«Мы были глупыми. Но мы были правы». История жизни Эбби Хоффмана - легенды не случившейся революции

Это рассказ об Америке 60-х и человеке, который её изменил.

Революция никогда не приходит вовремя, потому что к ней никто и никогда не готов. Страшно попасть в жернова революции, и в то же время романтически печально всю жизнь готовиться к революции, которой не произойдёт. Революция – ходовой товар: умные её продают, дураки в неё верят. Эбби Хоффман был дураком, но это не делает его глупее нас. Он мог быть светилом психологии или телезвездой, повернись переключатель у него в голове под другим углом. Но Хоффман стал революционером в стране, которой не нужна революция.

Если вы спросите на улицах США у прохожих за шестьдесят, кто такой Эбби, то каждый даст собственный ответ: он икона контркультуры, он выдвинул свинью на пост президента, он надрал жопу судебной системе, он был опасным придурком, он много лет скрывался от закона, он покончил с собой. Кто-то расскажет вам, как воровал книги Хоффмана из супермаркетов, как однажды встретил его на Восьмой стрит и они затусили, а какой-нибудь длинноволосый старичок явственно вспомнит, что видел своими глазами парящий в воздухе Пентагон, честно-честно.

У нас Хоффмана знают мало, хотя его история полезна хотя бы тем, что иллюстрирует становление той Америки, которую мы знаем сейчас. Текст о нём получился большим, он изобилует упоминаниями веществ и действий, строжайше запрещённых, и вам не следует брать пример ни с кого из его героев, кроме доблестных полицейских и честных судей. Итак, Эбби Хоффман – легенда революции, которой не было.

Так получилось, что поколение самых непримиримых американских радикалов выросло в, казалось, самые благополучные для США годы. Из горнила Второй Мировой Америка вышла сверхдержавой, постепенно превращаясь в потребительский рай для среднего и высшего классов. Рост благосостояния был настолько взрывным и бесспорным, что заслонил собой в глазах американского обывателя войну в Корее, борьбу за права чернокожих, социальное и материальное неравенство, антикоммунистическую истерию и страх ядерной войны.

Эбби Хоффман ощутил результаты послевоенного бума на себе: за время его детства семья переезжала дважды, и каждый раз в более престижный район. Для вчерашних мигрантов так выглядело исполнение американской мечты. Они и Хоффманами стали только в 1905 году – эту фамилию дедушка Эбби позаимствовал вместе с документами у одного киевского немца, и под ней переплыл океан. Полвека занял путь Хоффманов от поездки в США по чужому паспорту до статуса респектабельной американской семьи верхнего среднего класса.

Они старались не распространяться о российском происхождении, как и не делать акцент на своём еврействе. Отец Эбби, Джон Хоффман, обладал редким талантом вливаться в любую волну и мимикрировать под окружающую обстановку. Среди ортодоксов он был консерватором, среди реформистов – либералом, а среди гоев носил маску скромного янки-республиканца. Ему приходилось тратить немало времени на выстраивание социальных связей, посещая ужины, вечеринки, заседания мужских клубов. Возвращаясь вечерами домой, он нещадно колотил детей, вымещая на них все накопленные за день обиды.

Эбби не нравилось, когда корни его протеста искали в отцовских побоях. И всё же Хоффман рос хулиганом: он любил злые розыгрыши, стрелял из рогатки, устраивал драки, скручивал номера с машин и старался распространить свою репутацию на весь родной Вустер – город «семи холмов и нуля острых ощущений», как назвал его сам Эбби. В старших классах Хоффмана выгнали из школы за драку с учителем, но это не помешало ему поступить на факультет психологии Университета Брендайса, и вот уже там он узнал о линчевании чернокожих, расовых бунтах, геноциде индейцев, казни супругов Розенбергов за шпионаж и многом другом, что скрывало от него школьное образование. Преподавателями Эбби были социальный теоретик Герберт Маркузе и психолог-гуманист Абрахам Маслоу, знакомство с которыми окончательно сформировало его взгляды.

Взрывной рост США не мог длиться вечно, завершившись рецессией конца пятидесятых. К тому моменту мечты миллионов американских мужчин о Кадиллаке, жене-домохозяйке и двухэтажном домике в субурбии стали реальностью. Впервые за несколько десятилетий средний американец смог отвлечься от погони за богатством и взглянуть на изнанку американской мечты. В этот момент страна как никогда сильно ощутила страх мировой войны: тысячи молодых людей стекались к Вашингтону, чтобы митинговать против ядерных испытаний и требовать мирных инициатив. И Белый дом впервые за всё время своего существования открыл им двери: в разгар Карибского кризиса лидеры пикетчиков лично встретились с Джоном Кеннеди, дав зелёный свет десятилетию перманентного бунта.

Эбби Хоффман любил повторять, что родился в 1960 году вместе с эпохой контркультурных шестидесятых. На деле во времена Кеннеди он писал диссертацию в Беркли, и вся его контркультурность спокойно умещалась в пределах узких штанин. Потом немного преподавал в вузе и два года работал психиатром на малой родине. Изучая клинические картины душевнобольных, он обнаружил закономерность между развитием паранойи и желанием неукоснительно следовать общественным нормам. Возможно, ему хотелось её обнаружить. Но были среди пациентов и те, кто не подчинялся никаким правилам: Хоффман видел в них редких свободных людей, окружённых всемирным дурдомом, который люди называли цивилизацией.

