Меланхолия Прекрасной эпохи: о незаконченном романе Фицджеральда "Последний магнат"

На днях посмотрел несколько серий The Studio Сета Рогена: довольно изобретательный шарж про внутреннюю кухню Голливуда, впрочем, без откровений. Капустники такого сорта появляются регулярно; из последнего сразу вспоминается Zeroville Джеймса Франко, The Fabelmans Спилберга, Babylon Дэмьена Шазелла и, конечно, Once Upon a Time in Hollywood Тарантино. Говоря откровенно, не мой жанр, за исключением одного качества, всегда казавшегося мне крайне притягательным.
Искомое качество — пронизывающая упомянутые картины ностальгия по большому стилю золотого века кинематографа и, говоря шире, золотого века Америки, от эпохи джаза до гегемонии Pax Americana после Второй мировой. Эта ностальгия суть ядро современной американской культуры, что находит отражение не только в кино, но и в бесчисленных каверах на фолк- и блюз-классику. Назову из любимого:
🎵 In the Pines в исполнении Ледбелли, которую полвека спустя фатально перепел Кобейн;

🎵Sea of Love Фила Филипса, которую перепевают по сей день, особенно удачно — Cat Power;

🎵Que Sera, Sera в исполнении Дэй Дорис, которая впервые громко прозвучала в The Man Who Knew Too Much Хичкока, а позже звучала примерно всюду, вплоть до последнего, близкого к шедевру воплощения Pixies.

🎵 Where Have All the Flowers Gone? Пита Сигера, которая уводит нас в степи российской Гражданской войны, будучи вдохновленной казачьей песней из «Тихого Дона», а впоследствии переложенной на все языки мира, включая и русский, в прекрасном исполнении Маши Макаровой и группы «Мегаполис».

Однако исток этой пронизывающей и пронзительной ностальгии следует искать не в музыке и не в кино, но в литературе. Здесь можно вспомнить Фолкнера, главным образом позднего, времен «Медведя», создавшего национальный эпос буквально из ничего, имея в загашнике только смутные индейские сказки и алкогольную редукцию Юга после катастрофы собственно американской Смуты. И все же Фолкнер немного про другое — великий модернист, он был слишком увлечен темами войны и крови, и его обращение к Прошлому чересчур болезненно, на грани патологии.

В предтечи мета-жанра «меланхолия Прекрасной эпохи» куда лучше годится Фицджеральд, которого, чего греха таить, я считаю писателем второго ряда, чья посмертная слава есть производная биографии, а не литературного дара как такового. Фицджеральд великолепный стилист, но за его гладкописью мало что стоит: три откровенно плохих романа (пубертатные «По ту сторону рая», «Прекрасные и проклятые»; сюжетно рыхлая «Ночь нежна») плюс один как бы великий. Да, «Гэтсби» (1925) хорош, бесспорно, но не настолько, чтобы тягаться с книгами-свертстниками: «Улиссом» (1921) Джойса, вторым изданием «Петербурга» (1922) Белого, «Замком» Кафки (1922), «Бесплодной землей» (1922) Т. Элиота, «Волшебной горой» (1924) Манна.

В патентованном споре Фицджеральд-Хемингуэй, на мой вкус, выигрывает последний: как стилист Хэм не хуже (хоть и пишет в принципиально иной манере), а в плане работы с сюжетом и подтекстом Фицджеральду просто нечего ему противопоставить: любой ранний рассказ Хэма вроде «Индейского поселка» легко обходит пухлые излияния почти всех текстов Фицджеральда, за вычетом избранных глав «Гэтсби». А еще Хэм написал «Старика», чем навсегда прописался в пантеоне великих, тогда как Фицджеральд умер молодым, не успев закончить главную — и, вероятно,— наиболее совершенную свою вещь.

Дошедшие до нас страницы «Последнего магната» — лучшее из написанного Фицджеральдом. В них и отточенный лаконизм, и чувство огромного, трагически уходящего времени, и предельная откровенность — ведь Монро Стар, списанный с кино-вундеркинда Ирвинга Тальберга, это, разумеется, сам Фицджеральд, так что внезапная смерть Тальберга на съемках очередного хита в 1936 году предвосхищает роковой обрыв истории мистера Стара и гибель его создателя в 1940-м.
В одной из последних сцен Стар едет вниз с Голливудских холмов, к океану, в струях дождя, навстречу джазовой ночи, рядом с fam fatal, зная все, что может знать мужчина в час заката, и, черт побери, эти страницы стоят того, чтобы быть прочитанными. Это нуар до нуара, рождение жанра из эссенции джина, грамотной экспозиции и ощущения щемящей тревоги, возможной только перед большими войнами. Театр света и тени:

Несмотря на скудость исходного материала (всего 163 печатные страницы) «Последнего магната» экранизировали не единожды, но лучшей постановкой, по моему мнению, является фильм 1976 года за авторством Элиа Казана — одного из последних режиссеров Золотого века, снимавшего еще в 40-е, для которого экранизация «Магната», очевидно, была очень личной: после завершения работы над картиной Казан больше ничего не снял, хотя прожил аж до 2003 года и умер в возрасте 94 лет.

Роль Монро Стара в картине досталась молодому, но уже заматеревшему Роберту Де Ниро — здесь он на пике формы; едва ли можно представить актера, лучше годящегося для экранного воплощения разочарованного гения, Стара и Фицджеральда в одном лице, печального и мужественного. Сам фильм сложно назвать великим, а в момент выхода его и вовсе сочли крупным провалом, однако ретроспективно здесь срабатывает тот же фокус, что и в романе — недосказанность создает глубину и многозначность, а открытый финал возводит ностальгию в абсолют, с тем чтобы запечатлеть Американский XX век во всем его чувственном пафосе.

В финале герой Роберта Де Ниро останавливается перед зевом пустого съемочного павильона. Замерев на мгновение, он направляется внутрь, но перед тем, как окончательно исчезнуть, его идеальную прическу и прямую спину высвечивают лучи солнца. Затем фигура удаляется в черноту; зрителю слышны лишь неторопливые, затихающие шаги. Занавес.
Слезливая, лобовая и отлично работающая метафора. Это и есть кино 🎥

Больше - в моем ТГ-канале.