Что я читал в 2022 году: зима-весна (16 микрорецензий)

Почему бы и мне не подвести книжные итоги года? Прочитал я в 2022 году откровенно мало, всего 45 книг. Поскольку человек я писучий, решил разбить отчет по сезонам, и все равно перед вами вери-лонг-рид о первой трети прочитанного. Буду менее корректен в выражениях, чем обычно, так что внутри порядочно подрывающего чтива.

Дата в скобках – день, когда я закончил читать книгу.

Год я начал с самого большого события переводной литературы 2021 года – полного перевода Finnegans Wake на русский язык самодеятельным анонимом Андреем Рене. Разбору этой книги посвящена моя самая большая статья на DTF. Как показал год, перевод "Финнеганов" на русский ноунеймом-психопатом, хейтящим в своих закрытых пабликах филологов и рэперов и молящимся на мангу/аниме, никому на хрен не сдался в литературном мире. Кроме меня о нем так никто ничего вразумительного не написал (вероятно, и не прочитал тоже никто, хотя перевод вполне), так что на DTF есть уникальный для рунета литературный контент, а не только щитпосты.

"На помине Финнеганов" – вершина самоуверенного модернистского метода "щас я тут вам построю совершенный мир". Мир книги действительно совершенен: его время закольцовано в пределах суток, его пространство содержит в себе всех людей и все события человеческой истории одновременно в виде слов, вкаламбуренных друг в друга на все лады авторской фантазии. При этом Джойс не из стесняшек и не пытается прикрыть свой сложносочиненный механизм каким-то хоть приблизительно удобоваримым сюжетом для нормисов – нет, он сует читателя лицом прямо в провода, устройства и приборы Романа-Вообще и возит по ним на протяжении семи с лишним сотен страниц без каких-либо пояснений, мол, "если надо объяснять, то не надо объяснять".

Поэтому читателю что в оригинале, что в любом переводе приходится вместо чтения книги изучать ее язык, приспосабливаться к тому, что важны не значения слов, вбитых молотком джойсовского (г/ф)ения в другие слова, а частотность тех или иных повторяющихся элементов. В общем, чтение очешуительное, если у вас стояла задача конкретно очешуеть: качает интеллект, изнашивает стамину, на харизме сказывается скорее негативно ("смотрите, это тот шиз, который всем врет, что прочитал "Финнегана"!”). Подробнее – в моей статье о.

Но книжка клёвая, и я рад, что прочитал, обязательно перечитаю в оригинале. А вот переводчик не клёвый вообще – вскоре после статьи на DTF он меня наглухо забанил во всех соцсетях, а статью нигде так и не перепостил. То есть челик, который ноет, почему его героический труд не ценят филологи, забанил филолога, высоко оценившего его труд >>_<<

Дальше я решил расслабиться и почитать немного молодых русских писателей на хайпе. Потому что а) надо отдохнуть после Тома-которым-потроллил-Джеймс, б) интересно, что пишет мое поколение, чтобы попасть в хайп.

Прочитал за два дня. Книга внезапно является не пропагандой ЛГБТ+, а контрпропагандой: сначала автор честно рассказывает, что лесбухой она стала от патологической любви к матери в отсутствие хоть какого-то позитивного мужского образа в окружении (батя – наркоман, хахали мамы – алкаши-бандиты-психи), а потом в конце концов признается, что у нее беда с головой, причем с реальными нереальными галлюцинациями, из-за чего она долго сидела на таблетках. Очень не позитивный образ буквы Л в запрещенном тетра+грамматоне. Для пропаганды здоровые-счастливые люди нужны, а не болеющие-страдающие.

Как автофикшен текст слабый, поскольку автор – человек скучный и малосодержательный. Васякина старательно рассказывает о себе все, что только можно, претендуя таким образом на идеальную искренность и открытость перед читателем, но вот этого всего оказывается как-то очень мало. Рядовое детство в рядовой малофункциональной российской семье, рядовой подростковый и молодежный периоды – ну кроме отыгрыша "Тридцатой любви Марины" Сорокина – пачка прочитанных книг, декларация о намерениях создать "женский язык", попытки случайным, непоследовательным образом этот язык определить и сконструировать, документирование процесса похорон матери и на этом все. Неинтересный человек неинтересно о себе написал, ладно.

А вот как постмодернистский метароман "Рана" хороша, и хороша помимо воли автора. Я прочитал текст как историю глубоко несчастного человека, который не в состоянии ни понять себя, ни хотя бы увидеть себя своими глазами, поскольку ничего своего у него на самом деле нет, все чужое, включая даже органы чувств. Главный герой книги – фем-поэтесса Оксана Васякина – обнаруживает, что всю жизнь она провела буквально глаза в глаза с мамой, которая только что умерла. Стихи писала только маме, смотрела на себя лишь материным взглядом, действовала, ориентируясь на маму, и в результате к тридцати годам она подобралась, не зная и не видя себя. Считайте, что умерла сама. или родилась второй раз, когда информационная пуповина оборвалась с материнской стороны (одна из трактовок названия, кстати).

Эта трактовка у меня щелкнула как раз на пуповинном моменте. Васякина ближе к финалу доходит до того, что рассказывает о своем пупке – после смерти матери она вдруг заметила, что в пупке у нее остался засохший, затвердевший кусочек пуповины, который у нее не получается выдрать (спасибо за такие подробности, Оксана, будем иметь в виду). У меня тут же возник вопрос – то есть до того автору трогать свой пупок не приходилось? Мыть, например? А в детстве, когда пупок еще не утонул в животных жирах, этот кусочек не было видно? Эпизод соединился с другим откровением – что именно мама первой заметила, как у маленькой Оксаны на лобке начали расти волосы – и я понял, что да, в самом деле, перед нами трагический персонаж, проживший 29 лет без своих глаз и своего разума. Все эти годы она была лишь придатком к глазам и разуму матери. А теперь, когда мать ушла из жизни, оказалась в пустоте, и ей остается только цепляться за фем-сочинения в надежде, что она сможет смотреть на себя и мир через них. Неплохо.