Эбби не был собой без этой свободы безумца. Ему мешали появиться на свет жена, ребёнок, родители и постоянные сравнения с более успешной роднёй. Нет, Хоффман родился в шестьдесят шестом, когда сбежал из родного Вустера в кипящий Нью-Йорк. Всё, что было дальше, окутано мифом плотнее, чем стена дыма на вечеринке у хиппи. Мы знаем те события по противоречивым рассказам самого Эбби, его друзей, партнёров по борьбе и невольных очевидцев большого протеста шестидесятых. Но ведь революция, даже неудачная, не может без мифа, правда? И всё же материалы СМИ, документалистов и уголовных хроник проливают на картину жизни Хоффмана достаточно света, чтобы её разрозненные куски складывались в единое полотно.

В Нью-Йорке Эбби познакомился с «Диггерами»: компанией калифорнийских активистов, выросшей из труппы импровизационного театра. Они занимались акционизмом и издевались над современной культурой, используя пантомиму как форму протестного языка. Под конец 1966 года артисты отправились на гастроли в Нью-Йорк и неожиданно для себя выиграли премию модной газеты «Village Voice» для небродвейских театров. Не выдержав опасной близости к мейнстриму, «Диггеры» бежали домой, в Сан-Франциско, прихватив Хоффмана с собой.

«Диггеры» не разделяли идеологию кислотного лета любви, строя собственные представления о свободе, и прежде всего свободе от денег. Их любимым занятием была бесплатная раздача еды: месяцами часть группы собиралась в парке «Золотые ворота» и готовила для голодной толпы, пока их единомышленники выпрашивали продукты у сочувственных граждан или собирали просрочку с местных рынков. Они содержали бесплатные магазины, перераспределявшие вещи, найденные по всему Сан-Франциско, и бесплатный банк – хранилище барахла, из которого «Диггеры» забирали предметы под роспись. Большая часть добычи попадала в их руки благодаря хорошему знанию города, и мест, где можно бесплатно разжиться. Пока Америка была готова надорваться за пару лишних долларов, «Диггеры» тусовались и раздавали всё бесплатно: это был их самый смелый протест против мира, целиком построенного на деньгах. Хоффман сделал из увиденного свой вывод: ничто не объединяет людей сильнее, чем халява.

Полученные знания он скомпилировал в буклет «Fuck the system» – пособие по бесплатной жизни в Нью-Йорке. Любой бездельник, к которому оно попадало в руки, мог узнать, где в городе найти халявную еду, какие организации устраивают общественные обеды, по каким адресам выйдет разжиться одеждой и мебелью, куда звонить, чтобы получить консультации и поддержку, и на каких улицах выгоднее всего попрошайничать. Диггерам буклет не понравился, но не потому, что Хоффман приписал их идеи себя, а из-за того, что он нарушил их главное правило – анонимность. Но Эбби кайфовал от своей публичности, он был героем мятёжной толпы и самозваным отцом хиппи Восточного побережья. Набрав сторонников, Хоффман открыл и свой бесплатный магизан, а потом перешёл к уличным перформансам.

В августе 1967 года Эбби узнал, что в здание Нью-Йоркской фондовой биржи свободно пускают посетителей: для этого предназначена специальная гостевая галерея. Хоффман заявился туда в компании семнадцати друзей и начал бросать кучи денег прямо в торговый зал. Для СМИ он придумал историю, как брокеры и клерки бросали работу и жадно ловили летящие купюры, но по свидетельствам очевидцев, реакция собравшихся колебалась от возмущения до смеха, да и зачем работникам биржи однодолларовые бумажки? Когда хиппарей выводила охрана, они кричали: «Свободу!», хотя по итогу никто не был задержан полицией. Да и большая часть купюр оказалась фальшивой: на всю акцию Хоффман потратил не больше трёхсот баксов, другие источники говорят от тридцати. Зато о нём писали все городские СМИ, а в здании биржи с тех пор стоит пуленепробиваемое стекло.

Став героем новостей, Эбби тут же открестился от идеи политической революции в пользу революции сознания. Неизвестно, во что из этого верил он сам, но щедрые жесты и эпатажные выходки обеспечили Хоффману революцию в собственной жизни: он наконец добился того, чего желал со старшей школы – оказался в центре внимания. Журналисты шли к нему за интервью, немытые хиппари смотрели ему в рот, а юные неформалки бросались на грудь: так он познакомился со своей второй женой, Анитой Кушнер.

На почве нелюбви к мейнстриму Хоффман спелся с Алленом Гинзбергом и Джерри Рубином. Гинзберг был старичком в протестной тусовке, его визионерские стихи подружили американскую поэзию с европейским авангардом. После войны он увлёкся буддизмом и годами колесил по Азии, где заработал лихорадку и гепатит. В шестидесятые Гинзберг стал кришнаитом, возил своего гуру по американским городам, записывал грампластинки с мантрами, и благодаря ему половина нью-йоркских хиппи вопила на улицах «Харе Кришну». Он посоветовал Хоффману переехать в Ист-Виллидж, на площадь Святого Марка – оплот всей кислотной богемы города. «Мы и представить себе не могли, что только что заняли место в первом ряду культурной революции за 101 доллар в месяц», – вспоминал Эбби свой переезд.

Рубин прославился как один из первых активистов против Войны во Вьетнаме: его ребята ложились на рельсы, стопоря поезда с армейской техникой. А сам Джерри набрал 22% на выборах мэра Беркли, выдвигаясь под лозунгом «Конец войне, легализацию траве». Они с Хоффманом оказались в идеальном положении, чтобы возглавить протест: достаточно грамотные, чтобы ездить по ушам поколению бэби-бумеров, и достаточно молодые, чтобы искренне кайфовать от собственной борьбы. Их дуэт был готов нарушить любые правила, оставляя себе лишь одно: революция должна быть весёлой.

