстона, думали, что провинция — это место, где можно делать что хочешь, потому что тут все тупые.

Парень потянул носом воздух. От трейлеров несло потом, дешевым пивом «Lone Star», марихуаной и тем особым ароматом безнадеги, который исходит от людей, просравших всё. Для хищника это был запах сочного стейка.

— Эй, дедуля, — ухмыльнулся он, сверкнув зубами, белыми, как унитаз в доме у губернатора. — Бензин есть?

Вернон сплюнул.

— Нет. Лет десять как издохла. Как и всё в этом штате.

— А там что? — парень кивнул на трейлеры. — Вечеринка?

— Люди. Работают на меня. Днём собирают овощи, ночью бухают. Жизненный цикл американского пролетариата.

Парень рассмеялся. Звук был чистый, но фальшивый, как трехдолларовая купюра.

— Благородное дело, старик. Помогаешь бездомным?

— Помогаю себе. Они работают, я не плачу налоги. Капитализм в чистом виде.

Улыбка парня стала шире, и на мгновение его лицо будто поплыло, стало... другим. Голодным.

— Умный старик. Жаль, не доживёшь до рассвета.

Вернон затянулся сигаретой.

— От заката до рассвета, значит? Сынок, я этот фильм уже видел — ответил Вернон.

Парень рванулся вперед со скоростью гремучей змеи, но арбалетный болт оказался быстрее. Т-щ-щ-щ-пок! Стрела пробила ему бедро и пригвоздила к облезлой стене сарая. Он взвыл — звук был нечеловеческий, полный боли и ярости, — и схватился за древко, но второй болт уже вошел ему в плечо. Т-щ-щ-щ-пок!

— ЕБАТЬ...

— Без мата, — Вернон поднялся с кресла, потягиваясь. Спина хрустнула. Сто пять лет — не шутка, даже с колбасой. — Здесь приличное заведение. Я не дикарь какой-то.

Он подошел к визжащему ублюдку, достал из-за пояса старый Кольт и со всего маху врезал рукояткой по черепу. Парень обмяк, как мешок с дерьмом.

— Дуэйн, тащи его. И аккуратнее, чем в прошлый раз. Дорис до сих пор злится из-за того пятна на полу.

В сарае воняло кровью, чесноком, дымом от коптильни и старым жиром — запах, от которого вегетарианца хватил бы удар. Тётя Дорис, семидесяти лет от роду, с руками мясника и лицом церковной учительницы, возилась у огромной плиты. На ней был фартук с надписью "Поцелуй повара", хотя последний, кто попробовал, лишился куска языка. Дорис не любила фамильярностей.

Парень очнулся на разделочном столе. Руки и ноги стянуты толстыми стальными цепями. Он дёрнулся, и цепи звякнули.

— Где я, бл...

— На кухне, — Дорис не подняла глаз от мясорубки, которую протирала тряпкой. — И следи за языком, молодой человек. Я не потерплю матерщины в своём доме. Воспитание — последнее, что осталось у человека.

Парень задергался сильнее, его взгляд заметался по сараю и зацепился за ведра, крюки на потолке и — самое страшное — коптильню, где висели тёмные связки колбас.

— Вы... трейлеры... Это западня.

— Горшочек с мёдом, — поправил Вернон, входя и закатывая рукава. — Мы зовем это «горшочек с мёдом». Ты думал, приехал на охоту. Выбрал лёгкую добычу — старик, бомжи, глушь техасская. А на самом деле ты, сынок, сам пришел на бойню. Как бычок, который сам идёт на верёвке, потому что впереди травка свежая.

— Но вы не можете... Вы же люди...

— Были, — сказала Дорис, проверяя остроту разделочного ножа на ногте. Ноготь разрезался пополам. — Пока не попробовали вашу кровь. Теперь мы что-то другое. Не совсем люди, не совсем вы. Посередине. Мой прадед умер, сожрав протухшую свинину на спор. Мой дед выпил литр самогона и дожил до девяноста двух. Мой отец съел скорпиона живьём, чтобы выиграть десять долларов в баре. Макгроу едят всё, милок. А твоя кровь — просто ещё один ингредиент.

Дуэйн спустился с крыши, неся арбалет на плече.

— Жирный?

— Городской, — Вернон оценивающе посмотрел на пленника. — Жрал, поди, студенток из баров да офисный планктон. Кровь, небось, сладкая, с привкусом текилы и глупости. Но ничего, чеснок перебьёт. Дорис, добавь лука побольше.

— Не учи отца, и баста, — фыркнула Дорис.

— Послушайте, — парень забился в цепях. — У меня есть деньги. Много денег. Я могу...

— Нам не нужны деньги, — перебил Вернон, закуривая сигарету прямо в сарае, хотя Дорис этого не любила. — Нам нужно время. Видишь, сколько мне? Сто пять. А выгляжу максимум на девяносто. Моя жена — семьдесят, но руки у неё крепче, чем у тридцатилетнего. Твоя кровь даёт нам годы. Не вечность — мы не жадные, не монстры какие-то. Просто достаточно времени, чтобы увидеть, как внуки вырастут. Как правнуки пойдут в школу. Как мир меняется, пока мы ещё тут. Это дороже любых денег. Это — жизнь.