Но если читать книжку просто как автофикшен, то это базовое сочинение для узкой целевой аудитории. Тиражи у нее хорошие, потому что у целевой аудитории спрос есть, а отечественного предложения очень мало. Перечитывать не буду. Не люблю нытье.

Взял в пару к "Ране", потому что тоже про похороны родителя своего пола, только мужского, ну и Галя форсила как годное. Оказалось негодное, как это регулярно бывает с рекомендациями именитых читателей. На этом можно и закончить, но можно и написать еще немного.

"Угловая комната" – это сочинение в режиме "мне пора написать длинный текст, но я не знаю, о чем". Самое страшное, я бы даже сказал патологическое, решение в такой ситуации – "написать о себе", если автор просто рядовой молодой гражданин России без особых примет. Представьте, что обычный мужчина лет 28-ми написал книгу о том, какой он никакой. Представили? Все, считайте, что вы прочли "Угловую комнату".

У молодого литератора, которому вообще-то положено работу работать, а он все студент, умирает отец в провинциях, и он возвращается в родной город, чтобы похоронить совсем не родного ему (по жизни, не по крови) батю. Как и у Васякиной, это биографическая часть – настолько автор не смог сочинить историю. Дальше он продолжает не мочь сочинять истории, заставляя героя скучно шляться по бывшим одноклассникам. Не зная, что делать с персонажем, он заставляет его болеть и в больном виде, например, залезать на бабу, которая 10 лет назад была нравившейся ему девочкой. Герой время от времени говорит, что не понимает, что его после похорон в этом городе держит – это Валитов так извиняется, что не придумал мотивации событиям.

Но сочинения "как я сдох этим летом", увы, на полную книжку не хватило, опять как у Васякиной. Оба, видимо, привычные к составлению школьных и студенческих рефератов с литрами воды, добивают рукописи до хоть какого-то приличного объема кто чем смог: Васякина как фем-поэтесса вставляет стихи и эссе про феминизм, а Валитов как воннаби-райтер – тоже эссе и рукопись более ранней работы, еще более пустой, чем межпохоронное валанданье бездельника в основной части. Ранняя работа – это якобы-стилизация под (пост)модерновых французов, написанная вычурным, искусственно раздутым языком, повествующая конечно же тоже о бездельниках, но теперь валандающихся по Парижу. Автор, скучающий в России, как бы тоскует по скуке в Париже.

Друзья, если хотите почитать об экзистенциальных горестях современных молодых людей под 30, "Угловая комната" (делающая вид, что она об этом, а не о желании автора написать больше 10 авторских листов под одним названием) вам не нужна – читайте DTF, тут постов о страданиях молодежи от неустроенности жизни и отсутствии перспектив больше, чем проверок в Disco Elysium. А тем, кто хайпил эту пустую книгу, выношу выговор. Перечитывать не буду ни в коем случае, ненавижу безвольное нытье.

Эту книгу я прочел, потому что она выиграла премию "Новые горизонты", единственный литературный конкурс, который мне интересен. Проглотил всего за день – так легко и увлекательно она читается. У нее любопытный баланс между плюсами и минусами, связанный с фигурой автора. Рагим Джафаров явно фанат историй о психологии, когда писатель рассказывает читателю через персонажей всякие познавательные штуки о том, как устроена человеческая психика и какие глубинные мотивы скрывает поведение человека. Но, судя по "Сато", он не псих(иатр/олог), а просто горячо, по-братски любит эту тему и при этом не дорабатывает в достоверности фактуры.

История наконец-то увлекательная: в одной вроде бы нормальной семье пятилетний мальчик вдруг начинает утверждать, что он – командующий флота космодесантников (я уже не помню точно, пусть будет адмирал для ясности) из Warhammer 40000. Мол, его личность недруги загрузили в тело малыша и ему надо дозвониться до своих, чтобы свалить из этого мерзкого мира жалких инфантилов к подчиненным и Богу-Императору-Золотому-Стулу. Перепуганные родители, которых теперь строит их собственный карапуз, приводят пацана к детскому психологу, чтобы та починила ему голову. И тут начинается вертеться сюжет о том, как мама в семье вертит папой, как папа вертит мамой и как мальчик пытается выжить в их психовороте по правилу "хочешь жить – умей вертеться". Детский психолог в какой-то момент понимает, что лечить голову надо всем поголовно, включая себя, и доводит дело аж до попытки убийства.

В романе есть замечательные сцены, особенно мне понравился эпизод, где малыша какой-то мужик пытался оттереть в очереди в кафе, а адмирал Сато за это порезал его одноразовыми пластмассовыми ножиками и завопил "КАДИЯ СТОИТ". Вот это был эпик вин. Также автор здорово запрятал секрет появления в семье командующего из Вахи в одного из родителей и с удовольствием, как большой подарок читателю, постепенно этот секрет развернул. Следить за поворотами психологических сеансов, семейными скандалами и тем, как на психологиню давил супервизор, было увлекательно. И все было бы хорошо, если бы не два "но". Одно я прямо пропишу, а другое спойлер, поэтому только намекну, книга все-таки вполне достойна прочтения.

Первое "но": пятилетний ребенок при любой степени гениальности не в состоянии порождать такой текст, какой выдает адмирал Сато. Даже если бы он вырос в семье вахалюбов и в три года прочитал весь корпус "Ереси Хоруса", он не смог бы говорить так, как говорит пятилетний мальчик в этом романе. Автор старается балансировать неопределенность – то ли парень придуривается зачем-то, то ли правда в нем сидит сознание космодесантника – но уже на первом сеансе, на первых страницах персонаж выражается так, как никогда не осилит пятилетка. И детский психолог должна была увидеть это мгновенно. В итоге вся дальнейшая история – это веселая игра молодого сочинителя Рагима Джафарова в занимательную психологию без капли достоверности в поведении двух центральных действующих лиц, потому что мальчик не мальчик, а психологиня не психологиня.

Почему так произошло, вполне понятно. У автора нет детей. Были б дети, он бы знал, какие умные вещи могут заворачивать малыши в пять лет – и насколько отрывочны и несамостоятельны их речи по стилю на дистанции. Я вот батя двух очень умных девиц 7 и 3 лет, они сочиняют ТАКОЕ и мы с ними в играх моделируем ТАКОЕ, что я поражаться их воображению не успеваю – но до уровня адмирала Сато им очень и очень далеко. Его реплики сгенерированы зрелыми нейросетями, следовательно, с самого начала ясно, что перед нами весьма неожиданный фанфик по вахе, а не серьезный роман о психологических проблемах в обычной семье.