Шанс хорошо повеселиться выпал уже в октябре, когда наше еврейское трио осадило Пентагон. Идея этой акции зародилась в Сан-Франциско ещё в те времена, когда Хоффман гостил там у «Диггеров». Её автором стал Дэвид Деллинджер – ветеран пацифистского движения, первый раз отсидевший за то, что агитировал против призыва на войну с японцами. Он обратился к Рубину, чтобы тот помог ему мобилизовать студенчество, и тот помог. Во-первых, Джерри подключил свои университетские связи. Во-вторых, выбрал конечной целью акции именно Пентагон – штаб военного руководства страны. Он также скоординировал митинг с марафоном «Факел мира», который должен был доставить огонь из Хиросимы в Вашингтон. И, наконец, пообещал поднять Пентагон в воздух – не взорвать, а именно поднять.

Готовились к выступлению основательно. Для начала было решено привлечь на свою сторону индейских шаманов, способных очистить обитель милитаризма от злых духов: чтобы проконсультироваться с самыми матёрыми, даже съездили в Мексику. Затем Хоффману пришла идея опрыскать полицейских афродизиаком собственного производства, и тем самым переманить их на свою сторону. По легенде препарат состоял из смеси ЛСД и димексида, что там было на самом деле, знал только Эбби. Он накупил водяных пистолетов и пытался испытать средство в полевых условиях, но полицейские демонстрировали к нему иммунитет, зато применение на соратниках заканчивалось оргиями. Пока они готовились, обстановка в протестной среде накалялась сама собой: в Окленде бушевали антивоенные протесты, тысячи людей сжигали армейские повестки, в Миссисипи шёл суд над копами-убийцами, на соседнем материке расстреляли Че Гевару.

В назначенный день, 21 октября, у Мемориала Линкольна собрались 100 000 человек. По большей части на митинг пришли студенты, их нестройные ряды разбавляли собой пообносившиеся битники, скучающие интеллигенты, встревоженный средний класс, разочарованные ветераны Вьетнама первой волны, колдуны и экстрасенсы нескольких сортов, жадные до сенсации журналисты, а связывала их длинноволосая, пропахшая потом и марихуаной вязкая масса хиппарей – так выглядел самый крупный антивоенный митинг в то время, когда подавляющее число американцев поддерживало войну и требовало от властей вбомбить Вьетнам в каменный век.

Демонстрацию открывал фолк-концерт, затем с трибуны выступали Деллинджер, звезда прогрессивной педиатрии Бенджамин Спок, темнокожий комик Дик Грегори и другие. Последним попытался взять слово кто-то из британских лейбористов, но его грубо прервали местные наци. Тогда Рубин понял, что толпа достаточно завелась, и повёл её на Пентагон. Впереди процессии шёл индейский вождь-шошон, за ним Хоффман, также переодетый индейцем, – он резко контрастировал с Рубином, изображавшим аргентинского команданте – и Гинзберг в компании или буддистов, или кришнаитов, или языческих жрецов, а может всех вместе. Вторую волну возглавляли ветераны бригады Линкольна: американские добровольцы, воевавшие против Франко в Испании. В толпе затерялась ватага писателей и журналистов, в том числе Норман Мейлер: он позже получит «Пулитцера» за свой рассказ о том дне – «Армии ночи». Под шум полицейских вертолётов человеческая волна прокатилась по Арлингтонскому мосту и устремилась к штаб-квартире Минобороны США.

Из 100 000 протестующих половина двинулась на Пентагон, не меньше 35 000 дошли. На их пути стояли 3 000 солдат, преимущественно из военной полиции, и 1 800 нацгвардейцев. Ощущая своё численное меньшинство, они успели подготовиться, перегородив подходы к зданию баррикадами. Невдалеке дежурили федеральные маршалы, а с крыши активистов держали на прицеле снайперы ФБР: к угрозе поднять Петагон в воздух на верхах отнеслись серьёзно.

Около четырёх вечера разгорячённая толпа, ощетинившись транспарантами, встала прямо перед армейскими кордонами. И тут оказалось, что дальнейшего плана у протестующих просто нет. Окружить здание они не собирались изначально: Рубина предупредили, что этого Белый дом не потерпит. В результате активисты разбрелись по окрестным парковкам и стали развлекать себя, как могли. Кто-то пытался раздавать военным цветы, их более наглые товарищи опрыскивали служивых афродизиаком, пытаясь вызвать любовные чувства. Хиппи уселись на газон и закурили, дерзкие студенты махали флагами Вьетконга, самые весёлые распевали песни, а самые прошаренные сразу сдавались силовикам, чтобы целыми попасть в обезьянник. Но большинство просто кучковалось вблизи оцепления, вяло покрикивая антивоенные лозунги.

И только ребята Хоффмана действовали. Первым приступил Гинзберг, затянув протяжное «Омммммм!» – это был сигнал к началу экзорцизма. Созванные со всей страны шаманы и колдуны принялись бить в бубны и звенеть тарелками, хиппи завели хоровод, из кузова грузовика заиграла группа The Fugs, а по рукам демонстрантов пошла бумага, которая объявляла каждого, прочитавшего её текст, участником изгнания зла. В кульминации этого представления Пентагон должен был полететь, то есть буквально подняться в воздух – таков был план.

А вот что делает эту ситуацию действительно абсурдной: перед акцией Рубин и Хоффман провели две встречи по согласованию митинга с властями, и на каждой серьёзно обсуждался вопрос левитации Пентагона. Эбби настаивал, что поднимет его на 22 фута вверх, военные проконсультировались со специалистами и остудили его пыл: нет, 22 фута – это много, максимум три. Таким образом власти согласовали с протестующими время митинга, доступные для демонстрантов места и максимальную высоту, на которую можно телекинетически поднять Пентагон – именно этой информацией располагали стоявшие в оцеплении силовики. Но то ли здание оказалось слишком тяжёлым, то ли его магическая защита слишком сильной, как бы то ни было, Пентагон не сдвинулся ни на миллиметр.

