Зачем в сказках железные сапоги?

В день книгодарения хочется вернуться к истокам и поговорить о знаменитых работах Владимира Яковлевича Проппа «Морфология сказки» и «Исторические корни волшебной сказки».

«Предлагаемый опыт — результат довольно кропотливой работы. Подобные сопоставления требуют от исследователя некоторого терпения. Но мы постарались найти такую форму изложения, которая не слишком искушала бы терпение читателя...»

В.Я.Пропп
издательство МИФ
издательство МИФ

«Пошел стрелок в путь-дорогу», «Сын сел на коня, отправился в далекие царства», «Стрелец-молодец сел на своего богатырского коня и поехал за тридевять земель» — привычная формула для начала многих сказок. И на первый взгляд не содержит в себе ничего сколько-нибудь необычного. Пока не начнешь читать «Морфологию волшебной сказки» Владимира Проппа. И вот тогда начинается самое интересное.

Пространство, которого нет

Важен сам факт отправки героя в путь. Другими словами, композиция сказки строится на пространственном перемещении героя. Эта композиция свойственна не только волшебной сказке, но и эпопее (Одиссея) и романам; так построен, например, «Дон Кихот». На этом пути героя могут ждать самые разнообразные приключения. Но в отличие от этих литературных или полуфольклорных романов, подлинная фольклорная сказка не знает такого разнообразия. Приключения могли бы быть очень разнообразны, но они всегда одинаковы, они подчинены какой-то очень строгой закономерности. Это — первое наблюдение.

Второе наблюдение: сказка перескакивает через момент движения. Движение никогда не обрисовано подробно, оно всегда упоминается только двумя-тремя словами. Первый этап пути от родного дома до лесной избушки выражается такими словами: «Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли». Эта формула содержит отказ от описания пути.

Путь есть только в композиции, но его нет в фактуре.

Второй этап пути — от лесной избушки в иное царство. Оно отделено огромным пространством, но это пространство берется мигом. Герой через него перелетает. Слетевшая с головы шапка уже оказывается за тысячи верст, когда он хочет за нее хватиться. Опять мы имеем, по существу, отказ от эпической разработки этого мотива.

Отсюда видно, что пространство в сказке играет двойственную роль. С одной стороны, оно в сказке есть. Оно — совершенно необходимый композиционный элемент. С другой стороны, его как бы совсем нет. Все развитие идет по остановкам, и эти остановки разработаны очень детально.

Одиссея более позднее явление, чем сказка. Там путь и пространство разработаны эпически. Отсюда вывод, что статистические, остановочные элементы сказки древнее, чем ее пространственная композиция.

Пространство вторглось во что-то, что существовало уже раньше.

Основные элементы создались до появления пространственных представлений. Все элементы остановок существовали уже как обряд.

Посох + хлеб + сапоги

Куда же отправляется герой? Присмотревшись, мы видим, что герой иногда не просто отправляется, а что он до отправки просит снабдить его чем-либо, и этот момент требует некоторого рассмотрения. Предметы, которыми снабжается герой, очень разнообразны: тут и сухари, и деньги, и корабль, и палатка, и конь. Все эти вещи обычно оказываются ненужными и выпрашиваются только для отвода глаз. Например, конь, взятый из отцовского дома, не годится и обменивается на другого.

Но среди этих предметов есть один, на который стоит обратить особое внимание. Это — палица. Палица эта железная, она обычно требуется до отправки героя в путь: «Скуйте-ка мне, добрые молодцы, палицу в двадцать пудов».

Что это за палица? Чтобы испытать ее, герой бросает ее в воздух (до трех раз). Из этого можно бы заключить, что это — дубина, оружие. Однако это не так. Во-первых, герой никогда не пользуется этой взятой из дома палицей как дубиной. Сказочник о ней в дальнейшем просто забывает. Во-вторых, из сличений видно, что герой берет с собой железную палицу вместе с железной просфорой и железными сапогами. Улетающий Финист говорит девушке: «Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры каменных изгложешь, чем найдешь меня». То же говорит жена-лягушка: «Ну, Иван-царевич, ищи меня в седьмом царстве, железные сапоги износи и три железных просвиры сгложи».