Второе "но": финал( Что ж так молодым авторам не даются крутые финалы, чтобы читатель, всю книгу приговаривая "нифигасебе", на последней странице заключил "нуващще" и побежал строчить позитивный отзыв в интернеты? Начитались про "Вот как кончится мир: не взрыв, но всхлип" и все как один всхлипывают. Не буду спойлерить, но финал беспомощный, сообщающий читателю, что автор не смог справиться со своей идеей, не смог остановиться в желании раскручивать и раскручивать спираль сюжетных поворотов, и накрутил откровенно лишнего. Надо было кончать на том, как психологиню (по книге незаслуженно, по факту заслуженно) выгоняют из психобизнеса за вылеченного от раздвоения личности ребенка. А он что?

В результате получилось, что книга захватывающая, правильно ведущая читателя за собой (кроме финала) и играющая на струнах его сердца – до тех пор, пока читатель не начнет задумываться, что на самом деле в этом русском сериале про больную семью происходит? Она вроде как умная реалистическая, потому что раскрытие внутренних мотивов поведения относится к интеллектуальной работе, но по фактуре глупая фантастическая, потому что чо там психологизировать: пацан 100% инфицирован космодесантником, зовите инквизиторов для ментальной экстракции. Говорят, в книгах по вахе примерно то же с изображением космической навигации и боев. Если да, то "Сато" – фанфик, достойный своего прародителя. Может, когда-нибудь и перечитаю, но вряд ли, пусть лучше Джафаров научится писать без ошибок в моделировании)

Почувствовав, что хорошо отдохнул как читатель на современной молодой русской прозе, решил вернуться к хардкорной программе, однако "Кровавый меридиан" оказался вовсе не хардкорным чтением, не (пост)модернистской удавкой на мозге читателя, а крепким историческим романом о событиях сразу после победы США над Мексикой в 1840-х с интересными повествовательными приемами. Книга оставила меня скорее безразличным, чем впечатленным.

В романе юноша без имени прибивается к шайке головорезов, которая занимается скальподобычей по заказу американских властей. Головорезы режут скальпы индейцам, индейцы режут скальпы головорезам, потом все режут скальпы всем, забыв о госзаказе, потому что звери и дикари. Трудовые будни "три дня ползем по пустыне – ни одного индейца; откуда-то выскочили индейцы – мы умерли" оживляет местный Сатана – огроменный лысый мужик, по имени/кличке Судья Холден, который говорит на всех языках, предвидит будущее, искусно манипулирует людьми, все умеет и вообще непонятно, зачем ему эти жалкие людишки. Событийный ряд в итоге так и делится пополам: что натворила банда Глэнтона – что натворил судья Холден.

Когда говорят о "Кровавом меридиане", то обязательно упоминают отсылочки к Ветхому завету (книгу иногда так и называют – ветхозаветный вестерн) и говорят, что роман написан языком Библии короля Якова, а потому, мол, надо читать в оригинале, переводы этого не передают. Что могу сказать, отсылки есть, но не в событиях, а в пейзажах, и их считывание для понимания истории не обязательно; язык Библии короля Якова, понятно, оценить я не смог) Зато оценил сдержанность и даже сухость текста, которой автор добивается для передачи ощущений от исторических событий через стиль.

"Кровавый меридиан" постоянно называют одним из самых мясных романов XX века с кучей жутчайших сцен насилия. Так вот, их там нет. Насилие есть, его много, но Маккарти подает его отстраненно и кратко – напали на деревню – перестреляли индейцев – срезали скальпы – поехали в город сдавать добычу. Или: ехали по пустыне – нашли заваленное костями поле, где одни индейцы убили других – пожали плечами, поехали дальше. В целом весь текст такой: минимум слов обо всем, с исключениями только для живописных адских пейзажей американского юга. Автор как бы высушивает роман на солнце, выпаривая из него всю воду, в том числе знаки препинания в диалогах, и оставляет от книги один лишь ее сушеный скальп, вокруг которого танцует со скрипочкой вечной молодой сатаноид Судья Холден.

Обязательно перечитаю, вероятно, в оригинале, но без ожиданий, что от языка история как-то преобразится. Там все так же будет скакать по пустыне банда Глэнтона, которой уже все равно, чьи скальпы резать, лишь бы убивать, пока самих не убили. Возможно, американцами эта книга читается более вдохновенно, поскольку это их история, но я не американец.

Тим Скоренко – хороший энергичный молодой писатель, очень люблю его "Сад Иеронима Босха", а предыдущий роман "Эверест" показал, как хорошо автор умеет работать с исторической и географической фактурой. Но "Стекло" – вещь, увы, слабая.

В "Стекле" автор вновь демонстрирует, как он супермегахорош в проработке источников, на сей раз мифов Крайнего Севера. Все, что касается жизни северян и сендухи (то есть тундры), здорово и сочинено, и написано. Но север тут только рамка, а в качестве картины Скоренко вставляет в него набор притч разной степени поучительности, которые в финале соединяются в одну большую притчу, завершающуюся, можно сказать, ничем.

Такое впечатление, что у автора в столе накопился ряд коротких рассказов, пересматривающих различные городские легенды и религиозные вопросы, и он решил собрать их в один большой текст. Для этого он придумал, что некий всезнающий Проводник ведет дюжину смельчаков через Крайний Север к месторождению волшебного вещества – Стекла, которое, почти как Олег из популярного пирожка, все вокруг превращает в Стекло. По ходу он заставляет участников экспедиции рассказывать свои настоящие истории, наполненных болью, стыдом, гневом и прочими мелкими радостями жизни вплоть до расчлененки, и выводит из каждого рассказа мораль. Параллельно развивается сюжет о человеке, которому можно убивать, и проститутке с необычайными сверхспособностями, ради которой убийца отправляется в погоню за Проводником.