Устав ждать чуда, группы протестующих стали прорываться через баррикады. Время цветов закончилось: полетели гранаты с газом. Демонстранты как-то сумели собрать кулак из трёх тысяч человек и пошли на прорыв: десяткам удалось ворваться в само здание. Вмешались федеральные маршалы, оперативно винтившие всех, кто смог просочиться через оцепление. Битва разворачивалась уже на ступенях Пентагона, где десантники и военная полиция сдерживали накат распалённой толпы. Они выставили перед собой ружья: дальше без крови было не пройти. Из толпы вышел один хиппи откуда-то с западного побережья, его звали Супер-Джоэл. Он спокойно прошёл вдоль строя, и положил в каждый ствол по цветку: тогда фотограф Берни Бостон сделал свой самый известный снимок.

Стемнело, часть демонстрантов добровольно покинула место, другие жгли костры из пикетных плакатов и продолжали кричать лозунги в мегафон. Почувствовав усталость протестующих, солдаты пошли в контратаку. Они оттесняли группы бунтовщиков от основной массы и проводили аресты: одними из первых угодили под раздачу Норман Мейлер и будущий кумир синдикалистов, Ноам Хомский. Вскоре очередь дошла и до Эбби: в отделении он объявил себя военнопленным и потребовал вызвать Международный Красный Крест. Вместо этого его оштрафовали на десять баксов и отпустили домой. Столкновения в Вашингтоне продолжались всю ночь, их самые терпеливые участники встретили рассвет, горланя песни на лужайке перед Белым домом.

Снимок Бостона разошёлся по всем изданиям США, сделав хиппи героями и тем самым толкнув их к логичному закату. Самозваный отец хиппарей Восточного побережья к тому моменту был глубоко разочарован движением, которое так обожал ещё год назад, когда верил, что длинные волосы и любовь к наркоте сами по себе делают тебя радикалом. В реальности хиппи оказались политически аморфны, не слишком грамотны и раздражающе миролюбивы. Так Хоффман опытным путём пришёл к картмановскому: «они говорят, что хотят спасти мир, а сами не моются и курят травку».

Но по-настоящему движение хиппи убила популярность, когда на излёте своего существования оно из маргинального стало мейнстримным. А Хоффману оставалось лишь наблюдать, с какой лёгкостью поп-культура пережевала патлачей и сделала частью себя. «Ощущая, что журнал «Роллинг стоун» и мюзикл «Волосы» – это конец эпохи хиппи, – напишет Эбби, – мы решили погрести ее сами. А пару лет спустя Мэнсон и Альтамонт вбили в гроб хип-культуры последний гвоздь».

Ему открылось и ещё одно обстоятельство: во время марша на Пентагон всю политическую часть митинга забрали себе активисты из «Новых левых», свалившие, едва запахло слезоточивым газом, а кислотная тусовка Эбби отвечала только за шоу-программу. Хоффману нужен был инструмент, чтобы самостоятельно доносить свою риторику до СМИ. Пришло время создать собственное политическое движения – эта идея первым пришла его товарищу, Бобу Окену. Оно должно было быть равноправным, децентрализованным, неформальным, а главное не забывать о чувстве юмора. Так новогодним вечером 31 декабря 1967 в квартире Эбби на площади Святого Марка родилась «Международная Молодёжная Партии», члены которой более известны как «йиппи».

Хотя у движения не было официальной структуры и формального членства, точно известны пять его основателей: сам Эбби, его жена Анита, Рубин, Пол Красснер и Нэнси Куршан. Красснер – писатель-сатирик, журналист и мастер похабных шуток. Родители прочили ему карьеру гениального скрипача, а он основал самый злословный журнал США, «Реалист», и занялся стендапом. Как-то Красснер отпечатал тираж плакатов «FUCK COMMUNISM» в цветах национального флага и отправил экземпляр Эдгару Гуверу, а позже сильно огорчился, когда за это резюме американской идеологии его не стали преследовать. Он приписывал себе термин «йиппи», хотя Хоффман утверждал, что это всего лишь искажённое «юппи», как в ковбойской пенсне, которую цитировал Джон МакКлейн. Нэнси… ну, она была девушкой Рубина, состояла в протестной группе W.I.T.C.H., позже спелась с марксистами, съездила во Вьетнам и стала защищать политзаключённых.

«Мы – народ. Мы – новая нация, — сообщалось в официальном заявлении йиппи. – Мы хотим, чтобы каждый контролировал свою собственную жизнь и заботился друг о друге... Мы не можем терпеть отношения, институты и системы, целью которых является разрушение жизни и накопление прибыли». Сам Эбби описывал суть движения проще: «Йиппи — это хиппи, которого избили копы». Также он утверждал, что хочет создать нацию, столь же крепкую, как лист марихуаны: этот лист расположился поверх красной звезды на флаге Международной Молодёжной Партии.

Не смущайтесь звёздами и любовью к военной форме: йиппи не были коммунистами, наоборот, они ругали левых и были уверены, что те, придя к власти, тут же запретят наркотики и миниюбки, и какой тогда кайф? Эбби считал любую идеологию ядом для мозгов, наверное, поэтому политическая программа его партии так и не вышла за рамки эпатажных лозунгов. «Свобода – это право кричать «Театр!» на пожаре», – говорили йиппи, когда протест и театр были двумя сторонами одной монеты, а пожаром – вся Америка.

