Тебя тоже жрут идеи?

Вот он. Снова. Этот зуд в затылке. Не чесотка, нет. Глубже. Прямо в кости черепа, в серое вещество, в самый центр управления полетом. Новая идея. Она не стучится. Она врывается, вышибая дверь с ноги, как федерал в притон. И это не гость. Это рейдер. Захватчик.

Сначала — тонкий шепот. Эй, парень. А что если?.. А давай?.. И ты отмахиваешься. У меня дела, у меня быт, у меня вчерашний я, который еще не до конца сдох. Но вирус уже в крови. Он бежит по венам, как дешевый спид по организму дальнобойщика, он разгоняет сердце до ритма пулеметной очереди. И вот уже не шепот. Вот уже ОР. Он глушит все. Мысли, планы, обещания. Он жрет твое старое «я», как стая пираний — заблудившуюся корову. Хруст костей. Чавканье. Старый ты еще брыкается, еще кричит что-то про стабильность, про ипотеку, про то, что «люди скажут». А новый паразит только хохочет ему в лицо, забрызгивая слюной зеркало души.

И вот дом — твой череп — захвачен. Новый хозяин вышвыривает старую мебель, сжигает фотографии, перекрашивает стены в цвета чистого безумия. А ты… ты, вчерашний титан, хозяин жизни… ты теперь партизан в собственном подвале. Призрак. Паразит на теле паразита. Ты пытаешься саботировать. Вспомнить, как было. Вернуть. Но ты слаб. Твоя армия — это тени. Твои патроны — это ностальгия. А против тебя — ядерный реактор новой одержимости.

Это вечная гражданская война в одной отдельно взятой башке. Битва урода с мудаком в зеркале. Калейдоскоп личностей, пляшущих канкан на твоих похоронах. Кем я был месяц назад? Тем парнем, который собирался стать кем-то другим. Год назад? Его сожрал предыдущий вирус. Десять лет? Это вообще из другого фильма, другой актер, другой сценарий. Память — это шрамы, а у меня все тело — один сплошной келоидный рубец, который постоянно чешется.

А вокруг них — ХРАНИТЕЛИ. О, да. Святые апостолы твоего прошлого. Семья, друзья, коллеги. Вся эта блядская картотека воспоминаний. Они смотрят на тебя и видят не тебя-сегодняшнего, а тот слепок, тот гипсовый бюст, что застыл у них в головах. «Помнишь, как ты?..» — начинают они. НЕТ. НЕ ПОМНЮ. ТОТ ПАРЕНЬ МЕРТВ. Я сплясал на его могиле и пошел дальше. Но они не верят. Они тащат его труп за собой, его старую, вонючую, сброшенную змеиную кожу, и тычут в нее пальцем: «Вот же он! Наш! Узнаваемый! Комфортный!»

Они — якоря. Ржавые крюки, впившиеся в твою плоть, чтобы ты не улетел в стратосферу на своем горящем пердаке. Они — стены теплого, уютного, затхлого болота, которое называется «социальная норма». Будь предсказуемым. Будь понятным. Не меняйся так резко, нас это пугает. Не сжигай мосты, по ним же надо ходить!

Да к черту ваши мосты! К черту вашу память! Моя единственная верность — это верность огню, который пожирает меня изнутри. Сила одиночества не в том, чтобы сидеть в пустой комнате. Сила одиночества — в праве не отчитываться за пепел. В праве снести до основания все, что ты построил вчера, и на рассвете начать возводить новый, еще более безумный собор из дерьма и палок.

Это не иррациональность. Это высшая форма метаболизма души. Переварить себя. Высрать. И начать жрать снова. Кидаться из догмы в ересь, из аскезы в разврат, из любви в ненависть. Отсекать лишнее не скальпелем хирурга, а ржавой бензопилой. И в этой бешеной пляске, в этом вихре самопоглощения, стирается прошлое. Его не просто нет. Его НИКОГДА НЕ БЫЛО.

Это и есть свобода. Не та, про которую пишут в конституциях. А настоящая, нутряная, животная.

Свобода от чужого взгляда, который цементирует тебя в граните вчерашнего дня.

Свобода быть никем для всех, чтобы иметь шанс стать кем-то для себя. Хотя бы на пять минут.

До следующего вируса.