Читать это было просто скучно. Притчи базовые, мораль мне ничего нового не сообщила, перелицовка религии не впечатляющая и какая-то поспешная, мир состоит из одних плохих людей. Как будто 20-летний парниша писал, а не зрелый сочинитель, причем в режиме расписывания ручки. Возможно, это и правда какой-то древний черновик, облагороженный богатой морозной фактурой сендухи. Книгу почему-то называют одним из главных событий русской фантастики в этом году, но это скорее говорит о дефиците русской фантастики, чем о качестве романа.

Перечитывать не буду. Тим, пиши еще, лучше менее банальное, чем "Стекло".

Тут я купился на чей-то полуслучайный пост, что вот вышла книжка в 900 страниц, написанная в режиме Льва Толстого. Зря.

"Воскрешение" является описанием жизни и распада еврейской семьи с конца 70-х годов XX века до нулевых XXI века. Я погуглил автора, и очень похоже, что Соболев в общих чертах беллетризовал собственную биографию. История начинается, когда главный герой дошкольник, и последовательно проводит его по пути рожденного в СССР и возмужавшего в эмиграции еврея. Немного разборок с гопотой в начале 80-х, много тусовок с неформалами в 80-х, включая бухлишко, беспорядочный секс и путешествия автостопом из СПб аж до Новосибирска, ожидания погромов в Питере конца 80-х, импульсивная эмиграция сестры в Израиль, хладнокровная эмиграция родителей в Германию, герой тоже оказывается в Израиле, там тоже бухает-трахается, участвует в войне с Ливаном, путешествует по Индии, становится гениальным программистом, находит дочь в России и умирает, потому что автору надоело писать эту тягомотину.

Типичная слабо написанная книга. Текст претендует на психологизм, но персонажи регулярно меняют свое поведение в угоду автору, которому вот тут нужна ссора, а вот тут – внезапное расставание. Соболев легко может бросить персонажа, который заявлялся как значимый, на несколько сотен страниц, затем достать его, немного повертеть перед читателем и бросить назад в корзинку к остальным. Для умняка введена тема о принадлежности семьи главного героя к сфирот Гевура, которая почему-то трактуется как "стойкость", из чего выводится, что семья должна эту стойкость проявлять – однако там все как один стойкости даже не нюхали, при первом же испуге бегут, куда глаза глядят, при первом же соблазне бросаются на то, что дают, при первом же испытании от всего отказываются.

Ближе к финалу открывается секрет каббалистического Полишинеля, что не должна сфирот Гевура существовать без сфирот Хесед ("милость"), а XX век типа прошел под одной Гевура, отсюда все исторические и семейные трагедии. Тут надо сказать, что, во-первых, руки Адама-Кадмона в любом случае друг без друга не существуют, а в-нулевых, что Гевура, порожденная Бина, означает не "стойкость", а "суд". И главный герой за столько лет мог все-таки выяснить, что за комплекс идей на самом деле скрывается за Гевура, а не просто мусолить некую "стойкость".

Тут можно было бы прочитать книгу постмодернистски и сказать, что, мол, это талмуд о том, как семья под Гевура попадает на "суд" истории и с треском проигрывает одно дело за другим, постоянно теряя саму себя – так все в романе и происходит, там каждый провалился по собственной дури ниже дна, ни один даже на стартовых позициях не удержался – но зачем? Книга просто слабо написана и не стоит усилий, хотя крепкий редактор ей бы хорошо помог: отдельные истории интересные и познавательные, но автору не хватило сил прописать самостоятельных живых героев, выкинуть лишнее и толком связать друг с другом нужное. Перечитывать не буду.

Елизавета Дворецкая предложила написать отзыв для нахзаца ее книги "Свенельд. Путь серебра", и, чтобы полнее оценить текст, я попросил ее скинуть на почитать первый роман цикла. Дворецкая известна как автор славянского фэнтези для женской аудитории и, скажем так, хард-исторических романов о дописьменной эпохе русского прошлого. Цикл о Свенельде относится ко второй категории, и надо сказать, что подходом писательницы к материалу я был впечатлен весьма и весьма.

За основу цикла взят один-единственный документ за авторством арабского историка X века аль-Масуди, рассказывающий о набеге русов на каспийские города. Один-единственный, потому что больше никто о набеге ничего не написал, у русов письменности еще не было, чтобы восславить удачный поход и богатую добычу, да и аль-Масуди не был свидетелем, а опрашивал случайных людей. Дворецкая взяла этот документ, вписала его в существующую систему научных данных о начале X века, отделила в нем достоверное от явной путаницы в показаниях и реконструировала вероятную картину похода, взяв за центрального героя всей истории еще молодого Свенельда, который в старости будет соправителем великого князя киевского Святослава Игоревича. Ее работа с фактурой сравнима с тем, что делает археолог, по горсти черепков, остаткам фундамента и десятку костей восстанавливающий быт и культуру целого города.

Поскольку Елизавета Дворецкая пишет с размахом циклов книг по вахе, первый том "Свенельд. Зов валькирий" посвящен всего лишь одному из эпизодов подготовки к походу – зимнему сбору дани русами с мерян и призыву этого стертого историей народа присоединиться к набегающим на Каспий. От мерян осталось чуть ли не меньше, чем от каспийского похода, и потому писательница решила дать им жизнь на страницах своей книги. Я с интересом прочитал рукопись (обе книги на тот момент еще не добрались до верстки), всюду отмечая богатую этнографическую фактуру – поверья, обычаи, ремесла, украшения, фольклор – а когда полез в интернет за какой-то деталью, обнаружил, что это все была авторская реконструкция по отдельным артефактам, найденным в местах вероятного проживания мери.

Вот это меня и восхитило: автор не просто рассказывает какую-то приключенческую или драматическую историю в декорациях седой древности, а на равных с этим уделяет внимание самим декорациям – и не в смысле "посмотрите, как у меня тут дорого-богато", а в смысле самоценности реконструкции для художественной литературы и даже для истории. Эта самоценность действительно существует: с одной стороны, точная наука ограничена своим методом в коммуникативных возможностях – она может лишь говорить "здесь мы нашли могилу с такими-то украшениями", с другой стороны, корпус исторических романов полнится профанацией, когда авторы выдают за фактуру откровенные выдумки или сгибают научные знания в угоду своей позиции. Хорошая, с вниманием к материалу художка позволяет одновременно и ярко, и достоверно донести до читателя, что там у наших предков творилось N лет назад.