Кто-то из злопыхателей заявлял, что насчитал среди йиппи всего десять человек. На деле их могло быть, сколько угодно: однажды Хоффман прогнал от площади Вашингтона до Таймс-сквер 500 патлачей, кричавших: «хип-хип, война закончилась!», но это ещё цветочки. Поздней мартовской ночью йиппи заполнили Центральный вокзал, устроив там наркотическую вечеринку «Йип-ин». Она быстро закончилась мародёрством, дракой с полицией и арестами, но Хоффман демонстрировал, что может вовлечь в свои перформансы неограниченное число участников, включая невольных зрителей. «Йип-ин» был всего лишь промоакцией: месяц спустя на «Йип-аут» в Центральном парке пришли 20 000 человек.

На День Святого Валентина йиппи разослали три тысячи бандеролей с марихуаной по случайным адресам. Они вручили вице-президенту Хэмфри свиную голову, запустили мышей на встречу акционеров компании-производителя напалма и выпустили утку в зрительный зал шоу Дэвида Сасскинда. Во время бунта студентов Колумбийского университета Хоффман присоединился к восставшим и несколько дней провёл в осаждённом кампусе. Но самая крутая из задуманных йиппи акций так и не осуществилась: Эбби планировал всплыть у берегов Нью-Йорка на жёлтой субмарине и переоткрыть Америку. Почему-то передумал.

Хоффман стал желанным гостем на ТВ, эпатируя публику шутками про марихуану и цензуру. Рассказывают, как во время прямого эфира в ответ на вопрос ведущего он начал беззвучно шевелить губами, якобы его заглушили в трансляции. Но когда Эбби говорил, выходило куда радикальнее: пока другие обвиняли в проблемах президента или армию, Хоффман шёл дальше и линчевал средний класс. Он издевался над американским ценностями, требовал разрушить нуклеарную семью, призывал убивать родителей. А в это время его собственным родителям шли сотни писем от товарищей по несчастью, которым тоже не повезло воспитать бунтующих детей.

1968 год был воплощением того, о чём мечтал Эбби: тогда Америка закипела уже весной. Четвёртого апреля был застрелен Марин Лютер Кинг, а за пять дней до этого Линдон Джонсон объявил, что выходит из президентской гонки. На фоне мятежей в чёрных гетто и раскола в Демократической партии грядущий съезд демократов в Чикаго оказался под прицелом сразу нескольких групп радикалов, включая и йиппи. Выборы Хоффмана не волновали, он собирался провести музыкальный «Фестиваль жизни» – вызов официальному «Конгрессу смерти», как его окрестили. Попутно Эбби обещал разбросать гвозди на улицах, высыпать ЛСД в систему водоснабжения и взять съезд штурмом. Ничего из обещанного он так и не осуществит, но этот театр радикализма и был тем, что привлекало к нему сторонников: тысячи молодых раздолбаев, хотевших чувствовать себя политическими активистами, отрываясь, как хиппи.

Единственным, кто мог помешать фестивалю, неожиданно оказался Роберт Кеннеди: он выступал против войны, яростно атаковал товарищей-демократов и требовал либеральных реформ. Фактически он разделял риторику протестующих, оставаясь частью истеблишмента. Уличному движению нужен был враг-ястреб, вроде Хьюберта Хэмфри, а выдвижение Кеннеди в президенты сделало бы антивоенный протест бессмысленным. Хоффман хорошо это понял, когда от него отдался Деллинджер со своим «Мобилизационным комитетом», устав от того, что эпатажные выходки заслоняют собой политические требования. Но пятого июня Кеннеди тоже застрелили, и йиппи остались в игре.

Его угрозы властям подействовали даже слишком хорошо, и к двадцатым числам мэр Чикаго стянул в город свободных полицейских и нацгвардию со всего Иллинойса. Был введён комендантский час, заявки на митинги одна за другой отклонялись, возле каждой насосной станции и каждой фильтрационной установки, куда йиппи могли сбросить ЛСД, стояло по патрулю. Деллинджер попытался дистанцироваться от грядущих беспорядков, заверив, что его демонстрация будет носить исключительно политический характер и не перерастёт в насилие. Но все понимали, что грандиозного побоища не миновать, за несколько дней до съезда йиппи через подпольные СМИ предупредили сторонников: цветы не защитят вас лучше противогаза.

Днём 23 августа полсотни йиппи окружили скульптуру Пикассо на площади возле Общественного центра. Они размахивали предвыборными плакатами и раздавали брошюры прохожим, зазывая обывателей принять участие. Для озадаченных зевак происходящее выглядело, как митинг левых активистов за очередного кандидата в президенты. Но кто же кандидат? Из глубины улицы на площадь вырулил старенький седан-универсал, кто-то из активистов объявил: прибывает Пигасус Бессмертный. К машине бросились журналисты, Рубин открыл багажник, и оттуда в толпу бросился семидесятикилограммовый кабан. Кандидат в президенты был свиньёй, буквально: его купил у одного фермера фолк-певец Фил Оукс – старый друг Джерри и Эбби. Пока Пигасуса ловила полиция, йиппи раздавали значки в его поддержку, а Рубин объявил прессе: «Много лет демократы выдвигали свинью, а затем позволяли ей жрать людей. Мы планируем обратный процесс».

Предвыборный митинг закончила полиция, задержавшая кабана и семерых йиппи, включая Рубина и Оукса. Их освободили под залог в 25 баксов, но Пигасуса не вернули. Впрочем, через пару часов активисты уже раздобыли другую свинью по кличке Пигги-Уигги – якобы жену задержанного кандидата. До начала съезда оставалось три дня.

