Мой сын принес куклу из садика. Теперь она хочет забрать его...
(Записи Сары Миллер, воспитателя детского сада "Солнечный Зайчик" и матери Лукаса, 5 лет)
15 ноября 2024. Поздно. Лукас наконец уснул.
Боже, какой день. И все из-за этой проклятой куклы.
Лукас принес ее вчера из садика. Нашел в "Уголке забытых вещей" – коробке, куда дети складывают потерянные варежки, игрушки, все подряд. Обычно там только хлам. Но эта кукла…
Она была… особенной. И не в хорошем смысле.
Старая. Очень старая. Тряпичная, с выцветшими нитяными волосами цвета грязной соломы. Лицо – грубо сшитые черные пуговицы вместо глаз, красная стежка – рот. Тело набито опилками, сквозь потертый ситец проступают желтые пятна. Руки и ноги – просто тряпичные трубки. Но самое жуткое – ее размер. Она была почти как Лукас. Метрового роста. Таскать такую – пытка, но он ни за что не хотел оставлять ее в саду. Упирался, плакал тихими, безутешными слезами – для него это редкость. Лукас у нас… особенный. Аутичный. Мир для него часто – сложная, шумная головоломка. Он редко проявляет такую настойчивую привязанность к чему-то новому. Я сдалась и разрешила забрать куклу. Назвал он ее "Молли". Глупо, но звучало зловеще.
Принесли домой. Поставили в угол его комнаты. И ночь… Боже, та ночь.
Я проснулась от шепота. Не Лукаса – он спит молча. Низкого, сиплого, как скрип несмазанной двери. Звук шел явно из его комнаты. Я вскочила, сердце колотилось. Подошла к двери – приоткрыта. Лукас спал. А Молли… Молли сидела в своем углу. Но ее голова была повернута. Не к Лукасу. К двери. Ко мне. Пуговичные глаза, тусклые в ночнике, казалось, смотрели прямо сквозь щель. Я вжалась в дверной косяк, ледяной пот выступил на спине.
"Сааараа…" – проскрипел шепот. Ярче, отчетливее. "Устала… Отдай его… Мне…"
Я ворвалась в комнату, включила свет. Лукас заворочался, и начал хныкать от яркого света. Молли сидела так же как мы её и оставили – лицом в угол, голова опущена. Будто ничего не было. Но запах… Слабый, сладковато-затхлый, как в старом подвале или… на заброшенном чердаке. Он висел в воздухе.
16 ноября. Утро. Лукас не хочет идти в сад.
Он привязан к Молли. Панически. Не может без нее есть. Сидит, уставившись в ее пуговичные глаза, шепчет что-то свое, недоступное. Если я пытаюсь убрать куклу – истерика. Не просто плач. Визг, битье головой об пол, тот ужасающий, животный страх в его глазах, который я видела лишь однажды, когда он потерялся в парке. Я в панике позвонила его поведенческому терапевту, доктору Эллис.
"Сара, это может быть гиперфиксация, усиленная стрессом от новой игрушки," – сказала она спокойно. – "Попробуйте мягко вводить ограничения. Уберите куклу на время еды, игр. Предложите замену – его любимого Микки-Мауса".
Я попробовала. Во время завтрака сказала: "Лукас, Молли отдыхает на диване. Смотри, Микки хочет кашу с тобой!" Он посмотрел на Микки. Потом – на Молли, сидящую на диване. Его лицо исказилось. Он не закричал. Он… зарычал. Низко, по-звериному. И бросил тарелку с кашей в Микки-Мауса. Потом вцепился пальцами в стол, будто боялся, что его утащат. А Молли… Мне показалось, уголок ее стеганого рта дрогнул. Вверх. Как усмешка.
Доктор Эллис вздохнула, когда я перезвонила: "Сильная реакция. Возможно, нужна коррекция медикаментов. Приходите завтра". Медикаменты. Лукас принимает их утром и вечером. Маленькая розовая таблетка. Она помогает ему чуть лучше воспринимать мир, снижает тревожность. Сегодня утром я дала ему таблетку, стакан воды. Он сделал глоток, потом… подошел к Молли. Присел. Замер. Я наблюдала из кухни. Он вынул таблетку изо рта – не проглотил! – и… протянул ее кукле. "Молли… кушай…" – прошептал он. И я увидела, как язык – длинный, серый, шершавый, как у кошки, но невероятно гибкий – высунулся из тряпичного рта куклы. Мгновение. Слизнул таблетку с его ладони. И исчез.
Я вскрикнула. Лукас обернулся. Смотрел на меня пустым, отрешенным взглядом. "Молли… больна…" – сказал он просто. У меня подкосились ноги.
17 ноября. Ночь. Они в его комнате. Я у двери. Дрожу.