В "Свенельд. Зов валькирий" заложен какой-то невероятный объем работы с научными данными и знаний автора по древнерусской истории. Поначалу мне даже казалось, что я читаю хардкор – так много там было непривычных имен, названий и предметов, в которых читателю надо ориентироваться с самого начала. Сориентироваться удалось довольно быстро благодаря ясному сюжету, где помимо предвкушения грядущих ратных подвигов, главную роль играет, конечно же, любовь. На мой вкус, Свенельд и его братья в книге многовато думают о бабах, но это такой авторский метод придания живости и жизненности героям через простые и понятные чувства.

Перечитывать, впрочем, не буду, поскольку древнерусская история меня в целом не интересует. Как я узнал от автора, цикл будет состоять из 8 или 9 книг, и если б это была трилогия, то третий роман я бы прочитал, а так не буду вовсе – не моя тема. Но подходом Елизаветы Дворецкой к историческому роману все равно восхищен.

Подход Елизаветы Дворецкой к историческому роману во второй части цикла поразил меня еще больше, чем в первом. Во-первых, тем, что она показывает во второй части, во-вторых, тем, как она использует этот сюжет для художественной реконструкции истории.

Если первый роман – это, по сути, этнография жизни ископаемого народа меря перед каспийским походом, то второй – рассказ о возвращении русов домой после каспийского похода. Сам каспийский поход не показан никак, центральное вроде бы событие, ради которого аль-Масуди 1100 лет назад тратил чернила, пропущено. На мой вопрос – но почему так, где мясо, почему в тексте русы не грабят корованы? – Дворецкая мне честно ответила, что в истории Каспия X века она не разбирается, в отличие от древнерусской истории. Неожиданная позиция, да? Ответственный перед читателем и наукой реконструктор понял, что не сможет точно восстановить сам набег, а потому отказался от его изображения.

Вместо этого вторая книга посвящена той части документа аль-Масуди, где рассказано о проблемах русов с хазарами на обратном пути вверх по Волге. Там тоже большое пространство для реконструкции – от живописания хазарской столицы Итиль, которую до сих пор так и не смогли локализовать, до литературного воскрешения буртасов, которые тоже непонятно где на Волге жили (я подозреваю, что где-то в районе моего родного Ульяновска). На сей раз любовных воздыханий нет, а есть боевик, потому что на русов со всех сторон нападают местные племена, чтобы забрать каспийскую добычу, в том числе присутствует шикарная реконструкция экстренного волока русских судов по Волгодонской переволоке. Настроение у второй части куда более мрачное: по товарно богатым, но оборонно бедным каспийским городам русы прошли, как смерч по деревне, но не могут просто так вернуться домой, а и вернувшись желанной славы не обретают, потому что за прошедшие годы слишком многое изменилось и дома и вообще в древней геополитике.

Но самое-самое в книге – это решение автора посредством такого сюжета рассказать о важнейшем географическом открытии на русской земле. Об открытии Волги. В древности люди не знали, как далеко идет та или иная река, они знали только тот ее участок, по которому было доступно движение. Если за поворотом сидели какие-нибудь буртасы и всех гостей пускали на дно – значит, за поворотом река и заканчивалась. В итоге Волгу-матушку в разные местностях принимали за разные реки. Для русов подъем по Волге от Каспия заканчивался на Волгодонской переволоке, а выше никто не плавал. Дворецкая заставила Свенельда сотоварищи окунуться в неведомое и проплыть Волгу почти до истока, собрав ранее разбитое в их мировосприятии пространство воедино.

Именно это и стало главной добычей русов в каспийском походе – обретение географической истины, а не банальные материальные ценности. То есть Елизавета Дворецкая не только здорово и кропотливо восстанавливает дописьменную эпоху, но и очень интересно, стратегически смотрит на ее события. В общем, хоть перечитывать не буду, поскольку не мое, но сделано шикарно.

После чтения замечательных, но не близких мне по тематике исторических книг я решил прочитать наконец немного замечательных и крайне близких мне научно-фантастических книг Грега Игана. Начал с "Накала", небольшой отзыв о романе опубликован на DTF.

Итак, в небольшом астероиде, вращающемся вокруг черной дыры, живут крошечные вакуумные крабики, для глаз которых их каменный мирок кажется прозрачным – настолько насквозь его пронизывает излучение аккреционного диска. И вот находится гениальный краб, который начинает изучать местную физику: почему в центре астероида невесомость? почему в этой невесомости предметы движутся по замкнутой кривой? почему вблизи от края гравитация максимальна? что снаружи? То есть герой с помощью камней, пружин и такой-то матери строит с абсолютного нуля теорию общей относительности, собирая вокруг себя сторонников теоретической физики.

Чтобы читатель не заскучал, а крабы не расслабились, Иган вводит в сюжет традиционную для него катастрофическую линию – что-то случилось, и теперь в астероиде регулярно наступают периоды полной темноты. Оказывается, что пролетавший мимо объект немного накренил траекторию астероида, и теперь тот часть орбиты проводит вне аккреционного диска. Более того, оказывается, что если в ближайшее время крабы не сообразят, как передвинуть свой астероид, тот самый объект просто уничтожит их. Иган показывает, насколько такое спасение возможно с использованием все тех же камней, пружин и Ее Величества Физики.

В книге еще есть вторая история, необходимая для объяснения, откуда у черной дыры взялись крабы на астероиде. Это замечательный короткий и совершенно абстрактный роман о силе науки, этакий дистиллированный Грег Иган, которому здесь удается развлекать читателя не суетливыми приключениями персонажей в научно-фантастических декорациях, а самими экспериментами и их теоретизацией. Обязательно перечитаю как-нибудь.

Прочитал, потому что Вера написала книгу, и сильно расстроился, что выпал из ее читательской аудитории, потому что теперь Богданова пишет целенаправленно для любителей пострадать над тем, какие они несчастные и жизнью обиженные. Об этой книге на DTF есть статья, анализирующая все ее плюсы и минусы.