С утра 24 августа начались митинги. Хотя большая часть обещавшихся до Чикаго так и не доехала, состав протестующих вышел внушительным: помимо йиппи и «Комитета» поприветствовать демократов решили анархисты, маоисты, «Студенты за демократическое общество» и примкнувшие к ним сторонники Юджина Маккарти – второго по популярности кандидата и главного «голубя» демпартии. Самым тихим вышел митинг феминисток: они собрались в отеле «Хилтон», где жили делегаты съезда, приятно пообщались – пришло 60 человек. Остальные оккупировали Линкольн-Парк, постепенно расползаясь по улицам с протестными маршами, откуда полиция обязалась вычищать их до начала комендантского часа. Локальные стычки происходили то тут, то там, но в первый день конфронтации удалось избежать во многом благодаря Аленну Гинзбергу, который в последний момент увёл за собой толпу митингующих.

На следующий день «Фестиваль жизни» стартовал. Утром Эбби встретили приставленные копы и предупредили, что за любое нарушение полиция разгонит собравшихся. Хоффман внимательно их выслушал, а потом развернул прямо в парке производство печений с коноплёй. Хотя её там хватало и без Эбби: к обеду зрители уже набрались и угасились, наслаждаясь протестной музыкой. Полиция периодически вмешивалась в концерт, но так и не решилась прогнать пикетчиков. Вечером Хоффман предлагал нарушить комендантский час и остаться в парке, но другие лидеры йиппи, включая Гинзберга и Красснера, снова настояли на соблюдении правил.

Ещё два дня прошли без серьёзных столкновений, а 28 августа, собравшись с силами, протестующие выдвинулись к отелю «Хилтон». К ним присоединились «Чёрные пантеры» и «Кампания бедных» покойного Лютера Кинга. Полиция атаковала протест с тыла, зачистив от пикетчиков Линкольн-Парк: вот тут-то наиболее прозорливым и пригодились противогазы. Тем временем толпа из девяти тысяч активистов двинулась на штурм «Хилтона». Слезоточивого газа было так много, что им надышался даже Хьюберт Хэмфри, наблюдавший за столкновением из гостиничного номера. В тот день он был выдвинут на пост президента.

Когда съезд уже закрывался, проигравший голосование Юджин Маккарти выступил перед оставшимися пикетчиками, и его сторонники попытались начать новый марш, который в зачатке пресекла полиция, на этом столкновения закончились. Кадры избиения активистов раскручивались СМИ, обвинявшими власти Чикаго в неправомерной жестокости и подавлении свобод. Сотни человек пострадали, включая прохожих и журналистов, погиб всего один: индейский паренёк, решивший пронести пистолет, и не факт, что вообще связанный с протестами. Итогом беспорядков стал суд над лидерами протеста, которых СМИ окрестили «Чикагской семёркой».

На самом деле подсудимых было восемь: Рубин и Хоффман из йиппи, Деллинджер и Ли Вайнер из «Моб. комитета», Том Хайден, Ренни Дэвис и Джон Фройнс из «Студентов». Восьмым обвиняемым оказался предводитель «Пантер» Бобби Сил, но его дело вынесли в отдельный процесс, и так единственный чёрный активист среди подсудимых формально выпал из самого громкого суда десятилетия.

Пока расследование беспорядков ещё велось, слушания провёл Комитет по расследованию антиамериканской деятельности, пытавшийся найти в произошедшем следы коммунистического заговора, и Хоффман уже привычно сделал зал суда своей театральной сценой. На одно из первых заседаний он пришёл в футболке, целиком сшитой из флага США, со значком «Голосуйте за свинью йиппи!» Когда Эбби арестовали за оскорбление государственной символики, он потребовал возместить стоимость конфискованной футболки. Для каждого следующего заседания он подбирал новый элемент карнавала: наряжался индейцем, крутил йо-йо во время обвинительных речей, просил отлучиться в туалет, а выйдя из зала орал: «му-да-ки!». Джерри старался не отставать, изображая партизана с игрушечной винтовкой М-16, пока его девушка Нэнси в костюме ведьмы кричала непристойности из зала.

Заговор коммунистов найти не удалось, зато Эбби во время разбирательств успел заразиться гепатитом и написать книгу: публиковал её под псевдонимом, но с собственным фото прямо на обложке. Из глобального в Америке прошли выборы: Пигасус, пропавший в застенках чикагской полиции, не смог принять участия, и вместо него президентом стал Ричард Никсон. Последнюю черту под эпохой хиппи провёл фестиваль «Вудсток», и Хоффман успел там отметиться: он выхватил микрофон во время концерта The Who, но по легенде получил гитарой от Пита Таунсенда и свалился со сцены.

Основная часть суда началась осенью шестьдесят девятого и длилась до весны. На радость американским СМИ балаган продолжался: сторона подсудимых решила, что лучшая защита – это нападение, и провела большую часть процесса, атакуя суд. По совпадению главного судью звали Джулиус Хоффман, но Эбби дал ему кличку «Джули» и окрестил «позором перед гоями». В их бесконечных пикировках 74-летний старик старался не отставать от курчавого йиппи. Однажды Эбби послал присяжным воздушный поцелуй, а Джулиус велел им его проигнорировать. Когда активист заявил, что проживает в «государстве Вудстока», судья повторно потребовал назвать место жительства, добавив: «Индия и философия меня не интересуют». Хоффман-подсудимый сравнивал Хоффмана-судью с Гитлером, а под конец вовсе заявил, что отказывается от своей фамилии, и теперь его зовут «Fuck».