День был кошмаром. В саду Лукас вел себя… чуждо. Агрессивно. Толкнул девочку, которая хотела посмотреть на Молли. Никогда! Дома – полный отказ от еды, кроме печенья, которое он… делил с куклой. Крошил перед ее лицом. Крошки исчезали.
А вечером… вечером я услышала их разговор. Вернее, ее. Я стояла в темном коридоре, прильнув к щели. Лукас сидел на кровати, обняв колени. Молли – напротив, в своем углу. И ее сиплый, скрипучий шепот заполнял комнату, как ядовитый газ.
"Она… не понимает… Ты… особенный…" – шипела кукла. "Она… чужая… Шумная… Злая…"
Лукас кивал, уткнувшись подбородком в колени. Его глаза были широко открыты, полные слез, но он не плакал. Слушал.
"Я… твоя… мама… Тихая… Настоящая…" – шептала Молли. Ее голова наклонилась. Пуговицы-глаза сверкнули в свете ночника. "Она… мешает… Надо… убрать…"
"Убрать…" – эхом повторил Лукас, без интонации.
"Да…" – проскрипела кукла. "Тихо… Во сне… Подушка… Или… нож… из кухни… Она… не почувствует…"
Кровь застыла в моих жилах. Ледяная волна страха смыла все. Я ворвалась в комнату, вырвала Лукаса из кровати, схватила эту тряпичную мерзость. Она была… тяжелой. Не по весу опилок. Холодной и… упругой, как окоченевший труп. Я потащила ее на кухню, к мусорному ведру. Лукас завыл, вцепился в мою ногу, кусая, царапая. "Молли! Мама! Нет!"
"Сааараа…" – прошипела кукла прямо у моего уха. Голос был уже не только изо рта. Он вибрировал во всей ее тряпичной тушке. "Ты… ошибка… Он… мой…"
Я швырнула ее в ведро, сверху навалила мусорный пакет, старую картонку. Вынесла в гараж, заперла. Вернулась. Лукас рыдал, бился головой об стену. "Молли! Верни! Мама плохая! Уйди!" Его крик резал мне душу. Я пыталась обнять – он отшвырнул меня с силой, которой у него не должно быть. В его глазах горела ненависть. Чужая ненависть. Я дала ему успокоительное (запасное, на крайний случай). Он уснул, всхлипывая. Я сижу у его кровати. В гараж идти боюсь. Там она. И я знаю – это не конец.
18 ноября. Рассвет. Тишина. Слишком тихая.
Лукас спит непривычно долго и крепко. Слишком крепко. Лицо бледное. Дышет поверхностно. Успокоительное? Или что-то еще? Я вспомнила слизанную таблетку. Боже, что она с ним сделала?
Я должна была проверить гараж. Взяв тяжелый гаечный ключ (смешно, но это все, что было), я пошла. Дверь гаража… приоткрыта. Я заперла ее! Внутри – холод. Леденящий, не от погоды, это что-то другое. Запах – сладковатой гнили и… старой шерсти. Мусорное ведро стояло на месте. Пакет был сорван. Картонка отброшена. Ведро… пустое.
Только на дне – мокрая, темная лужица. И следы. Не человеческие. Не животные. Две параллельные влажные полоски, шириной с мою ладонь, как будто кто-то тяжелый и мокрый волочил свое тело… к двери в дом. К двери, которую я, обезумев от страха за Лукаса, вчера… не заперла на засов.
Я бросилась обратно. В доме – тишина. Лестница на второй этаж, к его комнате… На ступенях – мокрые пятна. Темные. Липкие. Ведущие вверх.
Я бежала, не дыша. Сердце рвалось из груди. Его дверь… приоткрыта. Я толкнула ее.
Лукас лежал в кровати. На вид – спокойно. Но слишком неподвижно. И на подушке рядом с его головой… сидела Она. Молли. Мокрая. Тяжелая. Ситец темный, прилип к набивке. Ее нитяные волосы слиплись, свисали грязными сосульками. Она сидела, склонившись над его лицом. Ее тряпичная рука лежала на его лбу. Пуговицы-глаза смотрели не на него. На меня.
"Тише…" – проскрипел шепот. Не только изо рта. Казалось, его издает сам воздух в комнате. "Он… спит… Наш… сын…"
"Отойди от него!" – закричала я, замахиваясь ключом. Яростный ужас придал сил. "Убирайся!"
Молли медленно повернула голову. Пуговицы сверкнули. "Ты… шумная…" – ее голос стал громче, визгливее. "Ты… пугаешь… Его… Уйди… Навсегда…"
Она сползла с кровати. Не упала. Сползла, как огромная, мокрая гусеница. Ее тряпичное тело извивалось, оставляя на полу мокрый след. Она двигалась ко мне. Медленно. Неотвратимо. Запах гнили и затхлости заполнил комнату. Я отступала, ключ дрожал в руке. Лукас не шевелился.