Это роман о любви двоюродных брата и сестры, завернутый в суперобложки романа поколения и романа о травме (в данном случае – от терактов нулевых). Ее в детстве гнобил батя при вялой маме, он безотцовщина, воспитанный гулящей матерью, еще у него есть сестра с легкими лесбийскими наклонностями, подавляемыми бессмысленным сексом с алкашами в случайных местах. Из них еще в детстве выходит любовный треугольник, потом ее и его силой разводят родители, и она N лет мается комплексами, бухлишком и дурью по России, он строит образцовую дисфункциональную семью в Волгограде, а сеструха его родила не пойми от кого и с радостью принимает брачное предложение от садиста-милиционера. А потом каскад финалов.

Ну классно же, нет, что ли? Вот и я думаю, что нет. В книге нет ни одного разумного человека. Главные герои примерно моего возраста, но даже в их окружении на втором-третьем плане нет ни одного человека, кто не гадил бы под себя в любой непонятной ситуации. Из занятий у них секс, алкоголь и страдания. Это вроде бы один из авторских посылов, мол, мы такое дохлое говно, потому что и родители у нас были дохлое говно, и их родители тоже, так что какие к нам претензии – но это очень-очень плохой посыл. Я оглядываюсь не то что на свою семью, зачем зря бахвалиться, но на семьи моих сверстников, и спрашиваю у автора: Вера, почему в "Сезоне отравленных плодов" не нашлось места живым людям?

Я не отрицаю, что в мире, в России, в моем поколении есть такие, как она, и как он, и как его долбанутая сеструха, но как так вышло, что в романе, представленном как "роман поколения" – и все-то рецензисты этот ярлык непременно поминают и к тексту примеряют – присутствуют только и исключительно эти патологические типажи? Где нормисы, Вера, где нормисы? Книжки читают нормисы, а не шизы, переползающие от члена к бутылке, у шизов программа слишком насыщенная для чтения, так зачем пихать в читателя эту бесцельную серуху? Чтобы он почувствовал – что?

В общем, книжка так себе, перечитывать не буду. Буду ли читать следующий роман Веры Богдановой (кстати, тоже не показавшей мою статью в своих пабликах и забанившей меня в ВК спустя некоторое время, возможно, тут просматривается некоторая закономерность), не знаю.

Ощутив передоз современной русской "маллитры", решил дальше читать только горячий огонь, чтобы как-то восстановить мыслительное равновесие. Поэтому взял еще один роман Грега Игана, о нем статья на DTF тоже есть. Как же крутейше я на нем упоролся.

У "Дихронавтов" максимально примитивный сюжет: героям нужно найти новую реку для переезда города прочь от наступающей засухи, они находят огромную дыру в их мире, спускаются в нее и исследуют глубины. В книге нет обычных для Игана тонн теоретических выкладок, диаграмм, уравнений, графиков и научных экспериментов. Персонажи просто ходят туда-сюда.

НО

Они ходят по миру, где пространственное измерение "вправо-влево" является времениподобным. Автор всего лишь взял и заменил в формуле длины пространственно-временного вектора плюс у одного из измерений на минус: v^2 = x^2 + y^2 - z^2 - t^2. И это изменило все до полной неузнаваемости. Мир больше не сфера, а гиперболоид, справа и слева от наблюдателя расположены темновые конусы, куда не может попасть свет, повороты направо-налево растягивают тело до бесконечности при приближении к 45 градусам – и ладно растягивают, так еще и рвут его на части, поэтому падение набок смертельно опасно – вода течет вверх по склону и так далее. В общем, жить в этом мире с человеческой формой тела максимально неудобно.

Любопытно, что Иган делает жителей гиперболоида именно что антропоморфными с небольшими улучшениями под местную специфику. На мой взгляд, целью автора было создать для читателя точку опоры в этом мире или, скажем, текстовый скафандр, чтобы устроить ему одновременно и (дис)комфортную, и увлекательную экскурсию по миру с калечным третьим измерением пространства. Мир получился настолько хорош по геометрии, что все остальное, включая и интересных персонажей, и острый сюжет, и умные идеи, было отброшено за ненадобностью. Зачем отвлекать человека, если ему приходится потрудиться, чтобы понять даже то, куда и как в данный момент идут герои?

Если бы местное население было действительно приспособлено к своему миру, оно было бы почти плоско прижатым к земле, чтобы не падать, и ориентированным органами передвижения и чувств во все четыре стороны (глазами вперед-назад, ушами вправо-влево), чтобы нормально ходить и воспринимать. Но тогда и истории никакой бы не было. А так я в течение недели как будто правда находился на этом жутко неудобном гиперболоиде и усиленно морщил мозг, соображая, почему вот сейчас героя не разорвало падением или куда и как плывет лодка. Даже сны о нем снились.

Необычайный читательский опыт. Обязательно перечитаю.

И об этой книге я тоже написал статью на DTF. Весной вышло аж четыре статьи, поскольку я решил тренировать письмо перед завершением рукописи своего большого сочинения "Exodus Dei", для которого требовалось порядочно раскачать речевой аппарат и расписать ручку. А выбрал ее, потому что давно хотел познакомиться с Доном.

Оказалось, что "Белый шум" – замечательная книга, весело и с фантазией бичующая американское общество потребления самых сытых годов "рейганомики". Автор последовательно проходится по всем проблемам американцев, у которых нет никаких проблем – и по замусоренности сознания рекламой и бесполезными бессистемными знаниями, и по зависимости от покупки товаров, и по деградации институтов высшего образования, и по следующей из них утрате чувства реальности.

А страх смерти, с которого обычно начинают рассказ о роман, оказывается единственным якорем для героев, чтобы не раствориться в потребительской Нирване окончательно. Герои, разумеется, считают страх смерти ядом, отравляющим их жизнь, и стремятся найти противоядие. Надо сказать, они его таки находят, но какое это противоядие – просто смех и стеб.

Обязательно как-нибудь перечитаю, особенно если роман у нас переиздадут (свой экземпляр я подарил другу). Образец постмодернистской литературы без избыточных выкрутасов в форме и содержании – наоборот, там все родное для современных людей, в рекламе и потребительстве выросших.