Из соединения посох + хлеб + сапоги легко выпадает одно или даже два звена. Часто мы имеем один только хлеб, или одну только обувь, или, наконец, один только посох. Хлеб часто рационализируется в сухари, подорожники и др., а посох — в палочку или палицу, которая переосмысляется в оружие, но никогда не играет роли оружия. Это легко установить по таким, например, случаям: «Обутки от песку протираются, шляпка от дождя пробивается, клюка под рукой утоняется». Здесь клюка не служит оружием, сохраняя исконную функцию.

Сквозь время и народы

Обувь, посох и хлеб были те предметы, которыми некогда снабжали умерших для странствий по пути в иной мир. Железными они стали позже, символизируя долготу пути. Чтобы отправиться в царство мертвых, надо иметь крепкую обувь.

Это представление имеется уже у индейцев Северной Америки: в Калифорнии индейцев непременно хоронили в мокасинах. В Бенгалии мертвецов «снабжают так, как будто бы им предстоит долгий путь». У египтян умершему дают крепкий посох и сандалии. В погребениях Древней Греции находили глиняную обувь, иногда — две пары обуви. В алеманнских могилах найдены свечи, посохи и обувь. В некоторых местах Лотарингии на покойника натягивают сапоги и дают ему в руки палку для предстоящего путешествия в загробный мир. В Скандинавии «мертвому клали особый вид обуви при погребении; при помощи ее покойник мог свободно проходить по каменистой и покрытой колючими растениями тропе, ведущей в загробный мир».

Этих материалов достаточно, чтобы установить, что сто пар башмаков, две пары, глиняная обувь, особая обувь, равно как и особый посох, в сказке превратились в железную обувь и железный костыль, а при непонимании значения этого мотива посох превращается в палицу-оружие.

издательство МИФ
издательство МИФ

И еще от себя добавлю, что в свое время пришлось немало побегать за книгами, чтобы их купить — они продавались на букинистических сайтах по цене самолета. Сейчас все намного проще — книги вышли сразу в трех издательствах и каждый может выбрать оформление себе по душе.

В издательстве МИФ вышло переиздание двух книг, вошедших в золотой фонд мировой науки двадцатого века — «Морфология волшебной сказки» и «Исторические корни волшебной сказки» в оформлении Кориандра.

3636
17 комментариев

Книга ахуй полный. Мастхэв.

3
Ответить

я бы по-другому, конечно, сформулировала, но со смыслом согласна на 100 процентов )

3
Ответить

Интересная тема и оформление крутое

1
Ответить

если еще не читали, то очень советую! И оформление прекрасное, мне еще у Азбуки оформление нравится, но там мягкая обложка, менее надежно.

2
Ответить

Лет 15 назад купил 'Морфологию' в московском 'Библио-Глобусе' совершенно случайно, не подозревая тогда ни о Кэмпбелле, ни о Воглере,

1
Ответить

да, у меня тоже с Проппа начался этот "поход по авторам" ) Правда, я в Петербурге в магазине «старая книга «Искатель» смогла купить.

1
Ответить

Читаю как раз сейчас. И иногда странно, что Пропп анализирует волшебную сказку, но редко доводит свои аналогии до Библии. Есть глава, посвященная змееборчеству. Пропп в целом довольно последовательно выводит, что мотив змееборчества - это вывернутая наизнанку сказка с поглощением и изверганием, имеющая свои корни в соответствующем ритуале посвящения в юноши. И в древних сказках в чреве змея герой находит знания и навыки. Например, учится говорить на птичьем языке. И дальше Пропп проводит аналогию с библейским мифом об Ионе, но совершенно не замечает слона: изгнание из рая. В сказках проглоченный змеем герой, выбираясь из чрева и отведав печени чудовища, часто оказывался в другой стране. И тут имеем похожую картину, но тут знание узурпировал библейский Бог. Возникает вопрос "а какого лешего у него в саду живет какой-то злокозненный змей". А змей тут, во-первых, остался от сказки, во-вторых, становится антагонистом, потому что почти любой раннехристианский миф имел антагонизм с язычеством. Но остались ключевые элементы: змей, некое сакральное знание, которое получают герои и перемещение их из одного мира в другой. Но так как христианский миф - это негатив по отношению к языческому, то и герои оказываются не в лучшем мире и не улучшенными версиями себя.

1
Ответить