Суд проходил под непрерывное улюлюканье сторонников семёрки, заполонивших зал. В день рождения Бобби Сила они пытались пронести в зал праздничный торт, а когда им запретили, ответили коллективным прохрюком, что отражено в протоколе. Адвокат Сила заметил, что Джулиус всё время выводит из зала «Чёрных пантер», и обвинил судью в расизме. Сам Сил назвал Джулиуса расистским куском говна, на что тот попросил внести в протокол: «что тон голоса мистера Сила был визжащим, стучащим по столу и кричащим». Когда Бобби отказался успокоиться, ему заклеили рот, а самого пристегнули цепями к скамье, пока адвокат верещал, что суд превратился в пыточную.

Всего за время процесса Джулиус Хоффман 175 раз вынес постановление о неуважении к суду. Но тактика активистов сработала: старик выходил из себя, прерывал подсудимых на полуслове и не дал присяжных ознакомиться с рядом важных улик, что позже позволит обвинить его в предвзятости. И каждый раз, выходя из зала, он встречал толпу митингующих, кричавших: «весь мир смотрит!» Миру, на самом деле, было плевать, а вот Америка жадно глотала каждый новый эпизод этого реалити-шоу.

На одно из последних заседаний Джерри и Эбби сами пришли в судейских мантиях. Когда приставы заставили их снять, под мантиями оказались костюмы полицейских. И хотя присяжные тоже смеялись над происходящим, они всё же признали лидеров йиппи виновными в разжигании беспорядков, и Рубин с Хоффманом отправились в тюрьму. Два дня спустя суд снова собрался, чтобы огласить приговоры, и Джулиус позволил осуждённым выступить с речью.

Эбби начал привычно нагло, предложив однофамильцу купить ЛСД и познакомить с хорошим дилером во Флориде, намекая на место следующего съезда демпартии. Но дальше резко сбавил обороты: «Было не смешно вчера вечером сидеть в тюремной камере, комнате 5 футов на 8 футов, без света. Я мог бы написать целую книгу прошлой ночью. Ничего. В комнате нет света. Клопы повсюду. Они кусаются. Я не ел шесть дней. Я не голодаю: это нельзя так назвать. Просто еда воняет, и я не могу ее есть». Жалобный тон не помог: Хоффман получил пять лет тюрьмы, штраф 5 000 и предписание оплатить судебные расходы. Через две недели апелляционный суд отменил решение, а через год приговор признали недействительным, но своим сроком он гордился до конца жизни.

Из тюрьмы Эбби вышел героем, иконой взрослевшей Америки. Он выступал с речами в колледжах, несколько СМИ признали Хоффмана человеком года, а Национальная ассоциация парикмахеров предложила награду тому, кто сумеет его подстричь. Коммерческие предложения лились рекой: выпустить игрушки, отпечатать постеры, опубликовать письма, снять документальный фильм. Хоффман от всего отказывался, о чём впоследствии жалел.

Во Флориду Эбби так и не съездил, зато книгу написал, и в ней бросил вызов главной скрепе американского общества – деньгам. «Революция в сознании без перераспределения благ – чепуха», – пишет он в предисловии. Но кто будет их перераспределять? Пока общество и государство полностью подчинены крупному капиталу, простой человек всегда останется в дураках. Единственный способ обмануть систему, известный Хоффману, это постараться не дать ей ни цента, и в этой книге он учит, как.

Фактически Эбби отразил на бумаге все свои знания, полученные за прошедшие четыре года: как бесплатно питаться, бесплатно жить, путешествовать, одеваться, лечиться, получать образование. Он щедро делился опытом с маленькими бунтарями: как организовать подпольную радиостанцию и кустарную типографию, как выращивать коноплю, печатать агитацию, драться с полицией, и как после драки получить юридическую помощь. Но это ещё ребячества: дальше он учил делать коктейли Молотова, воровать из магазинов, подделывать документы. И, разумеется, нарушать чужую интеллектуальную собственность. Эбби и название выбрал подходящее: «Укради эту книгу».

Большая часть текста была написана ещё летом 1970, свои черновики Хоффман сводил воедино зимой, когда снова на месяц загремел в тюрьму. В публикации ему отказали 30 издательств, и не только из-за противоправного содержания, но и по причине её общего антиамериканского настроя, ведь Хоффман откровенно издевался над родной страной, коверкал её название, смеялся над историей и культурой, выводя по итогу такой посыл: воровать у Америки не преступление, преступление – не воровать. Эбби возил текст в Европу, но там его просили сменить названия, опасаясь убытков из-за воровства.

Когда книга всё-таки вышла, она стала бестселлером: только за полгода было продано 250 000 экземпляров при том, что многие читатели следовали совету в заглавии и воровали её из магазинов. «Укради эту книгу» вошла в обязательную программу чтения у злых детей семидесятых наряду с «Поваренной книгой анархиста». Она расползалась по университетским общагам, передавалась от старших братьев к младшим, шагала за пределы США, где её перепечатывали самиздатом.

К тому моменту протест сходил на нет. Йиппи ещё делали забавные акции, вроде вторжения в США со стороны Канады или чуть более локального вторжения в «Диснейленд», но большинство остальных охотно меняло цветастые майки на деловые костюмы, пока их лидеры из уличных активистов превращались в общественных деятелей. И Хоффману тоже пора было бы стать писателем, основать благотворительный фонт и получить кафедру в Вустере или Беркли.

Эбби остался в активизме и выдохся. На выборах он поддержал кандидата от демократов, который разгромно проиграл Никсону. Требовал освободить пожизненно осуждённого за убийство двух полицейских Томаса Трантино. Собирался снять на видео свою вазэктомию. Одной из его последних идей в рядах йиппи было мыло с изображением американского флага, который бы постепенно стирался при использовании, но производитель так и не смог придумать, как это реализовать.