У меня есть правило – читать по роману Федора Михайловича в год. В этом году решил наконец прочитать его дебют и был до крайности поражен тем, насколько это мощный и новаторский для середины 40-х годов XIX века текст. Я вполне понимаю Виссариона Белинского, которого роман несколько раз перевернул и заставил бегать с криками о новом Гоголе.

Если кто не в курсе, то "Бедные люди" – роман в письмах, которые пишут друг другу очень бедный чиновник Макар Девушкин и девушка-сирота Варвара Доброселова. Девушкину нравится заботиться о Доброселовой, а Доброселова сдержанно его помощь принимает. Попутно в письмах они рассказывают свои биографии, а финал конечно же грустный (хотя с точки зрения Вареньки еще как посмотреть). Казалось бы, что тут может быть шокирующего и новаторского, если после "Страданий юного Вертера" Иоганна Гете романы в письмах кто только не писал? А оно есть.

Во-первых, совсем молодой Достоевский просто из ничего изобрел прием потока сознания, который войдет в моду только в следующем веке. Для этого автору и нужен формат романа в письмах: он взял простодушного персонажа и позволил ему записывать все, что приходит в голову, вместо того, чтобы стройно, связно и образованно излагать свое послание адресату. Девушкин постоянно путается в мыслях, сбивается с одной темы на другую, не может подобрать слова, повторяет одни и те же выражения, регулярно пишет только о своих эмоциях – это точно книга первой половины XIX века? Благодаря этому приему автор добивается более точной, натуральной передачи душевных движений, но вместе с тем еще и модернизирует сам подход художественной литературы к изображению внутреннего мира: не надо рассказывать, что чувствует и думает персонаж – вот они, его мысли и чувства, все на бумаге, в том порядке, в котором он их воспроизводит в процессе письма.

Я думаю, уже одного этого было бы достаточно, чтобы порядком поразиться осенью 1845 года. Но Достоевский на этом не останавливается, и добавляет в книгу – другие книги. В одном из писем Девушкин, будучи очень бедным чиновником, на полном серьезе разбирает образы очень бедных чиновников в "Станционном смотрителе" Александра Пушкина и "Шинели" Николая Гоголя – разумеется, в том же режиме сбивчивого, косноязычного потока сознания. То есть персонаж Достоевского критикует персонажа Гоголя и одобряет персонажа Пушкина, двойником которых он является. Это что, метапроза какая-то началась уже? В ту же степь – письмо, где Девушкин выписывает куски из понравившегося ему исторического романа, выполненные Достоевским в пародийно-сатирическом ключе, чтобы показать, на фоне какого мусора так блистали те же Пушкин и Гоголь. Литература о литературе!

Сами по себе Девушкин и Варенька – это обыгрывание гетевских Вертера и Лотты, только в радикально сниженном ключе: персонажи попали в самый-самый социальный низ Санкт-Петербурга, живут нищетой и страдают не от высоких чувств, а от того, что обувь развалилась, починить не на что, а как появляются деньги, они внезапно уходят на запой. А я думал, такой способ работы с интертекстом только в модерне придумали (а молодого Достоевского не предупредили). Также автор свободно работает с формой и спокойно вставляет в череду писем другой формат – дневник Вареньки о жизни в деревне. Микс документов, запечатлевающих мышление персонажей, тоже вещь для первой половины XIX века необычная.

Мне кажется, тогда "Бедные люди" читались примерно как "Улисс" Джеймса Джойса 80 лет спустя. И я ничуть не удивлен, что 150-страничный роман обвиняли в избыточности (в том числе Белинский, когда его отпустило) – с непривычки все эти спотыкания Макара Девушкина на ровном месте, явно затянутые письма (Макар таким образом продлевает себе удовольствие заочного общения с Варенькой) и внезапные вставки внесюжетных элементов читать и правда должно быть тяжело. Как хорошо, что я долго качался экспериментальным модерном и постмодерном и смог по достоинству оценить эту необычайную, опередившую время книгу. Буду перечитывать неоднократно.

Датаизм – это не вполне существующее литературное течение, придуманное мной для себя. Датаизм является поколенческой сменой постмодернизма, альтернативной новой этике: если новая этика разнообразно (в зависимости от региона) восстанавливает права морали, то датаизм возвращает ценность информации. Датаизм признает все нечеловеческие нормы постмодерна, упраздняя человеческие, призывает смотреть на вещи с точки зрения холодного интеллекта, а не ленивой истеричной обезьяньей подкорки, поклоняется информационным потокам, возводя процесс их обработки на уровень священной самоценности.

Короче, в начале мая Серега Коновалов – глава издательства Kongress W press – прислал мне верстку "Плана D накануне" на финальную корректуру. С клятвенным обещанием, что Ноам больше ничего дописывать не будет (а то у нас была проблема, что автор постоянно переписывал книгу прямо во время редактуры-корректуры, создавая порочный круг). Я наконец-то смог прочитать роман примерно в том виде, в каком он попадет в руки благодарных читателей – скачал PDF на большую читалку и с читалки принялся вычитывать.

Подробная редакторская статья о “Плане D накануне” тоже есть на DTF.

Это было четвертое и самое приятное прохождение романа. Наконец-то текст был отшлифован достаточно, чтобы у меня не вытекали глаза в произвольных местах, почти не было пропущенных до того опечаток и лишних запятых (в этот раз я внес всего лишь 100 правок на 800 страниц), я хорошо знал сюжет и мог спокойно наслаждаться распутыванием отдельных загадок как обычный читатель, а не как взмыленный акушер, помогающий 30-летнему мужчине родить фрактального космического кальмара. Еще раз внимательно перепроверил все даты, еще раз воссоздал генеалогическое древо Новых Замков, открыл почти все знаки вопроса на карте и убедился, что теперь механизм романа работает. По крайней мере, на мой взгляд.

Надо сказать, что остались три эпизода, где мы с автором не смогли прийти к общему знаменателю, как лучше сконструировать текст, и в этих местах все осталось, как хотелось Ноаму Веневетинову – такова уж была позиция издателя. Весь роман представляет собой борьбу хаоса с космосом, и у нас с автором получилось примерно то же самое, причем мы периодически менялись ролями. В итоге хаос в "Плане D накануне" для удобства чтения все же был сведен к необходимому минимуму и инкорпорирован в космос как его естественная часть. Менее переусложненной книга от этого не стала, но ее и нельзя было никак существенно упростить, не теряя внутренние сюжетные смыслы.