"Он… выбрал…" – шипела тварь, приближаясь. "Меня… Тишину… Покой… Никаких… криков… Никаких… таблеток… Никакой… тебя…"
Она была в метре. Я увидела, как ее стеганый рот растягивается. Шов трещал. Оттуда показался тот самый серый, шершавый язык. Длинный. Липкий. Он потянулся ко мне, как щупальце. Я вскрикнула, замахнулась ключом изо всех сил.
Удар пришелся по тряпичной голове. Раздался глухой хлопок, как при ударе по мешку с песком. Голова отлетела, отскочила к стене. Тело куклы рухнуло на пол, дернулось раз-другой и замерло.
Тишина. Я стояла, дрожа, ожидая… чего? Что она встанет? Что голова заговорит? Ничего. Тело лежало без движения. Набивка – какие-то темные, комковатые волокна, похожие на спутанный конский волос, – вылезла из разорванной шеи. Запах усилился – теперь это был чистый запах могильной сырости и разложения. Голова валялась в углу, пуговицы смотрели в потолок. Рот – красная стежка – раскрыт в удивлении.
Я подбежала к Лукасу. Он дышал! Поверхностно, но дышал! Я трясла его, звала: "Лукас! Малыш! Проснись! Мама здесь!"
Его веки дрогнули. Открылись. Он посмотрел на меня. Но это был не его взгляд. Не его теплый, хоть и часто отсутствующий взгляд. Это был взгляд… пустой. Отрешенный. Как у куклы. Он уставился куда-то за мою спину, на валяющуюся голову Молли.
"Мама…" – прошептал он. Голосок был тонким, чужим. – "Молли… больно… Помоги… мама…"
Он не смотрел на меня. Он смотрел на ту оторванную голову. И называл ее мамой.
"Лукас, это я! Твоя мама! Сара!" – я схватила его лицо, заставила посмотреть на себя. В его глазах не было узнавания. Только страх. И отвращение. Ко мне.
"Шумная…" – прошептал он, копируя интонацию Молли. – "Злая… Уйди…" Он слабо оттолкнул мои руки. Повернулся на бок, спиной ко мне. Смотрел в угол, где лежала голова куклы. "Настоящая… мама… тихая…"
Я отпрянула. Мир рухнул. Я убила тварь. Но она победила. Она украла моего сына. Забрала его разум, его душу. Он там, внутри себя, с ней. С ее тишиной. А я… я стала для него "шумной", "злой" чужой женщиной. Той, кого надо "убрать".
Я сижу на полу его комнаты. Голова Молли смотрит на меня своими черными пуговицами. Мне кажется, уголки ее стеганого рта снова подрагивают вверх. В усмешке. Тело лежит неподвижно, но мокрый след на полу… он кажется темнее. Будто расползается. Лукас спит. Дышет ровно. Он ушел в свой мир. К своей "настоящей" маме.
А я? Я осталась здесь. В тишине, которая громче любого крика. С осознанием, что самое страшное – это не монстр в углу. Это потерять своего ребенка, зная, что он тут, рядом, но навсегда превращен в чужака силами, которые ты не понимаешь и не можешь победить. И что этот шепот… он теперь живет внутри него. И он никогда не назовет меня мамой снова.
Сейчас. Вечер.
Они пришли за телом. И за головой. Санитары из "Клиники Эллис". Доктор Эллис была так добра, так понимающа. "Острый психоз, Сара. Связанный с гиперфиксацией и, возможно, отравлением каким-то старым токсином из куклы. Мы поможем Лукасу. Нам нужно его обследовать. Изолировать от триггера. От вас тоже, на время".
Они забрали его. Сонного, покорного. Он даже не взглянул на меня. Они забрали и остатки Молли в биобезопасных пакетах. Доктор Эллис пожала мне руку. Ее пальцы были удивительно… холодными. "Не вините себя, Сара. Иногда… темные вещи находят лазейки в самые уязвимые места. Мы знаем, как с этим бороться". Ее улыбка была слишком широкой. Слишком… стеганой.
Дом пуст. Тихий. Слишком тихий. Я вымыла пол в комнате Лукаса. Отдраивала этот липкий, вонючий след. Но запах остался. Сладковато-гнилостный. И тишина… она не пустая. Она напряженная. Как перед ударом.
Я сижу на кухне. Пью холодный чай. И слышу. Сквозь гул холодильника, сквозь тиканье часов. Очень тихий. Мокрый. Знакомый шепот.
Но он идет не из пустой комнаты Лукаса.
Он идет из прихожей. Из темноты за входной дверью.
И шепот там не один...
===== ЛИЧНОЕ ДЕЛО № [GRAF] =====
Субъект: Андрей Граф
Специализация: Генерация нарративных кошмаров (Хоррор/Триллер)
Статус: Активен. Проникновение в сознание читателя продолжается.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:
===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====