В августе 1973 Хоффмана арестовали при попытке продать партию кокаина. Он уверял, что попался на удочку полицейских провокаторов, но это же был Эбби, человек, который публично защищал любую наркоту, кроме героина: лёгкая добыча для копов. Узник совести превратился в обычного уголовника. Но снова в тюрьму ему не хотелось: заплатив залог, Хоффман выступил с речью, слетал в Калифорнию сделать ринопластику, встретился с первой женой и исчез.

Спустя шесть лет он неожиданно обнаружился в курортном городке недалеко от парка Тысячи островов, скрываясь под именем Барри Фрида – трудяги, владельца двухэтажного коттеджа и предпринимателя. Проще говоря, цивила. Но это ещё не худшая судьба: Рубин в те годы организовывал мотивационные семинары на Уолл-стрит.

Пока Эбби скрывался, его отец поймал сердечный приступ, так и не узнав, где сейчас сын. В подполье он встретился с третьей женой, много путешествовал по поддельным паспортам, периодически что-то публиковал через друзей и даже иногда давал интервью. Скрываясь от ФБР, Хоффман остался активистом: он организовал масштабную кампанию против изменения русла реки Святого Лаврентия, и одержал победу. За это ему даже жал руку сенатор от штата Нью-Йорк.

К полиции Эбби вышел сам, во всём признался и получил заслуженное наказание, которое большей частью заменили посещением центра реабилитации для наркоманов: после шести лет в бегах он провёл за решёткой четыре месяца.

Пока Хоффман скрывался, с ним произошло худшее, что только может случиться с любым профессиональным активистом: он победил. Не во всём, но реалистичная часть его требований стала реальностью: Война во Вьетнаме закончилась, чернокожие почти избавились от институциональной дискриминации, атеизм и борьба за экологию вошли в моду, а слово «fuck» пополнило бытовой лексикон. Даже на травку общество стало смотреть как-то позитивнее, познакомившись с кокаином и его колумбийскими поставщиками.

Эбби надеялся, что консервативная реакция при Рейгане вдохнёт в протест новую жизнь, но этого не произошло. Общество переболело лихорадкой бунтарства и выработало иммунитет. И сам Хоффман тоже внёс в это лепту: он сделал неформалов звёздами, и благодаря этому они больше не эпатировали обывателей, субкультуры влились в мейнстрим. Пройдут годы, Штаты оправятся от кризисов семидесятых, и общество достатка превратится в общество излишек. Это не искоренит уличную преступность, но лишит её робингудского нравственного основания, ведь даже бездомному не нужно грабить магазины, если он может заплатить за обед.

Хоффман пытался найти своё место в новом мире: писал для крупных СМИ, участвовал в дебатах, выступал перед студентами, устраивал митинги против энергетических компаний. Его называли стареющим активистом, и он действительно старел. В 50 лет Эбби, которого стоило бы уже называть Эбботом, решил встряхнуть карьеру и выкинуть трюк в духе себя же двадцатилетней давности: захватить Массачусетский университет.

Да, Вьетнамская война закончилась, но ей на смену пришли десятки прокси-конфликтов по всему миру, в том числе Война в Никарагуа, где Штаты поддерживали правых головорезов «Контрас». Масштаб конфликтов не сопоставим, но и цель акции в этот раз была попроще: не Пентагон, и даже не «Хилтон». Так вот в Массачусетском университете работали вербовщики ЦРУ, искавшие специалистов для работы в Латинской Америке, и Эбби выступил против этого.

Он заручился поддержкой Эми Картер – президентской дочери, ребёнка в Белом доме, проведшей детство перед объективами телекамер. С ними были шестьдесят человек – только молодёжь: Эбби не хотел просить помощи у ветеранов шестидесятых. Они зашли в здание университета, сели в проходах, развернули транспаранты. Во времена Джонсона и Никсона их бы широко поддержали студенты, но при Рейгане всем оказалось плевать. Через несколько часов протестующих вывела полиция, посадила в автобусы и увезла – это был последний перфоманс Хоффмана.

Он ещё два года будет колесить с лекциями по университетам страны, пытаясь вдохновить новое поколение революционеров, как его самого вдохновили Маркузе и Маслоу. Потом вдруг решит стать стендап-комиком, ведь революция должна быть весёлой. Но сам Эбби уже не будет весёлым: в глазах своих зрителей он стал скучным, застрявшим во времени стариком.

Тело Эббота Хоффмана обнаружили 13 апреля 1989 года. Он покончил с собой – наглотался барбитуратов. В смерти обвинили биполярное расстройство, которое диагностировали покойному ещё десять лет назад. Но разве какая-то жалкая психическая болячка могло убить такого человека? Это звучит слишком мелко и обидно, чтобы быть правдой.

Давайте отмотаем время на пять лет. Эбби дебатировал против Джерри Рубина, этот конфликт бывших друзей окрестили «Йиппи против Яппи». Хоффман чувствовал себя преданным, ведь Джерри был для него, как Фидель для Че Гевары, а теперь стал частью корпоративной культуры. Он был весел и напорист на первых дебатах, но с каждой следующей встречей выглядел всё слабее и печальнее, пора Рубин ставил его перед лицом жестокой реальности. Тогда Хоффман внутренне понял, что Америке теперь нужны не бунтари, а честолюбивые молодые профессионалы.

Надломленный этим осознанием, он навсегда вычеркнул Рубина из списка своих контактов. За жизнь Эбби потерял много друзей, потеря Джерри была самой тяжелой, но неизбежной: они коренным образом различались изначально. Джери был благополучным еврейским парнем, который на волне антивоенных протестов решил почувствовать себя рок-звездой, и у него получилось. А Эбби был дураком, который верил в свою борьбу, вот только борьба оказалась обречённой, и эта вера его убила.

#60е #сша #протест #хиппи #биография #лонг