Очень надеюсь, что ее все-таки кто-нибудь сможет дочитать до конца. Я сделал это четыре раза, значит, сможете и вы. Обязательно как-нибудь перечитаю. В ужасе жду следующий роман Ноама Веневетинова.

Здесь была та же ситуация, что с чтением "Бедных людей" – я не переставал удивляться тому, как автор, ни о чем таком не думая, создал произведение, полностью соответствующее канонам литературного течения, к которому он не относится. Владимир Владимирович Набоков, решив просто пошутить над традицией литературоведческих комментариев к художественным произведениям, создал столп постмодерна. Короткий роман, состоящий из поэмы и комментариев к ней и представляющий собой хитроумную шкатулку с секретами в каждом предложении.

Для тех, кто совсем не интересовался, книга является рукописью комментированного издания поэмы "Бледный огонь" известного американского поэта Джона Шейда. Предисловие, комментарии и именной указатель подготовил коллега Шейда по Вордсмитовскому колледжу Чарльз Кинбот. Уже в предисловии Кинбот начинает саморазоблачаться: карточки с только что законченной поэмой он де-факто похитил у вдовы Шейда прямо в день его убийства неизвестным и сбежал, чтобы текст последнего произведения поэта не попал больше ни в чьи руки и Кинбот мог всласть его откомментировать.

В поэме Шейд красиво рассказывает о своей жизни как поэта, человека, мужа и отца несчастной уродливой дочери. Казалось бы, что тут можно особенного накомментировать на 200 страниц? У Кинбота такой вопрос не стоит: как выясняется с первых же комментариев, он уверен, что поэт зашифровал в своих строках историю бегства из страны Зембля ее короля Карла-Ксаверия-Всеслава II после произошедшей в этом государстве революции. Этим-то безумный комментатор и занимается 200 страниц подряд – натягивает поэму Шейда на глобус Зембли, о которой Кинбот столько по-приятельски рассказывал поэту, а сквозь его бредовые сравнения теплого с мягким постепенно проступают контуры подлинной истории подлинного главного героя этой книги. А в конце – именной указатель.

Для любителя внимательного чтения "Бледный огонь" выглядит как триллер с регулярными скримерами. Кинбот вроде бы тухло бухтит об очередном эпизоде из жизни бегущего на запад короля Карла, и вдруг – раз! – и проскакивает какая-то подозрительная деталь, которая явно тут неспроста и что-то значит. Для любителя книжной паранойи текст вообще идеален, ведь Кинбот постоянно выдает себя по частям, причем концы с концами в его рассказах не сходятся не один раз, а прямо-таки слоями. Набоков заставляет рассказчика проговариваться о том, о чем читатель уже начал догадываться (Кинбот – Чарльз, а король – Карл, оба высокие красавцы и оба убежденные геи-мизогины, оба эмигрировали в США, хммм), но на деле только углубляет загадочность истории, пряча под одним двойным дном второе, третье и, вероятно, четвертое.

Таким образом Владимир Набоков создает из романа-комментария текст, идеально подходящий для комментариев, буквально требующий, чтобы трудолюбивый читатель его прокомментировал. Была ли на самом деле Зембля или она полностью выдумана Кинботом? Могут ли комментарии быть написаны Шейдом? Могла ли поэма быть написана Кинботом? Если Шейд и Кинбот – два разных человека, тогда, например, кто на самом деле убил Шейда и почему? Откуда в комментариях Кинбота так много неявных перекличек с поэмой? Если Зембля выдумана, на основе каких реальных людей Кинбот создавал весь ворох действующих лиц? Более мелкие вопросы: какую форму имеет Зембля и почему? К кому или чему отсылает тот или иной персонаж? Как на самом деле выглядит Кинбот? Что означают странные места в именном указателе? Где спрятаны сокровища Зембли? Ну и центральный вопрос книги: зачем рассказчик сочинил все эти псевдо-комментарии поверх поэмы "Бледный огонь"?

Сила романа, на мой взгляд, в том, что его нельзя прокомментировать на 100%, всегда останется что-то незамеченное или недорасшифрованное. Ответы на базовые вопросы об авторстве и Зембле создают фундаменты для совершенно разных трактовок текста. От потаенного литературоведа Михаила Монастырева я знаю полную разгадку вопроса об авторстве, и она, надо сказать, весьма непростая, но и она не позволяет раскрыть самую глубокую историю "Бледного огня" о подлинной биографии и мотивах рассказчика-комментатора. Набоков добивается этого довольно простым путем – делает значимым и на что-то намекающим почти каждое слово в книге и уж тем более каждую сцену в комментариях и предисловии. Раскручивать смыслы и отсылки любого эпизода можно очень долго, и самое большое удовольствием в том, что на все вопросы тут явно есть ответы, надо только хорошо и внимательно искать.

Если выкупать юмор Набокова, то "Бледный огонь" – еще и очень смешная книга, от тонкой иронии до откровенного стеба, как в случае земблянской традиции переводов Шекспира. Этот очень короткий и на поверхности вроде бы странный, но неяркий роман (шизик комментит чужие стихи, как будто они написаны лично про него – узковато как-то) способен дать читателю редкое по продолжительности удовольствие, если в него вникать, перечитывать и еще лучше обсуждать с другими. Иной раз идешь по улице, никого не трогаешь, "Бледный огонь" прочитан полгода назад, и вдруг как щелкнет что-то и еще один кусочек мозаики встанет на место – "так вот почему актрису звали Ирис Ахт! И вот, значит, как solus rex смог сбежать из замка!".

На этом зимне-весеннее чтение 2022 года все. В следующей трети "Лето-осень первого класса" ожидайте осанну молодому Владимиру Шарову, похвалу Донне Тартт, разгром Янагихары и Гессе, рекламу "Потерянного альбома" Эвана Дары и еще один акт культа "Радуги тяготения" в моем исполнении. Если, конечно, я осилю писать в таких объемах и дальше.