— Но я тоже... я тоже хочу жить!

Дорис засмеялась, и звук был похож на хруст сухих веток.

— Жить? Милок, ты на себя посмотри. Ты сдох черт знает когда, просто забыл упасть. Ты ходячий труп с клыками. А мы — живые люди, которые просто хотят пожить еще чуток. Видишь разницу? Это как между свиньёй и беконом. Технически оба когда-то были свиньёй, но функции уже разные.

— Я могу привести других! Целую стаю! Они...

— Сами придут, — Вернон затянулся глубоко. — Всегда приходят. Вы как моль на свет летите. Видите слабых, беззащитных — не можете удержаться. Инстинкт сильнее разума. А мы тут сидим уже тридцать лет. Три поколения Макгроу поняли простую истину: не надо охотиться на хищника. Надо просто посадить приманку и ждать. Рыбак не гоняется за рыбой по реке. Он сидит на берегу с удочкой и пивом.

Крик был долгим, Вернон орудовал ножом быстро, но без суеты. Семейное мастерство передавалось вместе с рецептом колбасы и чувством юмора.

К рассвету в коптильне висело пятнадцать новых связок кровянки. Дорис отрезала кусочек, попробовала, прожевала задумчиво, как сомелье пробует вино.

— Сладковатая. Питался неправильно — одни углеводы и алкоголь. Но ничего. С луком и перцем зайдёт. Можно, в рагу добавить.

Вернон сидел на крыльце с чашкой кофе, глядя, как рассвет растекается над шоссе 59, розовый, как парное мясо. Из трейлеров начали выходить люди — помятые, с перегаром, щурясь от света.

Томми, тощий как скелет парень с татуировкой змеи на шее, подошёл к Вернону.

— Дед, я ночью чего-то слышал. Кто-то орал, мне показалось.

— Оборотень, — Вернон затянулся сигаретой, выпуская дым через ноздри. — С Горы спустился. Схватил енота. Бедняга сопротивлялся.

— Блядь... страшно. — Томми почесал пах. — А может, и правда там эти... пришельцы?

— Может и правда. Мир большой, Томми. Много чего в нём водится. Поэтому я и говорю — ночью в трейлерах сидите. Гора не прощает. Там наверху всякое бывает.

Томми кивнул и поплёлся обратно, веря каждому слову. Дуэйн вышел из сарая, вытирая руки о старую тряпку.

— Как думаешь, они правда верят? В оборотней, пришельцев?

Вернон допил кофе.

— А какая разница, во что они верят? Главное, что верят в опасность. Людям не нужна правда, Дуэйн. Им нужна история, которая объясняет, почему нужно бояться. Оборотни, пришельцы, Гора Дьявола, чупакабра — не важно. Страх универсален. Ты можешь накормить его чем угодно, он всё сожрёт.

— Философ хренов.

— Мясник, — поправил Вернон. — Философы думают о смысле жизни и умирают молодыми от тоски. Мясники думают о том, как её продлить, и живут долго. Мы не гуманисты, Дуэйн. Мы прагматики с хорошим рецептом.

Три недели спустя на заправку приехала женщина. Рыжая, в белом платье, с лицом ангела Ботичелли и глазами, в которых плескался вековой голод. Она искала парня в кожаном плаще. Говорила, что он её... как она выразилась... "спутник".

— Не видел, — соврал Вернон без тени сомнения. — Но если увижу — передам, что искали.

Женщина прищурилась. Принюхалась. Из трейлеров несло жизнью — грязной, пропитанной алкоголем, табаком и страхом, но жизнью. Настоящей, бьющейся, с пульсом.

— Странное место, — сказала она медленно, и в её голосе прозвучали ноты, которые не были человеческими. — Пахнет...

— Колбасой, — Вернон улыбнулся беззубой улыбкой старика, который видел всё — Дорис как раз готовит. Домашняя. Семейный рецепт. С чесноком, перцем и любовью. Говорят, лучшей в Техасе нет.

Женщина улыбнулась в ответ, и её клыки блеснули в свете одинокой лампочки.

— Обожаю домашнее.

Вернон откинулся в кресле и прикурил новую сигарету от старой. Урожай в этом году будет богатым. Он доживёт до ста десяти. Может, увидит свадьбу Дуэйна. Правнуков.

Не бессмертие. Просто время. Кусок за куском, связка за связкой.

В мире, где монстры существуют, кто-то должен стоять на вершине пищевой цепи. Макгроу просто поняли это раньше других и запаслись хорошим ножом.

Женщина сделала шаг к трейлерам. Дуэйн выдохнул и нажал на спуск. Арбалет щёлкнул — приятный, знакомый звук семейного бизнеса.

Где-то на Горе Дьявола завыл койот. Или оборотень. Или пришелец. Людям в трейлерах было всё равно. Они пили и рассказывали байки про монстров.

Они не знали, что настоящие монстры варили колбасу в сарае.

А Вернон Макгроу смотрел на звёзды и думал, что жизнь — штука простая до неприличия. Ешь или будешь съеден. Охоться или стань дичью. Макгроу выбрали первое и никогда не жалели.

Колбаса получалась отменной.